Мне показалось, что Марк сам интересовался этим вопросом, потому что ему жалко было украшать свой чердак ракушками. И он говорил, говорил, а я кивала и слушала со стороны… И Марк, который тоже слушал вместе со мной со стороны, даже покачал головой — подумал, наверное, что перестарался…
Поэтому мы схватили велосипеды, взяли маски и поехали вдаль от центральных пляжей окунаться с головой в море. Я только свистнула родителям — те уже собрались идти на пляж. Те кивнули и махнули рукой.
Сложно передать словами, что значит быть рядом с морем в первый день. Всё кажется чересчур настоящим, а я становлюсь новой, и всего этого должно хватить на год. Я всегда удивлялась, как получается, что в этом мире у нас появляются новые знакомые. Вот и здесь — никого не знала, приехала отдыхать как заправская отдыхающая, и вот уже мы мчимся с полузнакомым мальчишкой на велосипедах, причем все велосипеды его… Родители всегда говорят, что судьба непредсказуема — нельзя угадать, кто в ней появится и где ты окажешься в будущем. И это правда.
И это здорово.
Я тощая и удивительно живая. Сейчас я особенно чувствую, какая я живая. И даже не знаю, почему мне снова вспомнилась эта тощесть…
Марк (настала пора на него жаловаться) ловил не только рапанов, но и мидий. Которые так здорово очищают крымскую воду. Я спросила, почему он ловит их тоже, и Марк объяснил, что рапаны вредные, а мидии вкусные…
Помощницей-то я оказалась так себе. Я сначала удивлялась пейзажам, потому что мы приехали на дикое море, где почти не было людей. Вела себя, как малявка — царапала ногтем камни, пробовала воду на вкус — соленая ли, любовалась морем, и тем, как Марк ныряет за рапанами. Я так засмотрелась, что он даже крикнул:
— Ну Динка, чего ты там стоишь, у меня уже трусы, полные мидий, тащи пакет какой-нибудь!
Вот так вот. Как его, значит, так Мариком нельзя, а как я, так уже Динка, и мне про трусы можно сообщать. Ну конечно, мужчина, что с него возьмешь… Я пробралась по камням, забрала у Марка мидии, и, надев маску, осторожно зашла в воду сама. Вокруг были скользкие камни, и я отплыла от берега, улегшись на воду плашмя и перебирая по дну руками. Там, внизу, кипела жизнь — и до моего приезда сюда, и продолжает кипеть, и будет кипеть, когда я уеду… Ну пусть не кипеть, а так, бултыхаться… И тут не нужно даже отступать на шаг назад — нечего наблюдать за собой, когда вокруг такое! И море, и свобода! И замечательный крымский мальчишка, набивающий трусы мидиями…
Мы возвращались уже под вечер. Не стали даже садиться на велосипеды, а просто катили их и разговаривали. Марк рассказывал мне о лошадях, о том, что он осенью идет в первый класс, а я ему про свою школу, друзей… Как нормальные люди, мы болтали обо всякой ерунде, которая вроде бы и никакого значения не имеет. Но еще, сделав шаг назад, летели следом вместе, наблюдая за собой — болтающими велосипедистами.
По пути мы встретили моих родителей. Они, наверное, следили из-за укрытия, когда же мы появимся, чтобы эффектно выйти из-за угла, как будто они тут просто прогуливаются…
Папа, как увидел нас, сразу сказал:
— Пойдемте ужинать, мы еще не ели.
А мама ему:
— Да, совсем не ели, не считая того сегодняшнего обеда…
А папа:
— Ты еще обед будешь считать.
И мама:
— Обеды считать — дело благородное.
Папа в ответ:
— Благородное дело — старушек через дорогу переводить.
Мама тогда:
— Старушки сами кого хочешь через дорогу переведут, им только попадись.
Вот такие у меня родители. Они могут спорить по любому поводу, главное зацепиться за что-то. Я люблю за ними наблюдать. Спор — это настоящее соревнование — кто кого. Иногда выигрывает папа, иногда мама, порой ничья. А бывает, что решается какой-то серьезный вопрос, и тогда мне приходится их совместное счастье прекращать. Вот как сейчас. Я дождалась, пока мама договорит, и быстро вставила свое:
— Мы тоже еще не ели.
Мы — это я так говорю, чтобы сразу стало понятно — Марка мы берем с собой. Родители у меня замечательные, и против не будут. Вот мама и сказала:
— Тогда пойдемте.
Даже папа согласился:
— Пойдемте.
Я увидела, как замялся Марк. И что ему с нами хочется, и вроде как некрасиво… Тогда я ему шепнула на ухо:
— Будешь сопротивляться, стану называть Мариком.
Марк грозно глянул на меня, а потом улыбнулся и сказал:
— А я тебе тогда котенка в сумку подброшу, когда будешь уезжать.
Но с нами пошел.
Мы вернулись к морю, зашли в какое-то приморское кафе и устроились прямо у берега. Получалось, что вроде бы и в здании сидишь, и море — вот оно, почти дотягивается до твоей руки…
Хорошо на море. Но и в кафе неплохо… Честно говоря, я болею разными кафе. Папа говорит, что мне что угодно можно скормить, если только меня в кафе отвести. Я даже не возражаю — да, да, да. Хоть рыбий жир, хоть лакричные конфеты. И папа мог и не спрашивать, вкусный ли плов, потому что в кафе вкус блюд для меня умножается на сто (что, конечно же, немного обижает маму, она у меня прекрасно готовит). Мы лопали плов, и Марк довольно на меня поглядывал — наверное, тоже любил кафе. Говорить было необязательно, потому что папа с мамой в своем споре ушли далеко за пределы этой вселенной и спорили на таком уровне:
— Когда ничего, это уже нечто.
— Нечто ничем не бывает, нечто бывает только чем-то.
— Да-да. Что-то где-то почему-то отчего-то.
— Отчего-то с почему-то несочетаемы, как и с тем, другим.
— С чем другим?
— С тем другим, о котором мы вначале говорили.
Марк встал на скамейке на колени, тихо подлез ко мне и спросил на ухо:
— Как ты думаешь, Динка, а лошади на чердаке сейчас ходят?
— Конечно ходят.
— И топот слышно?
— Слышно. Когда ты придешь, то увидишь, что все они стоят не на своих местах.
— Хорошо, — довольно сказал Марк и, как йог, уселся на пятки.
Да, было хорошо.
Утром Марка в комнату впустил мой папа, я еще спала. Марк уселся на одеяле и подергал меня за ногу. Папа с мамой к этому времени уже проснулись, умылись, и, переглянувшись, ушли заваривать чай.
Я открыла глаза и села, потягиваясь и зевая.
Марк посопел немного. А потом сказал:
— Я всю ночь думал. Ну про то, как отойти на шаг назад. Можно ведь не на шаг. Правда, можно?
— Еще как, — зевнула я. — Пробовал?
— Пробовал, — признался Марк. — Планета у нас красивая. Если из космоса смотреть, то цвета такие, которых на земле и не увидишь.
А я, далекомысленная, на самом-то деле никогда дальше, чем на шаг, и не отходила. Тоже мне, умелец отходить назад… Мальчишка вон за день додумался. Сейчас я только ответила:
— Еще бы.
Марк улыбнулся, спрыгнул с моей кровати и сказал:
— Я на море с вами пойду. Можно?
— Можно, можно, — разрешил появившийся в дверях папа.
Марк кивнул и побежал дожидаться, пока мы попьем чаю.
Это был особый чай — на улице, под навесом, с примесью крымского воздуха. Я отщипывала кусок за куском от пирожного «Муравейник», которое тут, в Крыму, продавалось не в виде муравейника, а в виде красивой башни, и вчера вечером я торжественно несла эту башню на вытянутой руке по ночному рынку.
А на пляже я влюбилась. Как-то невзначай. Я не собиралась, честно. Мне даже не хотелось никаких влюбленностей — было достаточно того, что есть. Это когда спрашивают: хочешь воды? Соглашаешься. А тебе: может, лучше молока? Конечно, лучше молока. А какао в нагретое молоко? О, ну какой же Малыш откажется от кружки горячего шоколада! Корицей с ванилью посыпать? Я не против, давайте, давайте… А может, еще и тертым шоколадом сверху?..
Тертый шоколад — уже перебор. Слишком хорошо.
Море, Крым, родители, Марк, лето… Ладно, валяйте этот ваш тертый шоколад, злодеи!
Собственно, я его увидела спиной. У меня там никакого третьего глаза, не подумайте. Но, может быть, шестое чувство есть — не на спине, а вообще… Я слышала обрывки разговоров, и что-то меня в них настораживало. Хотелось повернуться, но я сдерживала себя. Только почему-то в груди сперло и, казалось, если я обернусь, то тут же вспыхну, как свечка.
Родители купались, мы с Марком сидели на коврике, и Марк мне вычерчивал на крупном песке схему, как переоборудовать его чердак в многоступенчатый дом встречи для тех, кто отошел на какое-то количество шагов назад и отправился в таком состоянии на прогулку. Марк считал, что так можно всех сдружить.
И еще он думал, что нужно сделать, чтобы на чердак попадали безо всяких сложностей — но только когда сам Марк будет на чердаке, чтобы никого не пропустить. Еще лучше, если приходящие будут сразу приносить лошадей в подарок. Марк с этими его обсуждениями получался слегка коррумпированным. Я сказала ему это, и он улыбнулся — довольный слон, да и только. У Марка два передних зуба были разными: один только-только вылезал, а другой — такой вполне себе зуб-подросток. И вот поэтому Марк улыбался ну просто замечательно. И я это успевала отмечать. Но, стыд мне и позор, интереснее мне было, кто там находится сзади!
