— А Лилька Махонина пойдёт.
— Почему ты так говоришь? — спросил Стёпка.
— Она всегда была выскочкой.
— Не выскочкой, а отличницей, — веско заметил Коршун.
Митька, ехидно прищурясь, посмотрел на Коршуна.
— Чего это ты за неё так заступаешься?
Стёпка покраснел и поспешно заговорил о Ваське Самоваре.
— А Самовар сказал своей матке, что если она будет гнать его в школу, то он сбежит на войну.
Митька засмеялся.
— Самовар-то на войну! Брешет…
— Факт, брешет.
— Он же трус.
— Последний трус, — заверил Коршун.
На этом разговор оборвался. Митька принялся читать книжку про войну. Читал он старательно, на разные голоса. Но Коршун его не слушал. Митька обиделся и сердито спросил:
— О чём ты опять думаешь?
— О пушке, — спокойно ответил Коршун.
— Какой?
— Настоящей. Из которой можно камнями стрелять.
— Где ты её возьмёшь?
— Сам сделаю, — заверил Коршун. — Если б нашёл толстую резину, давно бы эту пушку сделал.
«Чепуху какую-то порет Коршун», — подумал Митька и сказал:
— Ничего-то ты не сделаешь!
— Сделаю!
— Много ты наделал, языком!
— Ты у меня сейчас схлопочешь. — Стёпка нащупал рукавицу и что есть силы хватил ею Митьку по голове.
— А вот и не больно! — заорал Митька и тут же хлопнул Стёпку другой рукавицей.
На печке стоял треск, словно кололи дрова. От пыли Пугай зачихал и с грохотом прыгнул на пол. Нюшка проснулась и заревела.
— Это всё из-за тебя, — сказал Митька.
— Сам больше орал, а на меня сваливаешь, — обиделся Стёпка и стал одеваться.
Митька испугался.
— Стёп, куда ты? Не уходи.
Стёпка пыхтел, натягивая пальто и завязывая у шапки уши.
Митька торопливо вытащил из-под лавки ящик, в котором хранилось всё его богатство: и рогатка, и разбитая радиолампа, и циферблат от ходиков с двумя стрелками, кусок медной проволоки, свинцовое грузило и… всего не перечислишь, здесь были даже бинокль без стекла и изолятор с телефонного столба. У Стёпки раздулись ноздри. Митька отвернулся от ящика и жалобно сказал:
— Бери всё, что хочешь.
— У меня и своего барахла некуда девать.
— Погоди, погоди, Стёп, — уцепился за него Митька, — у меня есть перемёт, он совсем новый.
— Да, новый!.. Половины крючков не хватает.
— А ты привяжешь свои — и будет как новый, — горячо убеждал Митька. Он готов был отдать Стёпке последнюю рубашку, чтоб только Стёпка остался. Но в это время вошла Елизавета Максимовна. Увидев Пугая, который, высунув язык, лежал около люльки, она поморщилась.
— Сколько я вам говорила, чтоб в избу собаку не пускали. Когда же вы будете слушаться?
— Да мы, мама… — заныл Митька.
— Ладно уж. Не время с тобой разбираться. Сейчас на станцию поедешь с тёткой Груней, — сказала Елизавета Максимовна и, открыв сундук, бросила Митьке валенки с полушубком. У Митьки от радости чуть не лопнуло сердце.
— Зачем? — спросил Митька, задыхаясь от волнения.
— Картошку с огурцами повезёшь. Обменяешь там. Соли надо, бумаги мне в правление надо. Может быть, галошки себе выменяешь и Нюшке материала на пелёнки. Быстро справляйся, пока я набираю картошку, — строго приказала Елизавета Максимовна.
— Мы только вдвоём с тёткой Груней?
— Ещё поедет Лилька Махонина с яблоками.
— Лилька! — воскликнул Стёпка и опрометью бросился на улицу.
На столь поспешное бегство Коршуна Митька не обратил внимания. Ему теперь было не до Стёпки. Митька и сам не верил неожиданно свалившемуся на него счастью. Неужели это правда, что он поедет на станцию, за тридцать вёрст, вместе с Лилькой Махониной?
Митька с такой поспешностью собирался в дорогу, что у него все валилось из рук и не ладилось. Надевая тёплые штаны, он никак не мог попасть ногой в штанину, а когда наконец попал, то оказалось, что надел штаны задом наперёд. А, шапка чуть не свела Митьку с ума. Где он только её не искал! Сундук Митька вывернул наизнанку, разрыл кровать, барахло с печки сбросил на пол. Раз десять лазал под стол. Заглянул к Нюшке в люльку, в помойную лохань, в горшок с кашей, в крынку с молоком. Нигде шапки не было.
«Неужели я вчера без шапки домой пришёл?» — с ужасом подумал Митька, и дорога на станцию показалась ему короткой-короткой, как от окна до двери. И он горько заплакал. А шапка висела там, где ей и положено висеть, на гвозде у двери. Митька вытер слёзы, погрозил ей кулаком и сказал:
— Всегда повесят туда, куда не надо.
Когда Елизавета Максимовна выволокла из подпола мешок с картошкой, Митька был в полной готовности. Он даже шапку завязал наглухо. Елизавета Максимовна, увидав, какой разгром учинил Митька в избе, ахнула. По избе словно Мамай со своей ордой прошёл.
— Что же ты натворил-то, мазурик?
У Митьки от страха подогнулись ноги, он бросился убирать.
— Я сейчас, сейчас… уберу, уберу. Только не сердись.
— Садись есть, балбес, — приказала мать.
— Да я не хочу!
— Садись, а то не поедешь, — сурово приказала Елизавета Максимовна.
И Митька стал раздеваться с такой же торопливостью, как и одевался. Снимая шапку, он оборвал завязки. Машинально хлебал суп, машинально ел пироги. Он ничего не чувствовал, кроме страха.
Митька всё время боялся, что мать скажет: «Снимай, балбес, валенки, никуда не поедешь».
Елизавета Максимовна составила список покупок, пришила к ушам шапки завязки, грустно посмотрела на Митьку, вздохнула и стала снаряжать его в дорогу. Надела на сына фланелевую рубаху, на рубаху свитер, а на свитер ещё тёплую куртку.
— Не надо куртку. Мне не пошевелить руками! — закричал Митька.
— Хорошо, тогда не поедешь, — сказала мать.
У Митьки показались слёзы.
— Ладно, надевай.
Он был готов терпеть всё. Если бы сверху шубейки ему ещё надели железные латы, Митька бы и то ничего не сказал. Елизавета Максимовна перетянула Митьку ремнём, а поверх шапки повязала шерстяной платок. Митька посмотрел в зеркало и не узнал себя. Он походил на пузатый бочонок, туго стянутый обручами. Сам себе Митька ужасно не понравился. Но ради поездки на станцию с Лилькой Махониной он готов был терпеть и не такие издевательства.
Глава VI. Лилька Махонина ест яблони, а потом отвешивает Митьке оплеуху. Митька жалеет Витьку Выковыренного. Поехали! Пугай останавливает лошадь. Лилька угощает Стёпку яблоками. Митька ревнует
У дома тётки Груни, запряжённая в сани-розвальни, стояла гнедая лохматая лошадёнка. В санях на ивовой плетёнке около большой корзинки сидела Лилька Махонина и с хрустом кусала яблоко. На Лильке ловко сидел кокетливый полушубок, отороченный чёрным овечьим мехом, а на голове красовался платок цвета синей промокашки. Вокруг саней прыгали ребята и клянчили у Лильки яблоки. Собрался весь четвёртый класс. Братья Вруны: Колька Врун и Сенька Врун, Петька Лапоть, вечный второгодник Васька Самовар. Настоящая фамилия у Васьки — Чайников, но его все почему-то звали Самоваром.
Увидев Митьку, обвязанного платком, Лилька чуть не задохнулась от смеха.
— Глянь, какое чучело вырядили! — закричала Лилька.
Ребята захохотали.
— Наверное, на Северный полюс собрался. Медведей пугать, — заливалась Лилька.
Митькину радость как рукой смахнуло. Он-то мечтал погордиться, побахвалиться перед ребятами, что едет на станцию. А тут такое оскорбление.
— Замолчи, квашня немытая! — закричал он на Лильку.
«Квашня, да ещё немытая» — совсем не подходило Лильке. Девочка она была стройная, с белым румяным личиком и весёлыми зелёными глазами. Всем ребятишкам она нравилась, а Митьке ужасно. Он и не думал так её обзывать, просто она вывела Митьку из себя, и он ляпнул первое, что попало на язык.
— Это я-то квашня немытая? — возмутилась Лилька. Она спрыгнула с дровней, подбежала к Митьке и отвесила ему оплеуху. — Это тебе за квашню, а это за немытую, — и закатила вторую.
Ребята надрывались со смеху, а громче всех хохотал Витька Выковыренный.
— Будешь знать, как ругаться. Попросишь у меня яблочка. Шиш я тебе дам. На-кось, выкуси, — Лилька показала Митьке кукиш, гордо подняла голову, пошла к дровням и опять села на корзинку.
Митька был так взбешён, что не знал, на кого броситься.
— А ты чего смеёшься, Выковыренный? Чего смеёшься? — сжав кулаки и ругаясь, он пошёл на Витьку.
— А что мне, плакать, что мне, плакать? — пятясь, отступал Витька и вдруг, наступив на полу волочившегося по земле батькиного пальто, кувырнулся в снег, задрав вверх ноги. Ребята ещё громче захохотали. Теперь они смеялись над Витькой. Локоткову стало так легко, словно гора с плеч свалилась.
Витька беспомощно барахтался в снегу. Батькино пальто не давало ему встать на ноги. Вдруг смех застрял у Локоткова в горле. Он вспомнил, что у Витьки убили отца, что живёт он с матерью и двумя маленькими сестрёнками очень плохо: как говорят — на воде да на картошке; барахло, которое привезли из города, давно уже проели, кроме этого пальто, в котором только птиц пугать на огороде, а не по деревне разгуливать. Вспомнил Митька, что он дал Семёнову глупую обидную кличку «Выковыренный», и ему стало до слёз жаль щупленького, слабосильного Витьку, который во всех играх почему-то должен изображать фашистов.
