— Ну вот, — невесело усмехается директор. — Пошел хмыгь. Повеселились…
— Что-ньибудь нье так? — спрашивает Скейлард.
— Все так, — отвечает директор.
Скейлард оглядывает наши лица.
— Мнье, наверное, нье следовало, — говорит он негромко, — устраивать это… Но я так хотьел…
— К чегту, Лева. Не могочь себе голову. Не то, так это. Ладно… Ну, за дгужбу нагодов!
Все чокнулись и выпили. Директор встал.
— Ну, я пошел. Дела… Счастливо, Лева. Не забывай.
И ушел.
«Как он может уйти так? — думаю я. — Ведь Лева уезжает… навсегда».
У меня даже дух захватывает, когда я представляю себе, что означает слово «навсегда». Как это может уехать Лева, который еще неделю назад орал на мою маму за то, что она не позволяла им с папой в два часа ночи начинать новую партию в шахматы.
«Женщины ньикогда ничьего не понимают в шахматы!» — кричал Лева.
Мама хохотала, а папа шикал на них и говорил, что они разбудят меня.
«Уже разбудили!» — кричала я из соседней комнаты.
И все смеялись.
«Вы кричите на меня, Лева, словно я уже ваша тетка», — смеялась мама.
«На тьеток я не кричу, — отвечал Лева. — Я их боюсь».
Лева ужасно длинный. Нина-Большой и тот, наверное, ему по плечо. Один раз Лева повел нас в кино, и во время журнала на него сзади начали шипеть (наверное, там сидел кто-нибудь не верблюдский): «Гражданин, сядьте! Гражданин, сядьте…» На него цыкнули: «Тихо ты! Это Скейлард…» Но тот не понял и продолжал шипеть. Тогда Лева встал и сказал: «Вот так я стою. А вот так я сижу».
И гражданин замолчал, пристыженный.
Это был ужасный фильм. Лео уверял меня почему-то, будто мне будет «невероятно смешьно». И действительно, кругом все смеялись. А на меня с того самого момента, как машина начала кормить Чарли, напал страх, и я продрожала почти весь фильм. А когда Чарли стал кататься на роликах, я вообще решила, что все кругом посходили с ума, если не видят, как все это страшно, и хохочут. И самое жуткое было то, что мои мама и папа и Скейлард смеялись тоже.
Я начала реветь уже не на шутку, и мама, увидев, что со мной делается, шепнула мне: «Может быть, уйдем?»
Я замотала головой. Как я могла уйти, так и не зная, что будет с Чарли, и с большой девочкой, и с ее младшими братьями?!
Скейлард в темноте обнял меня своей огромной ручищей и тихо шепнул: «Я смеюсь потому, Викки, что Чарли не погибнет никогда. Мы умрем, а он будет жить. Серьезно».
И тогда я вытерла слезы и улыбнулась и даже стала иногда подхахатывать…
— Я никогда нигде так не скучьял, как я буду скучьять по здьесь, — печально говорит Лева, глядя на дяди Васин перец. — И по этой жаркое. И по картины…
(На стенах ресторана висят два огромных полотна: «Крепостная актриса в опале, кормящая грудью щенят» и «Расстрел двадцати шести бакинских комиссаров». Картины эти копировал верблюдский художник Миша Куценко. Он приходил к нам в гости и говорил с мамой «за искусство». И мама терпела его, потому что он был горбатый.)
— У нас останутся ваши дома, Лео, — говорит мама. — И мы будем вас вспоминать.
— Особенно в октябрье, когда полетит крыша с десятого дома.
Мы смеемся. Десятый дом строил помощник Лео, который уехал позавчера. Лео говорит, будто Вильямс, пока жил у нас, все время страдал: все что у нас продавалось, Вильямсу было «ни к чьему», а все, что ему было «к чьему», у нас не продавалось…
— Но институт получился замечательный, — говорит мама. — Когда мне мой Лева (мама имеет в виду папу) о нем рассказывал по дороге сюда, я боялась, что будет нечто ужасное. Конструктивизм я, по правде говоря, терпеть не могла.
— Вы, Мэгги, говорьите чьуш! — немедленно обижается Скейлард. — Откуда вы знаете конструктивьизм? По дурной фотография? Конструктьивизм — это объем, взлет!
— Меня пугала сама затея строить в виде трактора, — робко извиняется мама.
— И ничуть не похоже на трактор! — горячо возражаю я. — Он на пароход похож.
— Да, — соглашается мама. — Пожалуй.
— Чьерт… Мнье так сейчас хорошо, — сердито говорит Лео. — Есть такой одьин фильм. Он длинный, но это не есть важно. Кончается он так: молодые льюди лубят друг друга, они есть бедный. Потом им делается наследство. Они женятся и едут в Америка за это наследство. Он — художник, она — музыкант. Оньи будут учиться… Родные их провожают. Оньи машут рукой. Все очьен хорошо. Пароход отходит от берег. И видна надпьис: «Титаник»…
Все молчат.
— Ну и что? — спрашиваю я.
— Мне не везьет, — продолжает Скейлард, вертя в руках рюмку. — Сначала я строил в Испании. Тьепер тут…
— Но здесь же не бомбят, — говорю я.
— Ладно, — говорит папа. — Ничего не поделаешь. Выпьем еще, тезка.
Перед самым Новым годом Вера Антоновна вошла в класс и сказала:
— Дети, я принесла сегодня новые тетради. По арифметике и письму. Писать мы в них будем со второго полугодия. А сейчас я вам их раздам. Кто у нас сегодня дежурный? Аврора? Раздай тетради, Аврора.
Аврора стала раздавать тетради, и тут по классу пошел стон. Таких замечательных тетрадей мы не видели никогда в жизни! Чего-чего только в них не было! На тетрадках по арифметике был нарисован Вещий Олег с дружиной, и конь, и кудесник. А на тетрадях по письму — кот, и дуб, и Пушкин, и неведомые звери вокруг. А сзади, там, где всегда бывает таблица умножения и правила поведения учащихся, были вместо этого стихи про Олега и Лукоморье. Даже прикасаться было страшно к этим тетрадям, а не то что писать! Мы сидели и смотрели на них, и гладили их пальцами, и поверить себе не могли, что нам привалило вдруг такое счастье.
— Вы знаете, дети, — сказала нам Вера Антоновна, — что в феврале будущего года наша страна будет отмечать сто лет с того дня, как был убит великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин.
— А кто его убил? — спросил Миша Клочай. — Враги народа?
— Дурак, — сказала Саша Грищенко. — Тогда не было еще врагов народа.
— Нет, Саша, — очень серьезно сказала Вера Антоновна, — ты не права. Враги народа тогда как раз были. Врагами народа было царское самодержавие и помещичий класс. И это они направили руку убийцы…
Ну, я, конечно, не знаю, какие такие были враги народа сто лет назад, но вот сейчас — я бы их прямо убила! Это надо ж придумать такую пакость!
После Нового года я простудилась и проболела почти все каникулы и еще неделю потом. Я сидела дома и мечтала, как я приду в класс и начну писать в новых тетрадках. Все ребята уже писали, а у меня они еще лежали нетронутые, завернутые в калечку; и еще мы с Сашей сделали к ним закладки с переводными картинками. И я их доставала и любовалась на них…
И вот я пришла в школу — и вдруг вижу такое, что я тут же решила, будто я, наверное, сошла с ума. Или что это Вера Антоновна сошла с ума. Потому что она сидела у себя за столом и тетрадка за тетрадкой срывала с них обложки. А рядом с ней сидел наш актив и тоже помогал ей рвать обложки с тетрадей. Рядом на полу валялась уже целая куча, а Зина Витовтова и Аврора собирали их и совали в мусорную корзину.
Вера Антоновна молча рвала обложки; она сидела, опустив голову, и была красная, как «комиссарское жаркое», и я окончательно решила, будто она заболела.
Но тут наш актив заметил меня наконец и Галя Лихацкая закричала:
— А ты свои уже сорвала?! Рви скорей!
— Вы что, с ума сошли? — спросила я.
— Давай скорей свои тетрадки! — закричала Галя.
— Не дам…
Галя сощурилась.
— Ты, что ли, за троцкистов, да? — спросила она меня.
— При чем здесь троцкисты? — спросила я обалдело.
Вера Антоновна сказала спокойно:
— Вика, дай свои тетрадки.
И тогда я заплакала. Саша Грищенко сказала:
— Она же болела. Она же ничего не знает.
И весь класс принялся мне объяснять, что, оказывается, враги народа с троцкистами сделали специально эти обложки, чтобы всех обмануть, потому что сначала кажется, будто это обыкновенная картинка, а на самом деле там написано знаешь что?! «Да здравствует Троцкий!» И главное, они так хитро это написали, что сто лет смотри — и все равно не догадаешься, что там такое написано. И только одна девочка в одном городе догадалась и всем показала. Теперь эти обложки по всему Советскому Союзу рвут, и мы тоже рвем, а девочке той в Кремле дадут орден!
И они принялись показывать мне, как спрятана эта самая надпись, и я сказала, что да — вижу. Хотя если по-честному, то я ни черта не видела! Я только поняла, что стремя Вещего Олега на самом деле не просто стремя, а буква «Д» (видимо, от слова «Да здравствует»).
И я подумала после этого, что вот до сих пор я так и не могла понять, чем эти самые троцкисты и враги народа занимаются и почему с ними надо бороться, но теперь я и сама вижу, какие они жуткие сволочи. Я говорю — я б их прямо убила…
