Андрейка вздохнул:
— Я бы потерпел...
— Терпение — религия иммигранта. А я родился в Канаде. Почему обязан терпеть?! Кэрен, положим, толстовата для голливудской звезды. Да, но не для канадской! В Канаде своя эстетика. И, кстати, свои меценаты, которые пока что смотрят на Голливуд снизу вверх... Тут есть все, чтобы начать... Чему ты улыбаешься, Эндрю?
— Знаете, я вспомнил наш пионерский лагерь на Оке. Счастливое время! Через реку была протянута металлическая сеть.
Андрейка видит эту сеть своим мысленным взором. Вагонетки над рекой. Под ними сеть, чтоб торф с вагонеток, двигающихся над ней, не падал вниз, на пароходы, лодки... Сеть висит высоко, метрах в пятидесяти над водой. Она с широкими ячейками и очень старая.
Вожатые запрещают туда подыматься. Ну, раз запрещают, Андрейка стремится сбежать вместе с дружками хоть на часок из лагеря и пройти по сети. Считалось, пройти по сети — сдать экзамен на человека...
Одному идти опасно. Некоторые ячейки сети проржавели. Рухнешь вниз — успеешь только вскрикнуть. Но если по двое, по трое, крепко взявшись за руки... Перебегают... Оступившихся вытягивают.
— Барри, оказывается, так и в Канаде. Как в нашем лагере. Каждый пытается пройти на своей высоте даже по ненадежной сети. Может, это и есть свобода?..
— Конечно! Человек может идти и по земле. Делать деньги, обрести власть, положение. Взять ссуду в банке и купить дом. Затем всю жизнь выплачивать. Спокойно, надежно, не так ли?! Но волен — и по сетке, высоко над рекой, над пароходами и суетой бизнеса. Там, где птицы и гуляет ветер... Мне нравится ваша сетка, мистер Эндрю!..
Вырвались на скоростную трассу. Мотор взревел, как будто они в ракете. Засвистел ветер. Вот-вот взлетят...
Промчали мимо канадского Диснейленда, с его потешными дворцами и американскими горками, начались поля, кирпичные дома фермеров, с гаражами на две машины, хвойные посадки...
— Оказывается, у вас вовсе не куриные мозги, господин бывший петух... Но если мир пуст, на чем-то надо стоять человеку, согласны? Иметь опору. Самосознание начинается с этого. Каждый идет по своей сетке. Жизнь требует риска. Вот только бы отцепиться от Америки... — Он не досказал своей мысли, махнул рукой. Поменял кассету. Снова «Love... Love... Love».
Андрейка отвлекся от музыки, наслаждаясь свистом ветра и шорохом шин, к которым привыкаешь, и тогда они становятся тишиной. Мимо проносится березовая, кленовая, сосновая страна. Березки на отвесных скалах наклонены, как балерины, исполняющие на одной ноге свой танец.
Машина точно прорывается сквозь скалистые теснины, и снова леса, леса, леса...
Андрейка задремал, проснулся от полной тишины. Автомобиль стоял на обочине.
— Садись за руль, — сказал Барри.
— Как? Здесь?.. У меня нет прав. Если остановит полиция...
Барри улыбнулся...
— Ты законник, Эндрю!.. Риск — благородное дело, не так ли? Где же учиться, как не на пустом хайвее?!
Широченный хайвей — дорога скоростной езды, четыре полосы в каждом направлении, — действительно пуст.
Андрейка перебрался за руль.
— Вам не попадет, Барри?
— Это моя проблема, Эндрю. Держись в правой полосе, и тогда никому нет до нас никакого дела...
Андрейка сжимает руль изо всех сил. Куда-то словно и природа пропала. Слышит только рев мотора. Мчит все с большей скоростью. Навстречу проносится автомобиль, мигнув огнями.
— Впереди полиция! — воскликнул Барри. — Опять кого-то ищут!
— Кого-то ищут, а найдут меня, — упавшим голосом говорит Андрейка. Он съезжает по приказу Барри на обочину. Барри снимает с заднего сиденья диван. Там, оказывается, большое пустое «брюхо». Вроде тайного багажника.
— Ныряй, Эндрю! Algonquin Park, куда едем, больше, чем Франция. Пусть они нас там ищут...
Андрейка ныряет в тайный багажник, Барри водворяет диван на место. Мчит...
Впереди, на мотоциклах, патруль. Задерживают Барри, но тут же отпускают.
3. Кемп
Над головой Андрейки небо. Барри снял диван, и Андрейку почти ослепила голубая высота. Высокие сосны, которые раскачивает ветер.
Проскочили ворота. Ну и парк! Лесотундра, тайга! Голоса туристов слышались лишь вдоль дороги, похоже, пробитой в дебрях.
— Севернее этого парка живут только французы, а над ними — эскимосы и «нюфи», — сказал Барри.
— «Нюфи» — это люди или звери? — спрашивает Андрейка.
Барри хохочет.
— Это жители Ньюфаундленда. Веселые и добрые люди. Любят смеяться над собой; наверное, чтоб над ними не смеялись. У вас кто вместо «нюфи»?.. Чукчи? Они тоже веселые?
Машина медленно движется по размытой, почти российской дороге. Андрейка снова садится за руль. Асфальт кончился. Они с Барри колотятся друг о друга еще минут сорок. Едут на минимальной скорости.
Поперек дороги стоит олень, неподвижно стоит, как памятник. Барри погудел. Олень неохотно сделал в сторону шаг–другой, вскинув голову, неся свои ветвистые рога, как корону.
Канадский лес живет своей жизнью, не боясь ни машин, ни людей. Барри остановился, кинул оленю кусок хлеба, тот брезгливо обнюхал и начал уплетать.
Пока стояли, к ним примчался, прыгая с куста на куст, глазастый черный енот, на которого были нацеплены кем-то детские вожжи. Закачался на ветке: не достанется ли ему чего-либо?
— Здравствуй, Чарли, — сказал Барри еноту. — И ты перешел на «велфер»? Стыдоба! Домой! Домой!
Чарли прыгнул в открытую перед ним дверь и занялся своей коркой.
Тихо–тихо, лишь зеленые лапы елок шуршат то по бокам, то по крыше машины. Свернули с насыпной дороги, и сразу крик сотен детей, которых высаживают из автобусов. Руководители в голубых галстуках принимают толстощеких, упитанных детей лет десяти – двенадцати. У одних девочек и мальчиков — тощая брезентовая сумка, у других — по два рюкзака.
Дети бросаются друг к другу, обнимаются, давно не виделись. В стороне толпится небольшая группа, постарше. Они без голубых галстуков; в руках одной из девушек кастрюля.
— Барри! Барри! — кричат оттуда.
— Идем! — зовет Барри Андрейку повеселевшим голосом.
Пока знакомые окружают Барри, Эндрю незаметно проскальзывает в бревенчатую хату, в которой, видно, они будут жить. В хате пахнет дымком, смолой, но отрадней всего — аромат соснового теса, которым обит потолок.
— Пахнет дачей, — говорит Андрейка. — Открытку бабушке отсюда...
Андрейка смотрит из окна на то, как руководители разводят детей по свежевыкрашенным бревенчатым хатам. Но дети то и дело останавливаются. Отовсюду к ним бегут черные и серые белочки. Стоят столбиками, переднюю лапку протягивают за подарком, вторую прижимают к сердцу. Кормильцы приехали!
За спиной Андрейки скрипят доски террасы, входят Барри и его знакомые. Эндрю отходит в темноватый угол, вдыхая запахи сруба. В разговоры не вступает.
Первым это замечает Джек Рассел, шеф–повар, толстенький, коротконогий, с тройным подбородком и черными, блестящими от бриллиантина волосами, похожий на жучка–короеда. «Жучку» лет двадцать пять. Видно, он любит подтрунить над людьми. Каждому входящему в дом он бросает что-либо язвительное. Понятие деликатности ему чуждо.
— Ты все еще virgin (девственница)? — спрашивает он очень худую белоголовую девчушку...
— Привет, пират! — он обнял Барри. — Ты уже звезда? Или по-прежнему дровосек?
— Эй, ты, немой! — окликает он Андрейку. — Барри, ты привел?
С легкой руки «жука» Рассела Андрейку окрестили «немым». Девушки, которые тоже пришли вскоре, скользили взглядом по остриженному наголо Андрейке — и отворачивались.
Андрейка был доволен. Никто не будет расспрашивать. Никто не заметит его русского акцента. «Немой» так «немой»...
Барри и всегда-то был вежливым, а сейчас, при девчатах, стал даже немножко церемонно–учтивым. Договорился с девчатами вечером посидеть у костра, и, когда они ушли, начал раздеваться. Снял синюю пластиковую куртку. Стащил через голову майку. Затылок у Барри острижен наголо. Волосы зачесаны вперед рыжей волной.
