Не долго думая, рухнул Петька на пол и заорал благим матом:
– У-о-о-ой!
Кинулся к нему немец:
– Что с тобой? А? Что с тобой?
А Петька орать не перестает, бьется бедняга в ужасном припадке.
– У-о-ой! – орет.
Заметался тут немец. Забегал. Стул уронил и выбежал вон.
Бросился Петька к мочалке. Так и есть – лежат под мочалкой часики.
Схватил Петька часики, воду стер, полюбовался – солнце на ладошке горит… Полюбовался Петька и сунул солнце в новый казенный карман.
Только сунул, – немец вбегает. С пузырьком в руках вбегает.
– Нюхай! – кричит. – Нюхай скорей нашатырного спирта.
Закачался Петька, понюхал из пузырька, чихнул и в себя пришел.
Быстро напялил на себя остальную одежду, ботинки надел, каблуком прихлопнул. Жмут слегка новые полсапожки, да ничего, – приоделся зато Петька чистым пижоном. И кушак застегнул. И волосы пригладил.
«Эх, – думает, – жалко, зеркала нет. Поглядеться бы, каков я мальчик».
– Идем обедать, – сказал немец.
Только вышли они в коридор – звонок. Бежит звонок по всем этажам. С шумом несутся ребята по коридорам. С топотом, с гиком.
– Обедать! – кричат. – Обедать!
Петьку чуть не уронили, затолкали, поволокли. Потерял Петька немца.
Растерялся – не знает, что делать. И вдруг видит чернявенького парнишку, того, что в конторе звезду рисовал. И тот Петюшку увидел. Улыбнулся, рукой махнул.
– К нам! – кричит. – В нашу группу.
Побежали вместе. Вбегают в приютскую столовую.
А там уж ребят видимо-невидимо. За столами ребята сидят, а на столах оловянные миски дымятся. Вкусно дымятся. У Петьки даже нос зачесался, в коленки дрожь прошла.
Сели обедать.
Шумят ребята, ложками размахивают, хлебными корками перебрасываются. А Петька на суп насел. Шутка ли, парень два дня пищи не нюхал, всего-то за два дня пончик с повидлом съел.
Ясно – с жадностью ест, алчно.
Не соврал немец: после супа кашу подают. Гречневую, с маслом. Петька и кашу подзавернул в два счета. Киселя дали – кисель съел и миску облизал.
Ребята, которые рядом сидят, смеются. Особенно один, одноглазый, с черной повязкой на лбу… Тот прямо издевается.
– Ну и обжора, – говорит. – Ну и горазд лопать. Слон, ей-богу, и то меньше ест.
Смеются ребята. Обидно Петьке. Терпел он, терпел – и не вытерпел. Облизал свою оловянную ложку, посмотрел одноглазому в нахальный его глаз и, размахнувшись, ударил одноглазого ложкой по лбу.
Ужасно закричал одноглазый. Зашумели ребята. Федор Иванович прибежал.
– Что? Что такое?
Одноглазый плачет и кулаком растирает свой лоб, а на лбу шишка.
– Кто тебя так? – спрашивает Федор Иванович.
– Вот, – показывает одноглазый на Петьку. – Вот эта сволочь… Ложкой.
Строго посмотрел Федор Иванович на Петьку.
– Встань, – сказал. – Встань, тебе говорят.
Встал Петька, смотрит исподлобья, – чего, дескать, надо?
– Так, – сказал Федор Иванович. – Так. А теперь выйди вон.
Не понял Петька – пошел за заведующим. И когда выходили из столовой, услышал за спиной:
– Федор Иваныч! Новенький не виноват.
Голос знакомый, – чернявенький крикнул.
Вышли они в коридор.
– Так, – сказал Федор Иванович. – Слушай, что я тебе скажу. Драться нельзя. Так. На улице можно было драться, а у нас нельзя. Понял? А в наказание стань здесь и стой, пока обед не кончится.
Повернулся Федор Иванович и пошел по коридору.
А тут как раз и обед кончился. Выбежали ребята из столовой. Бегут ребята мимо Петьки. Петька к стене прижался… Бегут. Одноглазый пробежал. Язык показал Петьке. Чернявенький пробежал. Крикнул:
– Купаться пойдешь?
Встрепенулся Петька:
– Куда купаться?
– На речку, на Кордон… Вся наша группа идет. Айда?
У Петьки уж план на уме.
Побежал вместе с чернявеньким. А чернявенький на ходу говорит:
– Ты, – говорит, – с Пятаковым не дерись… Если он драться будет – не дерись, а заявляй прямо в шус, в школьный совет.
«Ладно, – думает Петька, – некогда мне в шусы заявлять. Я сейчас на Кордоне буду… До свиданьица».
Вбежали они в огромный зал. Ребят в этом зале видимо-невидимо. Строятся ребята, как солдаты, в два ряда. Бородатый дядя с палкой в руке командует.
– Смирно! – командует. – Равнение направо!
Стал и Петька. Тоже по-солдатски вытянулся. Равнение направо взял.
А тут входит в зал Федор Иванович. Вошел, осмотрел ребят. Кому-то кушак поправить велел, кому-то лицо вымыть. Петьку увидел, брови поднял.
– Как, – спрашивает, – и новенький идет? Нет, – говорит, – новенькому сегодня идти нельзя. Пусть отдохнет.
Одноглазого увидел.
– А также, – говорит, – и Пятаков пусть выйдет. За такое поведение – без купания.
Заплакал одноглазый. Из строя вышел.
И Петька вышел. Но не заплакал.
Грустный только Петька стоит.
Вот парами прошли ребята мимо. В ногу прошли.
– Левой! Левой!
Вот ушли. Подошел к Петьке Федор Иванович, похлопал Петьку по плечу.
– Так, – говорит, – не унывай, брат. Сживемся. У нас не очень плохо ребята живут. А только драться нельзя. Так. Иди во двор играть. Ну! Веселей!
Пошел Петька во двор.
Там ребята, которые купаться не пошли, в рюхи играют. Петьку приглашают вместе играть. Усмехнулся Петька.
– Не играю, – говорит. – Детская забава.
Отошел Петька в сторону, к забору, и сел у забора на мелкий щебень.
Сидит и думает: «Что делать? Как действовать?».
А вокруг вечереет. Туман поднимается, солнце заходит. И ребята вдали в рюхи играют. Звенят голоса их:
– Сбил! Попа сбил!
– Врешь! В городе поп…
И гладкие рюхи летают в воздухе, с грохотом прыгают по земле.
А Петька думает: «Смыться я, конечно, смоюсь. Слов нет. Но только часики при себе держать опасно. С ними греха наживешь. Мало ли что… Может быть, здесь ежедневно белье сжигают… Нет. Спрятать надо часы до поры до времени».
Решил Петька спрятать часы. Решил закопать их в землю, пока не подойдет время бежать. А бежать задумал в эту же ночь.
Лег Петька на живот, огляделся. Ребята в рюхи играют, попов каких-то бьют. Воспитатель сидит, книжку читает. Никто на Петьку не смотрит.
Вынул Петька часы. И вдруг любопытно стало. Захотелось взглянуть – какие они изнутри?
Крышку открыл, а под крышкой еще крышка. И на крышке две черных буквы: С. К. А под крышкой – стекло. И под стеклом – стрелки.
В черном кружочке секунды бегают. А часы и минуты идут незаметно: смотришь – на месте стоят, отвернешься – подвинулись. Семь часов без одной минуты на Петькиных часах.
Разгреб Петька щебень у самого забора, ямку глубокую до локтя вырыл. Защелкнул часы, плотно обвязал их тряпкой и сунул в ямку. Ямку закопал, рукой притоптал, щебнем засыпал. Чтоб место не забыть, прутик небольшой воткнул.
Потом улегся, положил голову на место, где клад закопал, – мечтать стал.
И все об одном: «Чухонку куплю. С барашком. Ножик куплю. Наган, может быть, куплю… Конфеток каких-нибудь с начинкой. Яблок…».
Опять замечтался Петька и снова грустить перестал.
Когда ребята с купания пришли и чай пить в столовой сели, Петька на одноглазого внимания не обращал, хотя тот и снова издеваться начал. Зато за Петьку чернявенький заступился.
– Брось, Пятаков, – сказал чернявенький. – Мало тебе досталось от новичка? Еще хочешь?
Притих Пятаков одноглазый.
После чая ребята все, и большие и маленькие, во дворе играли в лапту. И Петьке весело было. Играть не умел он, правда, а то сыграл бы для компании. Весело было Петьке. Когда стемнело совсем и звезды на небе зажглись, снова звонок зазвенел. Воспитатель встал и крикнул зычно:
– Спать, ребята!
Поплелись ребята в спальню.
Спальня огромная, полутемная. Стены белые, и на лампах молочные колпаки. И всюду кровати рядами стоят, как в больнице.
Чернявенький Петьке койку показал.
– Вот, – говорит, – тебе приготовлено, со мной рядом спать будешь.
Поглядел Петька, и даже страшно стало.
«Неужели, – думает, – мне спать здесь придется?»
На кровати простыночки разные, одеяло серое мохнатое, подушки чистые, полотенце в головах.
Разделся Петька, улегся как порядочный и в одеяло завернулся.
«Вот, – думает, – увидели бы меня кордонские ребята, каким я… Посмеялись бы… А между прочим, не плохо так поспать».
Потом подумал Петька:
«Ночью непременно бежать надо».
Но ночью не убежал Петька. Где там! Не до бегов было. Как заснул, так и проспал до утра. Шутка ли: утомился небось…
Дергает кто-то Петьку за ногу. Прячет Петька ногу под одеяло, брыкается… Но кто-то снова начинает тормошить его, кто-то дергает его за плечи. Поднимает Петька голову и видит сонными глазами: стоит у его койки Федор Иванович. Будит Федор Иванович Петьку. Лицо у Федора Иваныча серьезное, шевелит Федор Иваныч бровями.
А ребята спят еще. Храп веселый по спальне идет… Еще не совсем светло.
– Вставай, – говорит Федор Иваныч. – Так, – говорит. – Вставай, дело есть.
Проснулся Петька, голову поднял:
– Чего?
Говорит Федор Иваныч:
