Прочитав повесть, еще много дней испытываешь чувство тревожного сострадания, горечи, удивления и радости, что вот есть рядом, а может быть, и очень далеко, такой душевный и надежный парень — двадцатилетний Степан Осинцев, который взял на себя все семейные заботы об оставшихся после смерти матери родных сестрах и брате. Обычное дело, семейное. Но как это непросто, хлопотно, изнурительно в обыденной жизни. Как можно потопить в этих житейских мелочах все добрые родственные чувства, породить всепожирающую обиду на жизнь, на окружение, на обстоятельства. Степан понял нутром, что в мире немало хороших людей, верных друзей, может быть и не разглагольствующих о дружбе на каждом шагу, но подтверждающих ее в нужный момент простым искренним поступком.
Милосердие, сердечная милость… По словарю Ушакова слово «милость» определяется как великодушнодоброе отношение, благодеяние, дар доверия, расположение.
Наверное, этот дар в полной мере отличает истинно милосердного человека от его подобия, которое ходит, функционирует, ведет преобразовательскую деятельность, нисколько не думая о ближнем.
Степана Осинцева окружает именно братство людей. Осторожно облегчают они его нелегкую жизнь, заинтересованно устраняют трудности — достают уголь, добиваются прописки, помогают деньгами. Нет, не мелкие, не малые это заботы. Это заботы жизни, и, если бы не помощь друзей, знакомых, дальних родственников, вряд ли выдержал бы бремя опекунства Степан Осинцев. Возможно, пошел бы он, как и подсказывали ему, по другому пути: отдал бы детей в детдом, создавая собственную семью. Степан выдержал.
Думаю о такой отзывчивости, чувстве локтя, сердечной милости у летчиков, товарищей Осинцева, чем она порождается, где гаснет? Открытая душа героев повестей Валерия Хайрюзова, их искренность, готовность пойти на лишения и даже утраты во имя долга, дружбы, привязанности убеждает нас в неиссякаемости этого чувства, его самопорождения и ответном отклике у людей.
Валерий Хайрюзов ведет повествование в неторопливой манере, не расставляет детективные сети и заманки, не держит читателей в искусственном напряжении. Ход повести, ее сюжет ведет к тому, что интерес, напряжение возрастают постепенно, как бы из сопереживания. Автор, овладевая вниманием, добивается, может быть, самого главного в писательском труде — сердечного соучастия читателя.
Не хочу, чтобы у читателя складывалось впечатление, что я не вижу в творчестве Хайрюзова недостатков. Да нет же. Порой мне кажется, что он излишне скуп в раскрытии психологии, внутренних мотивов… Умело воспроизводя действие, вроде бы специально гасит мысль героя, считая, по-видимому, что поступки характеризуют человека лучше и точнее. А может быть, это то, в чем искренне признавался Николай Рубцов: «Я чуток как поэт, бессилен как философ». Нет, тут, пожалуй, не совсем так. Здесь, как мне кажется, самоограничение, которое не должно быть столь нарочитым.
Профессия писателя и поступки его героев по-своему романтичны. Но Хайрюзов этого старается не подчеркивать. Иногда говорят, что нишей русской прозе не присущ романтический, оторванный от реальной почвы стиль Антуана Сент-Экзюпери. Не думаю, что в лучшем своем светлом звучании проза этого возвышенного мечтателя противопоказана нашим читателям. И мне кажется, что этот щемящий мотив: желание человеческого единения и милосердия — все чаще звучит у Валерия Хайрюзова. Он умеет видеть мир сверху и хорошо знает, что творится на земле. Возможно, проносясь над зеленым разливом тайги, широкими сибирскими реками, размашистыми озерами, он еще раз поведает нам о волшебной красоте этого мира, о его незаменимости и хрупкой ценности, о желании обрести братство на всех пространствах и широтах. Впрочем, за писателя говорить не стоит, он сам выбирает свой художественный путь, а та спокойная настойчивость, с которой работает В. Хайрюзов, убеждает, что он верен своему стилю, своему видению мира. Не вижу возможностей для легких путей у писателя Валерия Хайрюзова с его внутренней требовательностью и совестливостью. Уверен, что он не раз еще отложит в сторону написанное, задумается значительностью сказанного, будет долго выбито единственное слово, которое откроет душу его.
Я не предсказываю, я сочувствую и переживаю, ибо знаю натуру писателя и с надеждой жду, что после этих мук появятся на свет его новые повести и рассказы.
Летчики из повестей Хайрюзова не только доставляют грузы, они связывают людей нитями своих полетов и поступков.
Мне кажется, что и сам автор повестей, перевозчик Добра, приносит своим читателям чистоту чувств, умение служить правде, сердечную милость, милосердие, верность дружбе и великую веру и любовь к человеку. А ведь любовь к людям, как писал М. Горький, — это и есть те крылья, на которых человек поднимается выше всего.
Валерий Ганичев
Валерий Хайрюзов ОПЕКУН. Повесть
В середине января, возвращаясь спецрейсом из Жиганска, мы сели на ночевку в Витиме. Я только разобрал постель, как пришел мой командир Алексей Добрецов и подал радиограмму: «Второму пилоту Осинцеву срочно вылететь на базу…» Я не поверил тому, что там было написано, начал читать снова, но неожиданно буквы пустились вскачь, до сознания дошло — умерла мать.
Некоторое время я смотрел на примолкшего Добрецова и, чувствуя, как покатились по щекам слезы, быстро вышел на улицу.
Ночью я не спал, сидел около окна, ждал утра. Сквозь обмерзшее, точно полынья, стекло виднелось серое бревенчатое здание аэропорта; дальше, на пригорке, желтым пятном проступал самолет. Видимость была плохая, метров двести — не больше.
Трое суток просидели мы в Витиме, аэропорты не работали. На четвертые долетели только до Усть-Орды, Иркутск нас не принял. Пришлось добираться на попутной машине. В город приехали под вечер. Шофер — добрая душа, ему было не по пути, но он сделал крюк, подвез меня до железнодорожного вокзала. До отхода пригородного поезда оставалось немного времени, я купил билет, присел на скамейку, посмотрел на снующих мимо людей и неожиданно поймал себя на мысли, что среди пожилых женщин невольно ищу знакомое лицо. Тогда я закрыл глаза и попытался представить, что радиограмма не мне, а кому-нибудь другому с такой же фамилией. Совсем недавно, перед рейсом, я получил от матери письмо: она писала, что немного прихворнула, и мне казалось всё обойдется, как это было уже не однажды, от сейчас не обошлось. Я почувствовал, как разошлась по телу заглушенная дорогой горечь.
Почему все несчастья валятся на нашу семью, в чем мы виноваты? Сначала не стало отца, за месяц до рождения младшей Наташки задавило деревом на лесозаготовке. А вот теперь нет матери, а дома трое ребятишек, старшая из них, Вера, учится только в четвертом классе.
Вскоре захлопали двери, началась посадка в пригородный поезд. Натыкаясь на рюкзаки, перешагивая через ведра, корзины, я залез в вагон. Поезд тут же тронулся.
Через полчаса я сошел на станции «Детдом».
Я не стал ждать попутной машины, прямо от станции свернул на тропинку и через поле, кое-где поросшее кустарником, пошел в поселок. В сторону вокзала летели вороны. Темнело. Небо было серое, близкое, вдалеке оно густело, сливалось с землей. Под ногами сухо поскрипывал снег.
Тропинка свернула в сторону, и я, не желая терять времени, двинулся прямо по целине на огоньки. Подо мной, грузно оседая, начал проваливаться наст, и тогда я невольно прибавил шагу, а затем и вовсе побежал. Из снега торчали серые головки тысячелистника, они клонились в сторону домов, будто тоже бежали вперед к заборам, туда, где жили люди, а тут их присыпало снегом, засушило, заморозило.
И вдруг сдавило грудь и не хватило воздуха Вот я и дома. Еще несколько шагов. Но я чувствовал мне не хочется идти туда, внутри все застекленело от страха, будто я провинился непонятно в чем. Почему-то вспомнилось, как однажды зимой приехал в отпуск, прождал на вокзале автобус, а потом, замерзший, прибежал домой. Мать тут же переодела во все теплое и посадила к печке, поближе к духовке. Теперь уже не встретит. Здесь, вблизи дома, эта мысль показалась мне чудовищной, ведь внешне ничего не изменилось, и поселок и дома стоят на прежнем месте. А ее нет. В последний раз я видел мать осенью, когда улетал на Север. Она отпросилась с работы, прибежала провожать. Я заметил, что пуховый платок у матери выносился, раньше она аккуратно подворачивала его, и было совсем незаметно, а здесь поторопилась, не посмотрела. На нас тянулась, а себе ничего купить не могла.
Едва добрался до крайнего дома и вышел на твердую дорогу, как во дворе у старухи Чернихи взвилась собака, ей тотчас ответила другая. Я видел, как Черниха выглянула в окно, и мне стало не по себе. С детства у ребятишек было поверье, что старуха может сглазить, наслать дурную болезнь, и поэтому, может быть, к ней единственной мы не лазили в огород.
