Но пришла пора домой отправляться. Не под силу человеку остановить времени бег.
В последний вечер каждый из богатырей пошел к любимой подруге попрощаться навсегда.
Иванко же, Иргиз и Таньчулпан поднялись на Глядень-гору. Долго молча стояли, не до разговоров было всем… И вдруг отдаленный рев, гул, крики ветром от жилья до них донесло…
Кинулись они с горы и страшную картину увидали: в жилье бой кипит. Напали на кочевье враги из степей. Слух об открытых сокровищах, видно, уже пошел по земле, и вот явились первые конники.
Выхватил Иванко свой кинжал из ножен и плечо к плечу с Иргизом в бой с врагами вступил. Терентий и Фома уже сражались в самой середине битвы.
Долго длился бой, оттого что враги, словно тучи — одна за другой, накатывались на кочевье.
Пал замертво Иргиз. За ним на груду тел свалился Терентий. Весь израненный еще сколько-то сражался Фома, но и он с земли не поднялся. Последним с рассеченной грудью рухнул Иванко-Тяжелая Ступня, а кругом отцы и сыны жителей маленького кочевья мертвыми лежали. Иванко чуть-чуть был живой. Кровь из груди его ручьем бежала…
Сколько он пролежал — не знал, а когда очнулся, над собой склонившегося старика увидал. Куренбеком его звали. Чудом спасся старик, а когда он выходил Иванку, то рассказал ему о том, как всех-всех живых баскаки-ордынцы в полон увели. Ни одной души не осталось. Все становище было разорено. Зарыл старик в землю погибших. На вопрос Иванка — «Не было ли среди мертвых Таньчулпан?» — старик ответил, что помнит, как она кричала, Иванку и брата звала на помощь, когда ее связывали с другими одной цепью и в степь повели… Враги плетями подгоняли полоненных…
— А были ли ордынцы на Глядень-горе? — спросил Иванко.
Усмехнулся старик и в глазах его русский богатырь задорные огоньки увидал.
— Как же… Пытались. Да не подпустила их Глядень-гора. Сосны падали прямо на врагов. А больше того сами они в ямы попадали. Сколько живу, а такого за горой раньше не примечал. Не знаешь ли ты, русский брат, что стало с Курер-тау?
И хоть знал Иванко, что с горой случилось, в ответ отрицательно покачал головой. А потом тихо, но внятно сказал:
— Никогда больше человеку с мечом не бывать на Глядень-горе!
Поправившись от ран, Иванко поднялся на Глядень-гору и долго смотрел с нее, словно хотел узнать, куда была уведена Таньчулпан, словно хотел спросить горы, не видали ли они любимую его. Но хмурились и молчали горы… До самой весны, — говорится в сказке, — носился Иванко по тропам в горах — искал дорогу, по которой увели его Таньчулпан. Но еще печальней возвращался. Без следа исчезла его Утренняя Заря.
Потом Иванко попрощался со стариком. Сходил туда, где товарищи его в земле лежали, да где конь любимый пал. Постоял, поднялся в последний раз на Глядень-гору. Проверил все собранные здесь сокровища, подбадривая себя думою: «Все это для людей. Рано или поздно Глядень-гора все людям откроет…» Заделал вход. Поглядел в последний раз на леса и ушел с Камня-гор навсегда.
Говорят, и по сей день следы Тяжелой Ступни на камнях видно. По-разному об этом в сказках говорится.
Но главная суть в том, что сколько потом ни пытались люди с злыми сердцами сокровища Иванки в Глядень-горе искать — все безуспешно. То ураган сметет тех, кто поднимался, то молния убьет.
И только много лет спустя, когда сам народ хозяином земли стал, Глядень-гора свои сокровища ему открыла.
Вот и сказка вся, да маленькая присказка будет. Про Иванку говорится, что не мог он смириться с думой о потере Таньчулпан. Много он земель обошел, не раз сражался с врагами… И будь жива его мать, она вправе была бы сказать: «Какое счастье для меня, что я тебя, сын, таким верным сердцем одарила…»
«Без сказок скучно жить на свете», — говорил много лет назад бывалый шахтер из Пласта Валей Гильманшин.
Вот это был сказочник! Из слов будто кружева свяжет. Да так ловко скажет — не хочешь, а поверишь. И не только поверишь, а своими глазами увидишь, как на степь целый город опускается, с дворцами, садами, минаретами. Даже воду заприметишь. Чудо — и только.
Про шахты да про свое горняцкое житье-бытье, наособицу про золото, без счету сказки говорил.
К слову сказать, про него самого одну историю рассказывали.
Случилась она, когда новую шахту заложили, и занорыш чуть не с полфунта весом сразу Валею земля отдала. Без малого на поверхности золото лежало. Обрадовался Валей, принялся потеть дальше. Когда радостно на сердце, то и кайло в руках заиграет. И земля дальше вовсе рыхлая пошла.
Вдруг шахтеры, что рядом с Валеем шахты били, сильный крик услыхали. По голосу узнали — кричал Валей, а что кричал, не могли разобрать люди.
Кинулись все, кто тут близко был, смотрят, а Валей из шахты на четвереньках сам ползет.
— И вовсе не глубоко я пробился, аршина три будет, не больше, — рассказывал он. — Ударил по пустой породе, чую, за что-то твердое кайло зацепилось. Ого! — думаю я про себя, — надо добыть огонек, поглядеть, чего это там в земле спрятано. Добыл огонь, посветил, а земля сыплется на меня, будто глаза запорошить хочет. Откидал я землю, и дух во мне захватило: как на большом столе, пуда на полтора щетка аметистов лежит. Камень к камню — целое семейство. Окраска густая, фиолетовая. Не камни, а корольки. — Валей дух перевел и продолжал: — А потом и совсем чудо дивное я усмотрел: в каждом камне посередке золотая пластинка поблескивает. Я туда-сюда светец-то над камнями рукой вожу, как есть в каждом камне золото лежит!
Достали шахтеры друзу-щетку и увидели такую красоту, что от удивления аж память потеряли.
Ну, а потом хозяин прииска на Валееву находку, говорят, купил в Петербурге и в Париже дворцы… А Валей? Как был горщиком, так им и остался. До смерти землю рыл, золото добывал. И сказки говорил. Помню я одну из них. Вот она:
Было это много лет назад там, где ныне Коркинские угольные разрезы землю бороздят.
Вот в те далекие годы, когда леса еще тут стояли, через них, словно опояска земли, дорога проходила. Круглый год, день и ночь шли этой дорогой караваны. Везли купцы из дальних стран свои товары.
В один из годов на землю пала ранняя осень, а за ней зима. Торопились купцы до большого снега добраться к жилью. А жилье их ждало у гостеприимного народа — башкир. Но как ни торопились купцы, как ни подгоняли верблюдов погонщики — черные снеговые тучи одна за другой носились по небу. И хоть днем теплело, таял снег — по ночам кругом все замерзало.
А в одну из ночей, когда путники были почти у цели, поднялся страшный ураган. Испугались люди, потеряв дорогу.
Принялись они молить небо, чтобы сжалилось оно над ними, но небо было неумолимо. И когда на землю пала тьма и все слилось воедино, они вдруг огонь увидали — четыре столба искры сыпали кругом.
Поначалу не поверили путники глазам своим, но когда поспешили, то от удивления об усталости забыли: из четырех ям поднимался огонь, и как ни дул на него ветер-великан, огни в ямах пуще разгорались. Возле одной путники увидали высокого сильного джигита, одетого в бешмет из медвежьей шкуры да в шапку, отороченную двумя золотистыми лисами. Обрадовались путники встрече с человеком, а узнав, что жилье близко, совсем повеселели.
Когда караван достиг жилья, туда пришел по просьбе купцов хранитель чудо-огня, джигит, по имени Ансар. Он рассказал путникам все, что знал об огне.
Поведал им Ансар, как возвращался он с охоты и заблудился. Кружил, кружил по степи и лесу, а все на одно и то же место возвращался. Ночь застала его здесь, посреди степи. Дело было летом. Набрал Ансар сухой травы, вырыл яму, чтобы ветер костер не загасил, добыл огонь. Но долго ли будет гореть сухая трава, уже сожженная прошлогодним солнцем? Пошел он снова собирать сухую траву и нечаянно взглянул на костер. Взглянул и обмер: огонь в костре по-другому пламенел, не полыхал, а ровным низким пламенем мерцал. Подбежал джигит к костру и диво увидал: сухая трава уж сгорела, а сама земля, черная, как камень-шайтан, ярко пламенела.
Не мог уснуть в ту ночь Ансар, все глядел и глядел на чудо, а когда забрезжил над землей рассвет, принялся копать новые ямы. Выкопал еще три, бросил в них сухой травы, поджег. И снова загорелась земля.
Вот с той поры и не было конца огню в четырех ямах. Не гасли эти костры…
Немало народа приезжало посмотреть на Ансарово диво. Немало и караванов останавливалось отдохнуть у чудо-огней, но никто не знал, почему земля горит, почему не гаснут огни. А Ансар все охранял огонь, стерег, чтобы не потушил кто-нибудь его. Постепенно отбился он от людей, оброс длинной бородой, стал молчалив, и время ранними морщинами на его лице глубокие рисунки начертало.
Забыл джигит счет сменам зимы и лета. Только огонь в земле манил его своей тайной, которую ни Ансар и никто другой не мог разгадать. Земля крепко держала эту тайну, неподвластную даже аксакалам-мудрецам.
