— А откуда ты знаешь об Эдисоне?
— Я люблю читать о жизни замечательных людей. Ведь это интересно — откуда возникает талант? Вот живёт себе человек, никто ничего не знает о нём… и вдруг — изобретает лампочку! Телефон! Или вдруг — пишет поэму… Это только для нас — вдруг. А сам-то человек? Знал ли, догадывался ли он, что в нём есть?
Кира училась в десятом «б» классе, и Вадим её мало знал.
Она была смугла, с мальчишескими ухватками. Подруги называли её Кирилкой. Павел Петрович говорил, что у Киры умные руки. Она уже два года занималась в физическом кружке.
— Ну и как же? — спросил Вадим с интересом. — Знал, по-твоему, Эдисон, что в нём есть?
— Знал, — ответила она. — Иначе — зачем бы он вступил на этот путь? Он чувствовал — в этом его жизнь. Вот и я чувствую…
Тут она смешалась и умолкла. Вадим хотел тактично отойти, но Кира его удержала.
— Ты только не думай, что я сравниваю себя… нет. Просто я знаю — я буду физиком. Непременно!
Доклад Вадима назначен был на конец апреля. Вадим не знал сам, хорошо он говорил или плохо.
Люся на доклад не пришла.
Киру он видел. Она сидела в первом ряду. Когда Вадим кончил, лоб его был мокрый. Ребята задавали вопросы, и Вадим отвечал. Только один раз пришлось сказать: «Я этого не знаю». Он быстро взглянул на Киру — она кивнула…
На следующий день Кира не подняла глаз, когда Вадим подошёл к ней: у неё что-то не ладилось с приёмником, и она сердилась на весь мир.
Вадим подошёл; она подняла на него злые глаза.
— Покажи! — сказал он мягко и настойчиво. Кира сперва, видимо, хотела сказать что-то резкое, но передумала и подвинулась, освобождая Вадиму место рядом с собой на скамейке.
Они провозились около часу, изредка обмениваясь двумя — тремя словами. Этот час сблизил их больше, чем самый задушевный разговор. И хотя, выйдя из школы, они тотчас распрощались и разошлись в разные стороны, Вадим шёл домой, весело насвистывая, — это всегда у него было признаком хорошего настроения.
Когда Кира заканчивала свой приёмник, Вадим ей помогал. Она принимала это как должное и разговаривала с Вадимом без всяких девичьих тонкостей. Ему это нравилось. И однажды, когда вышли из школы позднее обычного, Вадим сказал:
— Я провожу тебя.
— Нет!
— Почему?
— Нет! — повторила она упрямо.
Вадим пожал плечами, но Кира сказала:
— Только не обижайся, пожалуйста, без глупостей. Я живу близко и люблю сама возвращаться домой.
— Как хочешь! — сказал он сухо и быстро зашагал прочь, но Кира в два прыжка догнала его.
— Вот глупый! — сказала она жалобно. — Всё-таки обиделся! Ладно, идём!
И они пошли вместе. В молчании дошли до большого белого дома с палисадником, знакомого Вадиму ещё с детских лет. Кира сказала:
— Пришли.
— Это же детдом!
— Да. Но, пожалуйста, не расспрашивай… Я не люблю. До свиданья. Спасибо, Вадик!
— До завтра, Кира.
Он подождал, пока стукнула дверь, и снова окинул взглядом большой белый дом. Десять лет по дороге в школу он проходил мимо него! Интересно, — сколько лет здесь живёт Кира?
Когда вручали аттестаты, директор пожал руку Вадиму, как пожимал всем; сказал несколько приветливых слов, как говорил всем; но улыбнулся не обычной своей, а особой улыбкой, предназначенной специально для Вадима…
— По правде сказать, — сказал он лирически, — было время, когда мы… — но, увидев насупившееся лицо Вадима, спохватился — словом, молодец! Аттестат без троек!
Люся получила серебряную медаль. Все её поздравляли. Она улыбалась, поворачивая золотистую головку то направо, то налево.
Когда начался бал, Люся подошла к Вадиму.
— Я хочу поздравить тебя, Вадим, — сказала она с милым, смущённым выражением, взяв его по-детски за рукав. — Ты просто поразил нас всех. Ты какой-то совсем другой стал! И я хочу извиниться перед тобой… за тот наш разговор… в начале года — помнишь? Конечно, помнишь… Я часто о нём вспоминала… Не сердись на меня, не поминай лихом, как говорят… Хорошо?
Она улыбалась. Ей хотелось быть в дружбе со всеми, со всем миром. Наверно, это из-за него — из-за её спутника, юноши в сером костюме, которого Вадим тотчас же узнал и который тоже улыбнулся в ответ на быстрый взгляд Вадима — улыбнулся одобрительно и слегка смущённо… «Знает!» — понял Вадим.
— Спасибо, — сказал он холодно, слегка отстраняясь, — только поздравлять вроде не с чем… Медали я не получил. Аттестат без троек — подвиг невелик…
— Я не о том, Вадик, — сказала Люся растерянно.
— А о чём же? Ах, о том, что выгнала меня когда-то… ну, это ты правильно сделала. А то тебе медали не получить бы — я ведь здо́рово мешал тебе!
И, так умышленно жестоко исказив смысл Люсиных слов, он удалился, ощущая в груди холодную ярость, которой не мог найти ни объяснения, ни выхода.
Он отошёл, даже не посмотрев, какое впечатление произвели его слова. Он искал Киру.
— Потанцуем, Кирилка?
Она вздрогнула, оглянулась и, увидев его, улыбнулась невесело.
— Тур вальса! — галантно сказал Вадим и вывел Киру на середину зала.
После вальса был фокстрот, потом снова вальс, а потом Вадим взял Киру за руку и повёл её наверх, в класс…
Было темно. Они сели за парту. Всё было так, как Вадим представлял себе раньше. Почти так! Они сидели, болтали, потом Вадим в темноте неловко положил свои руки на её плечи и пытался притянуть её к себе. Он хотел поцеловать её… Ведь это был выпускной вечер. Последний! Единственный в жизни!
Но Кира отстранилась.
— Нет!
— Почему?
Кира сказала шёпотом:
— Люся.
Вадим почувствовал укол в сердце. Он отодвинулся, помолчал. Сказал мрачно, с вызовом:
— Ну и что же? Мало ли что было…
— И есть, — сказала Кира шёпотом. — Я знаю!
Вадим закрыл глаза и явственно увидел Люсю — так памятен был каждый её жест, каждая чёрточка, каждое мимолётное выражение её лица…
— Ну, немножко есть, — сказал он с усилием. — Совсем немножко! Честное слово!
Кира горестно молчала. И Вадим понял: любовь есть любовь… Даже если она не получилась. Её нельзя вот так сразу изгнать из своего существа… Но эта девушка с сумрачными глазами — разве она не дорога ему? Разве он лгал?
— Кирилка! Но ты знаешь, что нет у меня друга лучше тебя? И что такая дружба… не меньше, чем то, о чём ты сейчас думала. И может стать ещё больше. Веришь?
Кира молчала.
— Пожалуйста, верь! Это так важно для меня!..
— Ты хороший, — сказала Кира. — И всё, всё… Уйдём отсюда!
И они побежали по лестнице вниз, в зал.
Марья Васильевна вскапывала огород.
Раньше она шутя поднимала свои полторы сотки, что под окнами. Сажала картошку, редиску, немного клубники — Серёжку побаловать. Теперь стало труднее. Всё чаще приходится разгибаться и отдыхать. Годы, что ли, сказываются? Хотя — какие её годы! Всего тридцать пять!
Она облокотилась на лопату и смотрела на сына, вышедшего на крыльцо. Смотрела с улыбкой. Как он стал похож на отца! И рубашку удачную ему купила. Хоть и дорого, да что поделаешь — вырос сын! Теперь будет больше расходов. Вот и пиджак новый надо…
Сын сошёл с крыльца, потянулся, вкусно зевнул, посмотрел на часы и зашагал по тропинке. Проходя мимо матери, он поднял руку в знак приветствия.
— Ты куда? — спросила она, любуясь сыном.
— Так, по делу, — ответил он.
— Серёжа… Может, не очень спешишь? Покопал бы! Что-то у меня спина разболелась!
И она протянула ему лопату.
— Ну вот, — сказал сын с досадой, — Может, в другой раз, мама? Меня ждут!
— Иди, иди, — торопливо сказала мать. — Сама справлюсь!
Она проводила его взглядом — уже без улыбки — и продолжала копать. Вот так всегда: «В другой раз». И не замечает, что «другого раза» не бывает: ей легче самой всё сделать, чем просить сына помочь.
Она гордилась сыном, его успехами, не могла удержаться, чтобы не похвастать в цеху.
— А мой Серёжка на школьной доске почёта висит! — сообщала она товарищам и с удовольствием выслушивала шуточки вроде: «Яблоко от яблони недалеко падает» или: «Куда курица, туда и цыплята».
В школе Серёжу всегда хвалили: прилежный, способный, общественник. Матери на собраниях говорили: «Хорошо сына воспитали!» Ставили её в пример другим родителям: «Вот жалуетесь — трудно… А вы поговорите с Игнатьевой: одна, а как сына воспитывает!»
И мать, беседуя после собрания отдельно с воспитателем, как-то забывала о своих сомнениях и обидах и только слушала похвалы, и улыбалась, и кивала головой, и рассказывала, как много её Серёжа занимается и читает, забыв, что хотела говорить совсем о другом…
А потом, по дороге домой, оправдывалась перед собой: «Разве я враг своему ребёнку? Его так хвалят — он и отличник, и общественник — и вдруг я тут со своим бабьим нытьём. Нет, правильно, что ничего не сказала. Сама справлюсь!»
