— Дурной. Брось ты это яблоко. Оно в середине червивое. Я смотрел. И дорого. Идем, я тебе покажу что-то.
Около забора за толстым стволом ореха состоялся торг.
— Я тебе по знакомству лучше за двугривенный отдам вот эти два яблочка. Первый сорт! — причмокнул языком и извлек из обоих карманов по яблоку.
Вовка в свои девять лет не так-то уж прост. Он имеет кое-какой опыт в торговых операциях. И сразу увидел, что покупка выгодная: вместо одного ему предлагают два яблока чуть поменьше бабкиного. Но в Вовкину душу закралось сомнение. Обжулить хочет. Деньги возьмет и убежит… Он до сих пор не может забыть, как его обманул однажды Рыжий, слывший самым отчаянным хулиганом на их улице.
Рыжий попросил Вовку продать свисток. Ох и свисток же был! Такой пронзительный, что, когда Вовка, набрав полные легкие воздуха, свистел, дворничиха Дормидонтовна аж приседала на месте, а потом с полквартала гналась за ним с метлой. Рыжий показал Вовке гривенник. Гривенник за свисток! Это была чудесная цена. Но, когда доверчивый Вовка отдал свисток, Рыжий вместо денег сунул ему под нос кукиш и убежал, выкрикивая: «Обманули дурака на четыре кулака…» А может, и этот с яблоками хочет так?
— Да-а-а… а ты сначала дай яблоки посмотреть.
Мальчишка дал. Яблоки хорошие. Но Вовка решил поторговаться:
— Бабка за двугривенный вон какое здоровое давала… А эти…
— Ну и обратно ж дурак. Оно же червивое, — мальчишка подумал и предложил: — Ну ладно. Ради дружбы, бери вот сливу впридачу, — и протянул ему большую) темно-коричневую сливу.
Вовка, не медля больше, отдал деньги. И мальчишка, косолапя босыми ногами, поминутно поддергивая; штаны, быстро пошел прочь.
Слива оказалась удивительно вкусной. Вовка быстро расправился с ней. А косточку спрятал в карман трусов — пригодится.
В самом хорошем расположении духа он вошел в ворота лагеря. За пазухой лежало яблоко. А второе он потер о трусики, и кожица его заблестела, как лакированная. Оно было очень красиво. Темно-красные и розовые полосочки, чередуясь, стрелками расходились от хвостика. Вовка шел, подбрасывая яблоко высоко вверх, и ловил на лету с радостными криками: «Оп-ля!.. Опля!..» Под ноги что-то попалось. Вовка споткнулся. Яблоко стукнулось о землю и покатилось по дорожке.
Когда Вовка вскочил, яблоко было уже в чужих руках. Перед ним стояла высокая стройная девочка в синих коротких шароварах. На черных, подстриженных, по-мальчишески волосах, на самой макушке — синий берет. Большие черные глаза девочки с удивлением рассматривали яблоко.
— Ты Иванов… Витя, да?
— Нет. Я Вовка!.. Я тебя тоже знаю. Ты испанка? Лаура.
— Правильно. Вова, Ануш пришла на базар? — обрадовалась Лаура.
— Ага. Как бы не так! Ануш чуть не померла. Она дома лежит.
— А почему у тебя ее яблоко?
— И совсем не ее. Это я у мальчишки купил.
— Ты его знаешь? Из какого отряда?
— Не из какого. Наверно, из «Пищевика». Я своих всех знаю.
— Странно… — Лаура обтерла яблоко и отдала Вовке. Сунула руку в карман шаровар и протянула желто-розовый персик. — Бери, Вова. Кушай. Он вкусный!
— Спа-сибо, Лаура, — Вовка крутнулся на месте и вприпрыжку понесся к своему корпусу. Вот странная. Кто же не знает, что персик вкусный?
Да, в этот день Вовке определенно везло.
Альку Клещова мучила совесть. Он никогда не предполагал, что так может быть. Раньше как было: школа, интересные книги, мама, товарищи по улице, брат Ленька, доставлявший маме много огорчений.
Но все в жизни Альки всегда уравновешивалось. После «неуда» по арифметике он вдруг получал «хор». Ребята, с которыми вчера поссорился, сегодня сами предлагали мириться. Пропадавший дни и ночи с рыбаками Ленька вдруг целые недели никуда не уходил со двора и, будто желая загладить свою вину, помогал маме во всем. С азартом принимался носить воду из колонки или колоть дрова на зиму. И мама, такая усталая и больная, становилась веселой. Всякое дело спорилось в ее никогда не отдыхающих руках. Она шутила и вполголоса пела свою любимую песню:
Ты не шей мне, матушка,
Красный сарафан…
Даже в книгах, которые он читал, потерпевшие кораблекрушение благополучно добирались до берега. А здесь, в лагере, все сдвинулось со своих мест. Закрутилось, запуталось в большой серый клубок. И не найти конца. И нет сил сразу всё кончить. Чтобы снова было спокойно на душе. Чтоб не надо было сторониться хороших ребят и прятать глаза в книжку.
Началось все в тот вечер, когда Ленька опоздал на ужин. После отбоя у туалета состоялся разговор.
— Алька, тут близко есть яблочки — первый сорт!
— Я не полезу воровать.
— Чудик! Зачем воровать? Мы так возьмем. Тут садов без хозяев пропасть. Они ж их побросали и разъехались от голода.
— Врешь ты!
— Тю! Вот те крест святой! Чего ж добру пропадать? Мы не возьмем — другие возьмут. А то и погниют вовсе… Что, кишка тонка? Струсил?!
Алька больше всего боялся прослыть трусом. И пошел.
Ночь. Тихо. Темно. И страшно. Крадутся вдоль заборов, как разведчики… Когда уже нарвали яблок и стали перелезать назад через полуразвалившийся плетень, вдруг кто-то как закричит:
— Жюлик! Жюлик!.. Резыть будем!..
Выскочили из сада. А дядька бежит сзади и орет. В руках у него блестит что-то. Кинжал, наверно. Хорошо еще, что луна опять за тучи спряталась. Упали с Ленькой в кювет, затаились. Пробежал дядька мимо, не заметил. А они — сперва ползком по канаве, потом-проулком к горе, к ручью. Отдышались и влезли в окно» «склепа».
Утром Алька обозвал Леньку жуликом и пообещал, все рассказать начальнику лагеря. Ленька влепил затрещину. И подрались. А вечером Алька из седьмой палаты перешел жить во второй корпус. Хотел сразу пойти к, Андрею Андреевичу, да смелости не хватило. Решил Сережке-горнисту рассказать: пусть посоветует, что делать.
Но вечером Ленька отозвал Альку в сторону:
— Ты думаешь, я боюсь? Иди, говори. Я ничего не имею. Хочешь, я сам пойду и расскажу?
Алька опешил. Такого от Леньки он не ожидал.
— Только ты, дурак, подумай. Кому польза будет?.. Ну выгонят нас с тобой из лагеря. А ты про мать забыл?.. Вот то-то… Ей знаешь что? Проходу на фабрике не будет… Этот ваш Андрей хитрый: «Признайтесь, детки, не бойтесь»… А попробуй признайся! Враз по-другому заговорит… Знаю я их, фараонов. Насмотрелся.
С тех пор все безнадежно спуталось в Алькиной голове. Выходит, Ленька жалеет мать. А вот Алька — не жалеет?! И начальник может обмануть — из лагеря выгонит. Кому верить?.. А ребятам тогда как в глаза смотреть?.. Жулик! Братья Клещовы — жулики… И прощай лагерь, горы, море…
А может, это не «украл» называется? А как-нибудь по-другому? Ведь не нарочно же! И Ленька уверяет, что в темноте ошибся, не в тот сад залезли… И что ему сделается, Фаносопуле? Сколько тех яблок взяли… И опять же: не его яблоки. Говорят, чужие сады прикарманил. Кулак он. Сам жулик…
Нужно успокоиться и забыть. Будто ничего не было. Но Алька не может забыть и мучится.
Особенно плохо Альке с тех пор, как обнесли сад тетушки Ануш. Кто?.. Флаг чуть не на середине мачты болтается. Смотреть муторно. А может, тоже Ленька? Надо спросить.
Но при первых словах Ленька угрожающе надвинулся на Альку и процедил сквозь зубы:
— Ты, тюлька дохлая!.. Да я тебя за такие слова… Ты видел?! Дурак. Я знаешь какой авторитет у ребят имею?! Я, может, в комсомол подавать буду. Ты мне дорогу не заступай! — сплюнув под ноги оторопевшему Альке, он отвернулся и вперевалочку ушел прочь.
И правильно, что тюлькой дохлой обозвал. А если бы мне такое сказали?.. Человек в комсомол собирается, а я понапрасну…
Все как будто правильно. И все-таки Алька нигде не находил себе места. Может, сказать про яблоки?.. А мама?..
Вовка Иванов тоскливо глядел на флаг. Он сегодня опять не взлетел до самой вершины мачты.
Вовка вспомнил, как на другой день после открытия впервые в жизни поднимал флаг над лагерем. Он с ребятами так оборудовал свою палату, что и вожатая Зина Осипова, и дежурный по лагерю похвалили. А потом зашел сам Андрей Андреевич и сказал: «Молодцы! Это обязательно нужно отметить. Пусть старшие придут и у вас поучатся».
И правда — приходили. У Вовки от гордости горели щеки.
А на другое утро дежурный по лагерю объявил: «Пионер девятого отряда Володя Иванов, на флаг!» И Вовка на виду у всех пошел к мачте. Это только кажется, что расстояние до мачты двадцать шагов. Больше! Вовка идет очень долго. И все стоят, вытянувшись по стойко «смирно». Стоят пионеры всех десяти отрядов, стоят вожатые, барабанщики, Андрей Андреевич.
«Лагерный флаг поднять!»
Тотчас барабаны рассыпали дробь. Голос горна взлетел высоко над долиной. Флаг медленно поплыл вверх.
