Солнце светило, но почти не грело. А прохладный чистый воздух, мятный на вкус, мог тут, казалось, даже утолить жажду — стоило только подышать полной грудью.
После перевала дорога стала ещё извилистей. Перед собой мы всё время видели только кусочек дороги, зато вокруг было видно, насколько хватал глаз. Но некоторых ребят немного укачало, и они даже в окно смотреть перестали.
— Чёрное море! — удивлённо и картаво крикнул вдруг Саконтиков, до сих пор всё время молчавший, и вскочил на ноги.
— Море! Море! — закричали наперебой все, вскакивая и высовываясь из окон.
Усачёв вынул из футляра бинокль, долго подкручивал какое-то колёсико и наконец объявил:
— Точно. Море.
Только я глядел по сторонам и не мог найти моря нигде. Шофёр выключил мотор. Машина по неожиданно прямой дороге не ехала, а бесшумно катилась под гору. И тут я обомлел, потому что дорога кончилась и кончилась земля. В пяти метрах от переднего колеса тихо плескалось… небо. То самое синее небо, которое давно уже было впереди! Но теперь было заметно, что оно неторопливо катит волны и чуть-чуть пенится у края.
…Через полчаса мы приехали в лагерь.
3
Купаться в море нам разрешили только на следующий день, а в день приезда нас разбили на отряды — я попал в один с Мишей и Усачёвым — и рассказали, как мы будем здесь жить. Поначалу мы очень обрадовались.
Во-первых, оказалось, что жить мы будем и на самом деле в палатках на берегу, как я мечтал. Во-вторых, вокруг была красота.
Например, всем понравился парк лагеря. В нём росли деревья чуть ли не всех стран мира. Некоторые — очень диковинные на вид. Особенно странное было одно дерево, совсем без коры, голое и красное. Я не знаю, как оно называется по-научному (там по-латыни было что-то написано на дощечке), а вожатая Ирина сказала, что это «бесстыдница».
На расстоянии километров двух от берега мы заметили скалистый остров. Отсюда он казался совсем небольшим, но Ирина сказала, что до Октябрьской революции один капиталист собирался на нём построить гостиницу, в которой могли бы жить двадцать или двадцать пять человек. Конечно, нам захотелось доплыть до этого острова и обследовать его. Мы всем отрядом сказали Ирине об этом и о том, что надо поскорее устроить поход к горной вершине, с которой виден весь Крымский полуостров.
И вот тут-то Ирина ответила, что нам надо думать об отдыхе, о том, чтоб прибавить в весе несколько килограммов. А врач Леонид Фёдорович добавил, что наша задача — не злоупотреблять морем, не злоупотреблять солнцем, не гнаться за загаром и не нарушать режима. После того как перед нами поставили такие задачи, у нас как раз и испортилось настроение.
— А в походы мы всё-таки будем ходить? — спросил Миша.
— Да, прогулки у вас будут, — ответил Леонид Фёдорович, — но попозднее, когда вы поправитесь, прибавите в весе…
— А вон на тот остров мы поплывём?
— Не знаю, — сказала Ирина, — на лодке очень долго, около часа… Вообще очень ответственно, хорошие гребцы нужны. В общем, не знаю.
— Будет скучно… — протянул кто-то.
— А поскучать полезно, — сказал Леонид Фёдорович: — скучая, вы набираетесь сил, организм отдыхает.
— Почему же тогда в песне поётся «Пионер… никогда, никогда не скучай»? — спросил Миша. — Выходит, скучать, может, и не полезно?
Мне казалось, что Леонид Фёдорович не найдёт что ответить. Но он даже на одну секунду не запнулся.
— Видите ли, — сказал он, — медики и поэты могут и не сходиться во мнениях. Наблюдать же за вашим отдыхом поручено всё-таки мне.
Я подумал, что лучше бы это было поручено, наоборот, поэту, но вслух ничего говорить не стал.
Уже под конец Ирина сообщила известие, которое всем пришлось по душе: мы завтра же приступим к волейбольным тренировкам, чтобы создать команду, потому что нас вызывает на состязание сборная Артека, находящегося неподалёку от нас.
— Вот так… А завтра утречком начнём понемножку купаться, — сказал Леонид Фёдорович.
Разошлись мы недовольные. После ужина Миша отвёл меня в сторону:
— Надо поговорить.
Мы нашли скамейку в боковой, неосвещённой аллее парка и сели. Вокруг никого не было. В нескольких шагах от скамейки рос самшит — деревце, очень похожее в темноте на копну сена. Миша проверил, не прячется ли кто-нибудь за самшитом, и сказал вполголоса:
— Знаешь, нам какую здесь могут скуку развести?..
— Знаю, — ответил я.
— А что сделать, чтоб её не было, как думаешь?
— Не знаю, — сказал я.
— И я.
— От совета лагеря тоже будет зависеть… — заметил я.
— Будет, — согласился он и вдруг обрадовался — Володька, мне в голову одна вещь пришла!
— Мысль? — спросил я.
— Ага. С Ильёй Ивановичем посоветоваться! А?
— С твоим шефом?
— Ну да!
— А он понимает?
— Ещё бы! Он нам один раз план работы дружины помогал составлять — так по этому плану жизнь была!
— А как же ты с ним посоветуешься? — я заинтересовался.
— По телефону. В городке телефон есть, а отсюда до городка три минуты.
Это было верно. Я вспомнил и сам, что мы проезжали мимо белого дома с наружной деревянной лестницей, которая вела на второй этаж, и на этом доме была вывеска: «Почта, телеграф, телефон». А кроме вывески, висел ещё плакат, на котором под надписью «Пользуйтесь междугородными переговорами» улыбался мужчина с трубкой около уха.
— Кто же тебя отпустит к телефону? — вздохнул я. — Сейчас уже вечерняя линейка будет — и спать…
— А я как раз из палатки и уйду. Все заснут, а я и сбегаю на полчасика поговорить с Ильёй Ивановичем.
— Постой! — сказал я. — А если Ирина вздумает проверить, как мы спим? Твоя кровать от входа близко. Ирина как заметит, что она пустая, так тут такое подымется…
— Это пустяки, — перебил Миша. — Твоя ведь кровать в самой глубине палатки? Ну, и пусть она полчаса постоит пустая. А ты переберёшься на мою.
— Да, — возразил я, — но Ирина-то может разглядеть, что это вовсе я лежу на твоём месте.
— Чудак! — сказал Миша. — Ты ложись лицом в подушку, и всё. А затылки у нас одинаковые, стриженые оба… Никто не разберёт.
Я вздохнул.
— Что? — спросил Миша.
— Так. Ничего. Может, ты всё-таки лучше Илье Ивановичу письмо напишешь?.. — предложил я.
— Как же лучше? — Миша рассердился. — Когда ещё дойдёт, когда Илья Иванович ответит да когда его ответ доставят!.. А пока живи, как Леонид Фёдорович велит: чтоб организму — лафа, а тебе — тоска?! Всем отрядом так и жить?
Я понял, что Миша заботится обо всём отряде.
— Ладно, — сказал я, — иди, позвони. Может, толк будет. В палатке никто ничего не заметит, не бойся.
— Я и не боюсь, — ответил он, и мы побежали становиться на линейку.
После того как все в палатке заснули, Миша встал, оделся и бесшумно вышел. Я перебрался на его кровать и на всякий случай сразу же уткнулся лицом в подушку. Я совсем не ожидал, что меня начнёт сильно клонить ко сну. До того как я лёг, мне спать совсем не хотелось, а тут вдруг случилось, что глаза, которые я держал открытыми, чтоб дождаться Мишу, сами закрывались. Я раза четыре начинал смотреть сон, но заставлял себя очнуться. Потом я опять заснул, но совершенно этого не заметил, и открыл глаза оттого, что мимо прошли на цыпочках Ирина и Леонид Фёдорович. Они шёпотом говорили между собой. Я услышал слова Ирины:
— Не понимаю, куда мог деваться Шатилов… На линейке он был.
— Скорее всего, — отвечал Леонид Фёдорович, — он отлучился… так, на минутку. Попозднее проверим.
Они пошли по дорожке, которая вела в следующую палатку, а я вернулся на свою кровать, лёг лицом вверх и начал глубоко, как спящий, дышать. Вскоре Леонид Фёдорович и Ирина снова зашли в нашу палатку. Они обнаружили, что я на месте, Леонид Фёдорович похвалил моё дыхание и шепнул:
— Как видите, моё предположение оказалось верным.
Всё было хорошо, но тут Ирина заметила, что теперь Мишина кровать пустая. Она было опять встревожилась, но Леонид Фёдорович уверенно сказал:
— Несомненно, отсутствие Волошина вызвано той же причиной… Я хочу сказать, будет таким же непродолжительным, как и отсутствие Шатилова.
После этого они отправились, наверно, в дачу малышей, а я, чтоб не подвести Мишу, перебежал на его койку и спрятал лицо в подушку. Когда ко мне приблизились Леонид Фёдорович и Ирина, я был прямо-таки ни жив ни мёртв, но, должно быть, у нас с Мишей, действительно, одинаковые затылки, потому что Ирина с врачом ничего не заподозрили.
— Ну, вот и Волошин нашёлся! — Леонид Фёдорович зевнул.
К счастью, им с Ириной не пришло в голову взглянуть на мою кровать, иначе, увидев, что меня уже опять нет, они не знаю что обо мне бы подумали.
От беготни с кровати на кровать я утомился и заснул так крепко, что Миша еле разбудил меня. Я сначала не мог понять, почему он вытаскивает из-под моей головы подушку, но потом вспомнил, окончательно возвратился на свою постель и больше не просыпался до самого подъёма.
