— Стакан лимонада, — повторил Тимка твёрже.
Буфетчица двинула к нему стакан, её лицо выражало равнодушное презрение.
Свободных столиков сколько угодно, но Тимка не утерпел, сел за один стол с мальчиком. У мальчика ссадина на щеке и лоб расцарапан немного. Тёмные волосы длинные и сзади ложились на воротник голубой выгоревшей куртки. Мальчик был старше Тимки, ему было лет тринадцать. Вот он спокойно глянул на Тимку, без большой приветливости и без большой неприязни. Так смотрят на людей, от которых ничего не хотят и ничего не ждут. Он отламывал маленькие кусочки от своего пирожного, медленно пил воду.
Тимка тоже пил не спеша свой лимонад, старался не разглядывать мальчика, но не мог утерпеть и всё равно разглядывал. Что-то необычное было в нём, не только это небрежно брошенное: «Сдачи не надо».
— Хочешь пирожного? — вдруг спросил мальчик и подвинул к Тимке тарелку. — Бери, я так просто купил, я их не люблю, да мне их и нельзя — от сладкого толстеют.
Мальчик был не толстый. Широкие плечи, большая нестриженая голова.
Тимка отломил кусочек пирожного — оно пахло орехами. Мальчик долил ему воды из своей бутылки.
— Пей, пей, не стесняйся, я могу ещё купить. У меня зарплата большая — сто двадцать рублей в месяц.
— Ври.
— Честно. Что ты так смотришь? Не веришь? Я же цирковой.
— Какой-какой?
— Цирковой. В цирке работаю, здесь, рядом с кинотеатром «Мир». Видишь, щека? Это я вчера во время представления с лошади свалился. А вот здесь, на руке, медведь царапнул. Он-то нечаянно, медведь. Он добрый вообще. Я с ним в одной клетке ночую; он спросонья цапнул, не проснулся как следует.
— Почему?
— Что почему?
— В одной клетке ночуешь с медведем почему?
— Очень просто. Медведь привык ко мне, даже привязался. Когда я ухожу, он нервничает. И по ночам ему тоскливо, он ревёт. А сторожа ругают нас с отцом, потому что медвежий голос других зверей нервирует. А когда я с ним в клетке — не орёт. Свернётся и спит рядом. Тепло.
Тимка не верил своим ушам. Вот это человек! Отважный и сильный. Смелый и добрый.
— Слушай, как тебя зовут?
— Юра.
— А меня Тимка. Слушай, Юра, я хочу спросить… — От волнения Тимка даже дрожал мелкой дрожью. Почему так бывает? Всё необыкновенное случается так, как будто оно обыкновенное. Пришёл человек в кино, зашёл в буфет, ничего такого не ожидал вот, пожалуйста, полюбуйтесь: рядом с ним сидит совершенно потрясающий человек Юра, небрежно говорит о самых невероятных вещах. У Тимки в голове всё вертелось — цирк, медведь в одной клетке с мальчиком. Юра, летящий с лошади. Разноцветные цирковые прожекторы, круглая арена, гром оркестра. — Слушай, слушай. Юра, а ты не боишься? Медведь же всё-таки. Мало ли что ему в голову придёт?
— Да ты что? Медведя бояться? Он же добрый. Только нервный. А теперь все нервные и звери, и люди. Пошли, скоро начало.
Они шли по вестибюлю. Тимка старался идти поближе к Юре. Юра шагал широко, а Тимка почти бежал, чтобы не отстать. Двери в зал уже открыты, звенит звонок. Надо же встретить такого человека! И совсем не хвастает, не хвалится.
— Слушай, Юра, в цирк любого на работу принимают?
— Зачем любого? У меня же отец цирковой и дедушка цирковой. Только дедушка уже на пенсии. А был знаменитым силачом. Меня в цирк по династии приняли: дед, отец, внук. Понял теперь? Дед состарился, ушёл на заслуженный отдых. А мы с отцом работаем. Чего нам не работать? По разным городам ездим. Здорово! Недавно в Казани были; хороший город, приятный. Кремль свой есть. А ночью отец в гостиницу, а я к медведю.
— Сколько тебе лет?
— Тринадцать, четырнадцатый. В цирке знаешь что самое главное?
— Сила и смелость. Красота и ещё мужество.
— В цирке самое главное — запах, — спокойно объяснил Юра. — Поэтому старое здание я лично больше люблю. В новом, на Вернадского, запах почти не чувствуется. А у нас вовсю.
— Подожди-ка, а как же ты в школу ходишь? Если всё время разъезжаешь по городам?
— В школу? — Юра уставился на него насмешливо. Как будто хотел сказать, что такой парень, за которого он принимает Тимку, не должен был задавать этот детский вопрос. В школу? А я, Тимка, не учусь в школе. Зачем, сам посуди. Четыре класса я кончил, а теперь освобождён. Конечно, в виде исключения, за талантливое освоение конного аттракциона. Мы с медведем верхом выезжаем, публика безумствует. Дети в цирке нужны для обаяния. Я на арене обаятельно смотрюсь, зрители хлопают вовсю. А без меня номер проигрывает. Представляешь, Тимка, — медведь на лошади, лошадь вороная, а я позади медведя, обняв его за пояс. На мне васильковая рубаха, шаровары красные, тоже шёлковые. А отец посреди арены с хлыстом, лошадей подзадоривает: щёлк, щёлк! Хлыст называется шамберьер. Но самое главное в цирке всё равно — запах. Конечно, в новом здании и просторно, и модерн. Но здесь, в старом, уютнее и гораздо сильнее пахнет настоящим цирком…
На дневном сеансе в зале много свободных мест, и они сели рядом. Какое счастье сидеть рядом с таким человеком!
— Ты, Тимка, «Чёрный тюльпан» какой раз смотришь? Третий? А я — четвёртый. Почти наизусть знаю. Меня билетёрша без билета пускает, я её внука в цирк провёл.
Начался журнал. По экрану двигался подъёмный кран, диктор говорил о трудовом подъёме строителей. А Тимка почти не слышал. Он сидел потрясённый. Какое-то предчувствие говорило ему, что эта встреча с цирковым мальчиком Юрой будет иметь большое значение в его, Тимкиной, жизни. А какое значение, это было неясно. Интуиция может сказать человеку много, но, как правило, она говорит без подробностей.
— Юра, а меня сможешь когда-нибудь провести в цирк?
— Сегодня после представления мы уезжаем на гастроли.
— А когда вернётесь, сможешь?
— Мы не скоро вернёмся. В марте или в апреле… Тише, Тимка, уже начало. «Чёрный тюльпан». Я влюблён в это кино по гроб жизни.
Юра упёрся локтями в колени и уставился на экран.
Звенели шпаги, развевались плащи, красавица обмахивалась кружевным платочком. А здесь, в зале, рядом с Тимкой сидел Юра, от него прекрасно пахло зверем.
Все-таки Тимка потрясающе удачливый человек. Ведь он мог не пойти сегодня в кино или пойти на другой сеанс. И он никогда не встретил бы Юру. И не узнал бы, что есть на свете такой удивительный человек…
Когда вышли из кино на улицу, были сумерки. Человек с чёрными усами, в большой, как зонт, кепке, метался и звал:
— Такси! Такси!
— Грузин, — сказал Юра. — С Центрального рынка. Самые богачи.
— Юра, а у тебя мама есть? — спросил Тимка.
Тимка никак не мог представить себе маму, которая соглашается, чтобы её сын ездил по разным городам, не ходил в школу и спал в одной клетке с медведем.
— Мать? Она в Ленинграде. Они с отцом давно разошлись.
Тимка подумал, что это всё равно, где живёт Юрина мама. И в Ленинграде она, наверное, не знает ни минуты покоя, волнуется за сына, избравшего такую опасную профессию, живущего не как все дети. А что делать, если у сына талант, и судьба у него исключительная. И ещё Тимка подумал, что его, Тимкина, мама ни за что бы не согласилась, чтобы Тимка не учился в школе. И спать в клетке не позволила бы, даже если бы у Тимки обнаружился незаурядный талант. А может быть, и разрешила бы. Как-никак талант встречается не часто, вообще талант — редкое явление в мире.
Юра остановился возле цирка и протянул Тимке руку.
— Спешу. Скоро вечернее представление.
Юра быстро ушёл сквозь толпу, вышедшую из кино. А Тимка некоторое время постоял возле цирка. Зажглись синим огнём лошадки с пышными гривами и длинными хвостами, сделанные из светящихся трубочек. Олег Попов в клетчатой кепке улыбался с афиши.
Цирк. В самом звуке этого слова будто щёлкает бич дрессировщика — шамберьер. Цирк — праздник, которому нет конца. Пёстрое, цветное, рассыпанное, сверкающее — цирк. Мальчик Юра в красных шароварах и васильковой рубахе, верхом на лошади, несущейся по кругу, — цирк.
Люба, Славка и старик Курятников
Любе показалось, что как только она уснула, пришло утро. Будильник звенел громко и длинно, а ей так не хотелось вылезать из-под одеяла. В комнате было холодно, изо рта шёл пар.
Мама уже ушла на работу, на столе лежала записка: «Люба, купи хлеб. Ешь кашу. Получи по талону водку».
Она быстро поела холодной каши и побежала. Славка, наверное, ждёт.
Славка был уже в сарае. Он вытащил на середину большую колоду, ставил на неё чурбачки: один удар топором, и чурбачок разлетается на две звонких половинки.
Когда Люба прибежала. Славка сказал, не глядя на неё и продолжая колоть дрова:
— Складывай в поленницу. Умеешь? Колодцем.
— Умею. У нас тоже колодцем.
И она стала аккуратно, ровно складывать высокий колодец, чтобы ветерок обдувал полешки, чтобы они не отсырели, а наоборот, просохли…
