Нэнси Фармер - Дом Скорпиона

Матт — Маттео Алакран, клон

Эль Патрон — первоначальный Маттео Алакран, могущественный наркобарон

Фелипе — сын Эль Патрона, давно покойный

Эль Вьехо — внук Эль Патрона и отец мистера Алакрана, дряхлый старик

Мистер Алакран — правнук Эль Патрона, муж Фелисии, отец Бенито и Стивена

Фелисия — жена мистера Алакрана, мать Бенито, Стивена и Тома

Бенито — старший сын мистера Алакрана и Фелисии

Стивен — второй сын мистера Алакрана и Фелисии

Том — сын Фелисии и мистера Мак-Грегора

Фани — жена Бенито

Сенатор Мендоса — могущественный политик из Соединенных Штатов, отец Эмилии и Марии. Также известен под именем Папа

Эмилия — старшая дочь сенатора Мендосы

Мария — младшая дочь сенатора Мендосы

Эсперанса — мать Эмилии и Марии; исчезла, когда Марии было пять лет

Мистер Мак-Грегор — наркобарон

Селия — старшая кухарка и опекунша Матта

Тэм Лин — телохранитель Эль Патрона и Матта

Простак Дональд — телохранитель Эль Патрона

Роза — домработница, тюремщица Матта

Виллум — врач семейства Алакран, любовник Розы

Мистер Ортега — учитель музыки

Учительница — идиойд

Хью, Ральф и Малыш Вулли — члены Фермерского Патруля

Рауль — Хранитель

Карлос — Хранитель

Хорхе — Хранитель

Чачо — Потерянный

Фиделито — Потерянный, восьми лет от роду

Тон-Тон — Потерянный, водитель креветочного комбайна

Флако — старший из Потерянных

Луна — Потерянный, ответственный за лазарет

Гуапо — старик на празднике Эль Диа де лос Муэртос

Консуэла — старуха на празднике Эль Диа де лос Муэртос

Сестра Инес — сиделка в монастыре Санта-Клара

Моховичок — собачка Марии

Эль Латиго Негро — Черный Хлыст, старый телевизионный персонаж

Дон Сегундо Сомбра — сэр Вторая Тень, старый телевизионный персонаж

Эль Сасердоте Воланте — Летающий Священник, старый телевизионный персонаж

Идиойды — люди, в мозг которым вживлены компьютерные микросхемы. Также известны как «зомби» или «кроты»

Ла Льорона — Плакальщица, ходит по ночам и ищет своих потерянных детей

Чупакабра — вампир, сосет кровь коз, кур и иногда людей

Вначале их было тридцать шесть. Тридцать шесть живых капелек, таких крохотных, что Эдуардо мог разглядеть их только в микроскоп. Сидя в затемненной комнате, он как зачарованный всматривался в объектив.

В трубках, змеившихся вдоль теплых, влажных стен, едва слышно побулькивала вода. В камеры-инкубаторы беспрестанно нагнетался обогащенный кислородом воздух. Тусклый красный свет озарял лица лаборантов, склонившихся над длинными рядами стеклянных чашек. В каждой чашке — Эдуардо знал это — теплилась крохотная капелька жизни.

Одну за другой Эдуардо пододвигал свои чашки под объектив. Клетки были безупречны — по крайней мере на вид. Каждая из них имела всё, что необходимо для роста. Как много знаний сокрыто в этом микроскопическом мире! Даже Эдуардо, хорошо разбиравшийся в процессе, замирал в благоговении. Эта клетка уже знала, какого цвета у нее будут волосы, высокой ли она вырастет, будет ли любить шпинат или брокколи. Возможно, она уже испытывала смутное влечение к музыке или разгадыванию кроссвордов. И всё это сокрыто в крохотной капельке!

Наконец округлые очертания затрепетали, появились линии, делящие клетки пополам. Эдуардо глубоко вздохнул. Всё будет хорошо! Он посмотрел, как делятся, растут образцы, потом осторожно переместил их в инкубатор.

Однако хорошо было далеко не всё. Клеткам что-то не нравилось в питании, в тепле, свете — Эдуардо не понимал, в чём дело. Клетки гибли одна за другой. Вскоре их осталось только пятнадцать, и желудок Эдуардо то и дело сжимался в ледяной комок. Если он потерпит неудачу, его отошлют на Фермы, и что тогда станет с Анной, с детьми, с отцом — глубоким стариком?!

— Ничего страшного, — голос Лизы послышался так близко, что Эдуардо едва не подпрыгнул. Лиза была одним из старших техников. После долгих лет работы в темноте ее лицо стало белым как мел, а сквозь пергаментно-тонкую кожу просвечивали синие ниточки вен.

— Как это — ничего страшного?! — сказал Эдуардо.

— Эти клетки были заморожены больше ста лет назад. Они не могут быть такими же здоровыми, как образцы, взятые только вчера.

— Неужели так давно? — удивился Эдуардо.

— Но хотя бы часть из них должна выжить, — сухо отрезала Лиза.

И Эдуардо снова начал беспокоиться. Примерно с месяц всё шло нормально. Наступил долгожданный день, и он имплантировал крошечные эмбрионы в матки коров-кормилиц. Коровы стояли в ряд и терпеливо переминались с ноги на ногу. Их кормили из трубок, а физические нагрузки, необходимые для успешного созревания плода, животные получали от гигантских механических рук, которые стискивали и массировали их ноги так, будто коровы бредут по бескрайнему полю. То и дело какая-нибудь из коров начинала двигать челюстями, словно жвачку жевала.

«Снятся ли им одуванчики? — думал Эдуардо. — Чувствуют ли они, как призрачный ветер ворошит траву у них под ногами? Наполняются ли их мозги тихой радостью оттого, что в утробе у них созревает новая жизнь? И понимают ли они, что за дети растут у них во чреве?»

Однако коровам, по-видимому, весьма не нравилось то, что с ними сотворили, ибо тела их решительно отторгали имплантированные эмбрионы. Младенцы, на этой стадии развития не крупнее мелкой рыбешки, гибли один за другим.

Наконец остался только один — последний.

По ночам Эдуардо спал плохо. Он то и дело вскрикивал во сне, и Анна спрашивала, что случилось. Но он не мог ей рассказать! Не мог признаться, что, если последний эмбрион погибнет, его вышвырнут с работы. И отошлют на Фермы. И тогда она, Анна, и их дети, и старик отец побредут по пыльным дорогам под жарким, палящим солнцем.

Но этот единственный эмбрион вырос и превратился в существо с отчетливо различимыми руками, ногами и миловидным спящим личиком. Эдуардо часами рассматривал его на экране сканера. «Ты держишь в своих руках мою жизнь», — говорил он младенцу. И малыш, будто слышал, принимался крутиться в коровьей матке всем своим маленьким тельцем, пока не поворачивался к человеку лицом. И Эдуардо, непонятно почему, ощущал теплую привязанность к этому крохотному созданию.

Когда наступил решающий день, Эдуардо принял новорожденного на руки, словно собственное дитя. Его взор затуманили слезы. Он бережно положил младенца в колыбель и потянулся за иглой, которая должна была стереть его разум.

Лиза торопливо перехватила его руку.

— Этого не исправляй, — велела она. — Это один из Алакранов. Их всегда оставляют как есть…

«На пользу ли тебе это будет? — думал Эдуардо, глядя, как младенец поворачивает головку навстречу суетящимся медсестрам в накрахмаленных халатах. — Скажешь ли ты мне спасибо, когда вырастешь?»

Матт стоял перед дверью и отчаянно растопыренными руками преграждал Селии путь. Небольшая гостиная была залита голубоватым светом раннего утра. Солнце еще не поднялось над горами, окаймлявшими далекий горизонт.