Ознакомительная версия.
Ногами Тём нащупал позади себя широченную балку. Потянул Нитку:
— Давай сядем.
— Ага… Ой! — И прижалась опять. Потому что опять разгорелись щели и ударил трескучий разряд! Мокрые Ниткины волосы облепили Тёма.
— Тём…
— Что?
— А все равно хорошо… Да?
— Конечно!
— А… давай завтра опять…
— Ох, Нитка… давай…
После этого гроза пожалела их и стремительно заглохла.
4
Обратный путь был труднее, но показался короче. Наверно, потому, что среди мокрых кустов и колючек было не до страха. Одного хотелось — поскорее добраться до сухой постели… Хотя нет! Хотелось еще, чтобы поскорее пришло завтра.
Попрощались у домика, где спал и ничего не ведал Ниткин отряд (тучи не разошлись, было все так же темно). Потом Тём пробрался к себе. Никто не проснулся. Тём натянул до носа простыню, стал смотреть в еле различимый потолок и вспоминать, что было. И так уснул — с ощущением радостной и запретной тайны.
В течение следующего дня они с Ниткой не подходили друг к другу. Даже не переглядывались издалека — чтобы никто ничего не заподозрил. Все было условлено заранее. Вечером, после одиннадцати — в таком же теплом сумраке, как накануне — они встретились у бревенчатой кухни, там, где бочка. Но в этот миг ударила гроза — похлеще вчерашней. И главное, долгая. Пришлось отсиживаться под навесом, где лежали дрова для кухонной печи. На плечи сыпалась древесная труха, и к щекам липли невесомые ленточки бересты. Нитка испуганно дышала у плеча Тёма.
А когда стало ясно, что на Запретку сегодня не попасть, она шепнула:
— Тём, давай утром, а? Рано-рано, в четыре часа…
— Ты что! В четыре уже светло! Рассвет!
— Нас же никто не увидит. И мы… тоже друг друга не увидим. По очереди закроем глаза — и в воду… А в воде утром знаешь как здорово… И туман над ней. Будто в тумане купаешься…
— Ох, Нитка… А ты не проспишь?
— Нет, я умею просыпаться, когда задумано.
Тём тоже умел…
Сосны в раннюю пору казались черными, но заря на северо-востоке набирала силу. К этой заре, к светлой воде, Нитка и Тём выбрались после четверти часа пути по сырым зарослям и буеракам. Хотя нет, воды в тот момент не было видно. Ее скрывала пушистая шуба тумана. Будто облако легло на озеро. А в небе облаков не было, там растворялся золотистый свет.
— Тём, вода под туманом знаешь какая теплая! Как под платком из пуха!
— Не потеряться бы в этом тумане…
— Найдем друг дружку по голосу… Ну, я пошла первая, отвернись и закрой глаза.
Тём не только отвернулся и зажмурился. Не только прижал веки пальцами. Пальцы он растопырил и зачем-то большими зажал уши, а мизинцами нос — будто купальщик-новичок, собравшийся окунуться с головой. Закрытыми ушами он не сразу услышал, как Нитка зовет:
— Тём!.. Ну, Тём! Где ты? Давай! Не бойся, я тебя не вижу!
Он оглянулся. Нитки под медленно клубящимся туманом не было видно. Только синие трусики и белая безрукавка валялись на песке. Тём глянул вокруг. Светло, но пусто и… безопасно. Он бросил трусы и майку рядом с Ниткиной одежонкой, уронил на них очки. Потянулся, впитал в себя прохладу утра и бросился головой в туман.
Вода и правда была очень теплая — теплее, чем прошлой ночью. И Тём опять начал радостно растворяться в ней.
— Тём, ты где?
— Здесь я!
— Иди сюда! Я — вот…
Он смутно различил Ниткину голову и плечи. Почти наугад протянул руки. И снова Нитка и Тём сцепили пальцы. И заплясали среди шевелящихся туманных волокон, среди теплых брызг…
Трудно понять, сколько времени резвились они в этом первобытном, только для них двоих созданном и спрятанном от всего мира озере. Наконец выкатилось над дальним берегом солнце, похоже на громадную влажную звезду. Оно в полминуты съело взвившийся туман. Стала видна широченная золотистая вода. Ржавая крыша ледореза сверкала от влаги.
— Тём, пора. Отворачивайся, я побежала… Я заберусь в ледорез, буду волосы там отжимать. Крикну — и ты входи.
— Не вздумай через щели глядеть, когда я…
— Бессовестный, — почти всерьез обиделась она. — Вот надавать бы тебе шлепков, как Кею.
— Я хотел сказать: не взгляни в щель случайно…
— Глупый. Да я даже там зажмурюсь, пока ты не скажешь, что готов.
Потом она крикнула из укрытия:
— Выходи! Можно!
Тём, пока одевался, с опаской, но весело поглядывал на ледорез. Потом окликнул:
— Нитка, можно к тебе?
— Иди…
Было похоже на старый чердак. Низкое солнце разрезало сумрак плоскими горизонтальными лучами. Нитка сидела на балке и выжимала черные густые пряди.
— Тём, помоги, а? Чтобы скорее высохли… Бери в две руки и выкручивай, как сырое полотенце. Только не дергай.
Тём послушался. Сбивчиво затюкало сердце. Он сказал сердито:
— Все равно они останутся влажные. Вот заметит ваша Валентина, будет тебе.
— Навру, что бегала под душ, спасалась от духоты… Да они быстро сохнут… Ай, я же сказала: не дергай!
— Нитка…
— Что, Тём?
— Завтра опять, ладно?
Так было пять дней подряд. Вернее, пять рассветов. Рано-рано удирали они на озеро, и начинался праздник, от которого сладко замирала душа. Они понимали, сколько запретов нарушают (недаром же — Запретка!), но этот риск делал их тайную игру приключением.
Каждый раз они были на Запретке совершенно одни. Только один раз бесстрашно прошлась по песку похожая на кулика птичка — от нее осталась цепочка мелких трехпалых следов. Птичка весело проглядела на мальчишку и девчонку и вспорхнула.
— Не вздумай наябедничать, — весело сказала ей вслед Нитка с крыши ледореза.
Теперь Нитка и Тём, выбравшись из воды, не спешили одеваться. Пока Тём жмурился, Нитка забиралась на скат ледорезной кровли. Там она отворачивалась, и тогда залезал туда же Тём. Они оказывались почти рядом, но между ними стоял торчком полуоторванный кровельный лист. Тём и Нитка видели только головы и плечи друг друга.
От вздыбленного листа пахло теплой домашней крышей. То железо, на котором лежали Нитка и Тём, тоже было теплым, не успевало остыть за короткую душную ночь. Они обсыхали на утреннем ветерке, под первыми, не жаркими еще, но ласковыми лучами…
А потом — как всегда:
— Тём, я пошла, закрывай глаза.
Ни разу не нарушили они свое слово: даже краешком глаза не взглянули друг на дружку, когда раздетые. Ну… по крайней мере, когда на берегу.
В глубине Тём позволял себе открывать глаза. В воде он видел без очков гораздо лучше, чем на суше. Хотя виделось-то не много. Озерная вода была не очень прозрачная, в ней стоял желтоватый сумрак. Раннее солнце только гладило ее, но не проникало внутрь. Но когда Нитка проплывала совсем близко, Тём различал ее светлое тело, черный поток волос и темные от загара ноги.
Однажды Тём и Нитка сошлись под водой лицом к лицу. И Тём увидел, что Ниткины глаза тоже открыты! Даже здесь было видно, какие синие! Нитка чуть улыбнулась и… погрозила пальцем.
Тём перепуганно вылетел на поверхность чуть не по пояс. Нитка — следом. Тём успел заметить, что Ниткина грудь совсем как у пацана — никаких выпуклостей. Ну, или чуть-чуть… Оба тут же плюхнулись обратно — по горло. Поглядели друг на друга и… ничего не сказали. То, что случилось под водой, было там, в другом мире. А здесь опять все сделалось как раньше…
5
Наконец их кто-то выследил и «настучал» начальству. Кто именно, Тём не знал, и было ему на это наплевать. Нитке тоже. Плохо другое — чуть не растоптали сказку.
…Раннее утро этого дня было чудесным, как и прежние. Но к полудню стало пасмурно, зарядил дождик. Сперва теплый, не сильный, но упорный.
Этот дождик шумел за открытым окошком и после обеда, когда Тём лежал в кровати. Был «тихий час».
Летний лагерь «Приозерный» был не то, что давние пионерские лагеря, никто не требовал, чтобы в тихий час «дети» непременно спали. Можно было играть в шахматы, поставив между койками табурет с доской, можно болтать потихоньку. Главное, чтобы каждый был в своей постели. Некоторые читали — те, кого жизнь еще не отучила от такой старомодной привычки.
Тём взял с подоконника наугад чью-то потрепанную книжку. Оказалось, это «Повести и рассказы» А.Куприна. Тём быстро пролистал давно знакомые истории про белого пуделя, , про кошку Ю-ю, про слона, которого привели в гости к больной девочке… И наконец наткнулся на нечитанный раньше рассказ «Храбрые беглецы».
Речь шла о мальчишках, живших в давние времена в сиротском пансионе, вроде приюта. Ничего себе, приют! В бывшем дворце графа Разумовского! И постели за воспитанниками там заправляли специальные горничные или дядьки Матвей и Григорий… Хотя все равно сиротская жизнь — не мёд.
Девочки обитали в другой, строго отделенной от мальчишек половине пансиона. («Как у нас, разделение на разные отряды», — подумал Тём). Десятилетний воспитанник Нельгин влюбился в смуглянку Мухину и однажды во время урока танцев сунул ей в руку записку с признанием.
Ознакомительная версия.
