Дед усмехнулся:
— Любовь Петровна тебе сегодня объяснила: мальчики должны больше читать Жюля Верна…
— Граф, я ведь серьезно…
— И я…
— Сейчас мало читают, — неохотно сказал Ваня.
— Но ваша — то компания читает… Особенно этот удивительный Трофим Зайцев… Пришли тогда толпой, расселись в комнате, а этот субъект — сразу к стеллажам с раритетами. Я говорю: «Сударь, это старинные книги, вы не разберете…» А он: «Дело́в — то…» И смотрю: уткнулся в «Дон Кихота» конца девятнадцатого века…
— Тростик может… Он «Путешествие на бриге «Рюрик» осилил за несколько дней… — Ваня потянул со стола и снова повернул к себе снимок Саши Юхманова. — Граф, а вот он тоже, наверно, с малых лет книжки любил. Иначе не стал бы собирать библиотеку…
— Само собой… — сказал Граф.
— Вот… стоит и смотрит, как живой…
У Саши Юхманова было дружелюбное и в то же время смелое лицо. Пухлые губы и оттопыренные уши. «Наверно, как у Квакера в начальных классах», — подумал Ваня.
— Граф… его мы тоже запишем в нашу компанию…
— Кого? Этого морячка?
— Ну да!
Дед смотрел непонятно. Чуть печально и вроде бы с вопросом. Ване показалось, что он понял вопрос:
— Граф, а тебя мы давно записали! И Рема… Только не такими, какими вы стали потом, а такими, когда были, как мы…
Дед потянулся, взял у Вани фотографию, подержал перед собой. Уголком почесал подбородок.
— Ну, что ж… Спасибо за честь…
На следующий день Константин Матвеевич отсканировал и распечатал десяток снимков Саши Юхманова. Ваня раздал их каждому из друзей…
…Вот это все и вспоминал Ваня на дачном сеновале, прежде чем провалиться в кружение спутанных снов…
1Иногда хотелось одиночества. Не только Ване. Даже неразлучные Трубачи и Никель вдруг расходились по сторонам и бродили каждый сам по себе. Наверно, чтобы лучше впитать в себя лето, запахи созревших трав и звон кузнечиков. И подумать каждый о своем, вспомнить что — то…
Пошел Ваня однажды по лугу, сплошь поросшему высокой травой с зонтиками желтых соцветий. Луг полого спускался к Тараскульке. Оттуда доносились голоса местных ребятишек. Ване сейчас не хотелось встреч, он повернул на север, спиной к солнцу. Солнце привычно поджаривало плечи сквозь выгоревшую ткань. Она стала совсем белесой, куда девалась ее ультрамариновая окраска! И портрет Айвенго на груди стал почти бесцветным, из него торчали разлохматившиеся нитки. Трава гладила ноги, цветы оставляли на штанах и рубашке золотисто — серую пыльцу. На плечи садились невесомые пушистые семена. Все это говорило, что от лета остается лишь четвертушка, не больше. Вот и густой иван — чай отцветает — вместо розово — лиловых свечек появились мохнатые длинные головки. А теплые кучевые облака теперь уже с животами пепельного цвета — признак того, что не за горами осеннее ненастье…
А придет оно, ненастье это, и тогда — что? Где будет шестиклассник Повилика, с кем?.. С прежними ребятами, в привычном классе? Ну что, ребята как ребята, никогда с ними Ваня не ссорился, делить было нечего… А чем делиться — было? Тайнами старых карт, загадками давних плаваний? Послушают, покивают, скажут с пониманием: «Про это игрушка есть на ди — ви — ди, «Открытия Колумба». Хочешь, дам? А ты мне что — нибудь про звездных флибустьеров…» А если с кем — нибудь куда — нибудь вместе? С кем, куда? Разве что на экскурсию в Бородинскую панораму или в Зоологический музей…
А что будет в музыкальном корпусе?
Квакер однажды смотрел, смотрел на Ваню как — то непонятно и вдруг сказал строчку старой песни:
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты…
— Что? — не понял Ваня.
— Говорю: не твое это дело — военная музыка.
— С чего ты взял! — ощетинился Ваня. Как — то обидно стало: почему Квакер вдруг полез в его дела? Те, в которых Ваня и сам еще не может разобраться…
— А чего хорошего? Думаешь, сделают тебя дирижером кремлевского оркестра? Научат пиликать на флейте, и станешь рядовым капельдудкиным в гарнизонной музыкальной команде…
Ваня ощетинился еще старательнее:
— Ну и что? Не всякий музыкант — Башмет или Ростропович. Обычные тоже нужны. Что здесь плохого?
— Да ничего, — миролюбиво согласился Квакер. — Только если человек любит это дело. А тебе оно, как я понимаю, по фигу…
Квакер явно не хотел сказать плохого. И Ваня не хотел ссориться. Он ответил:
— А что делать — то? Меня и не спросят…
— Упрись…
— Ну, упрусь… А что взамен?
В самом деле — что? Если обычная школа, то ведь все равно…
«Эй, Повилика, там за тобой приехали!» И домой… И вечер все с теми же уроками. Или с дисплеем Интернета, где, как ни старайся, не найдешь родную душу. И к тому же: «Ваня, я много раз объясняла, что это очень дорого. А твой папа, как всегда, не спешит с алиментами…» Или телевизор с осточертевшей стрельбой, набившими оскомину мультиками и задерганными гитаристами, которые понятия не имеют о музыке. И с обязательными девицами без юбок…
Ваня перешел желтый луг и оказался у электромачты с оборванными проводами. Под мачтой лежал в клевере бетонный блок. На блоке сидел Никель.
Он сидел, наклонив плечи и голову и в опущенных руках, между колен, держал книжку «Мифы Эллады». У Вани с собой тоже была книжка. Разумеется, «Завещание чудака». Никель и Ваня разом посмотрели друг на друга. Никель улыбнулся. Не из вежливости, а хорошо так: видно, по правде был рад, что они встретились.
Ваня спросил:
— Можно, я тут посижу?
Никель торопливо подвинулся, хотя места на плите было на десятерых. Оба сразу поняли, какой получился анекдот. Засмеялись. Ник даже откинулся назад, вскинув колени. Книжка раскрылась, в клевер упал из нее фотоснимок. Тот самый — Саша Юхманов, мальчик в простреленном берете. Никель, кажется, смутился, но Ваня тут же сказал:
— А у меня тоже… вот… — Потому что в книгу Жюля Верна вложена была такая же фотография.
Сели рядом. Оба положили снимки себе на колени. Саша смотрел приветливо и словно ждал чего — то.
— Мы будто втроем, да? — сказал Никель.
— Да. И мы, и он… или его душа…
Почему Ваня сказал про душу?
Другому бы не сказал, но Никелю… Ване всегда чудилась в нем загадка. Словно Никель, побывавший на краю, больше других понимал в тайнах бессмертия душ, в загадках вечности…
Ник не ответил, только кивнул — понятливо так. И опять согнулся, опустил снимок между колен.
Ваня набрался смелости. Показалось, что подходящая минута для вопроса:
— Ник… а страшно было перед операцией? Ведь будто… уходишь куда — то…
Никель посмотрел сбоку и ответил… вполне легкомысленно:
— Да ни капельки! Делают успокоительный укол, говорят, что все будет в порядке, и тебе — до лампочки… Я даже и не помню, как давали наркоз. Запомнил только, как везли по коридору в операционную, а потом проснулся уже в палате. И врач говорит — все в порядке…
Ваня разочарованно молчал. Не оказалось никакой тайны.
Никель, кажется, понял его.
— Я ждал знаешь чего? Думал, что, когда операция на сердце, серьезная такая, душа взлетает под потолок и наблюдает оттуда. И ты видишь себя будто со стороны. Про это много всяких историй… Я потом спросил Андрея Евгеньевича, нашего доктора. А он засмеялся. Говорит, что такое бывает лишь в состоянии клинической смерти, когда человек больше, чем наполовину, уже на том свете… «А у тебя, — говорит, — душа крепко сидела внутри, расставаться с телом не хотела, поэтому и кончилось все хорошо…» Я говорю: «Но значит, душа все — таки есть?» А он засмеялся опять: «У хороших людей обязательно есть. А у кого нет — они не люди, а биороботы…»
— Дед говорил, что существуют всякие энергетические поля, — вспомнил Ваня. — Их природа еще неизвестна, но они есть. И, может, как — то связаны с нашими душами… Например, Всеобщее информационное поле…
— Конечно. Он зря не скажет, — согласился Никель.
Они посидели молча минуты две, слушая всякое стрекотанье в траве и гудки на недалеком шоссе. И девчоночий сердитый голос на берегу Тараскульки:
— Витька, я скажу маме, что ты опять лазал на тот берег!
— Ну и что? Тут глубина меньше, чем по пузо!
— Вот мама даст тебе по пузу! С другой стороны!
— Ябеда!..
Никель и Ваня подняли глаза, чтобы глянуть друг на друга и улыбнуться по поводу такой перепалки. И улыбнулись. И увидели, что через желтые цветы к ним идет Лорка.
2
Лорку привез Квакер. На багажнике своего велосипеда. Потому что Лоркин велик «стал совсем утиль и надо горбатиться неделю, чтобы довести его до ума». Так объяснил Квакер. Но, скорее всего, он просто понимал, что путь в тридцать километров по ухабистым обочинам — это не для «девицы, похожей на кузнечика в юбке». Впрочем, Лорка приехала в мальчишечьих бриджах и не менее мальчишечьей майке — безрукавке — с пиратской рожей на животе.
