Тогда Бичен улыбнулся и тихо спросил того, кто раньше кричал громче всех:
— А ты?
В тиши ночи злоба улеглась. И тогда Бичен сказал:
— Знайте же, что все мы едины в своих ожиданиях перед Камнем, а они состоят в том, чтобы разделить нашу печаль и нашу радость, избавиться от страхов и найти силы. Перед Камнем не важно, кто ты, а важно лишь, что ты искренне хочешь открыть свое сердце. И в этом тихом месте что значит слово «Слово»? И что значит слово «Камень»? Нет никаких слов, только бессловесный плач слепых кротят, охваченных сковывающим страхом перед жизнью, которая перед ними открылась.
Поэтому так же, как вы помогаете кротятам вырасти, помогите и друг другу и знайте, что, помогая другому, вы помогаете себе, и, любя другого, вы возлюбите себя, и в этом великая радость Камня. Как родитель видит своих благополучно растущих кротят, так Камень видит вас, растущих благополучно. Как родитель вздрагивает, чувствуя боль своих кротят, так Камень чувствует вашу боль, а еще больнее ему, если вы причиняете боль друг другу. Вот теперь начнем молиться, ведь нынче самая священная ночь…
Вот так говорил Бичен перед Роллрайтскими Камнями, и кроты, слышавшие его, узнали в нем явившегося им Крота Камня и возрадовались.
❦
Еще за несколько дней до Самой Долгой Ночи Скинт и Смитхиллз предупреждали Триффана, что с таким страхом ожидаемое наступление грайков на Данктонский Лес скоро состоится.
Дозорные, которых Скинт еще летом посылал на разведку к подземному переходу, состарились, а некоторые из них умерли в холодные дни к концу ноября. Тем не менее, как ни жалки были дозоры Скинта, данктонцы заметили, что с началом декабря патрулирование подземного перехода усилилось.
Теперь гвардейцы осмелели, они то и дело проникали в саму систему, и подсматривающие за ними дозорные удивлялись, что молодых и сильных кротов послали стеречь больных и убогих стариков.
Гвардейцы между тем становились не только назойливее, но и наглее. Раньше они дразнили и преследовали старых кротов в лесу, а теперь стали при возможности бить их, как избили в свое время Соррела. В декабре избиения привели к еще одной смерти, и Триффан посоветовал снять дозоры…
Но Скинт и Смитхиллз получили слишком хорошую боевую подготовку, чтобы совсем ничего не предпринимать.
— Системам нужны дозорные, как кротам глаза, — говорили они. И, не желая обременять остальных несением дежурств, сами переселились на Луга и по очереди наблюдали за подземным переходом. Изредка компанию им составлял Маррам.
Скинт в эти дни мало разговаривал, Смитхиллз становился все медлительнее, но наблюдать — это было их дело, хотя оба уже и не знали, что же предпринять, если увидят какую-либо опасность.
Сказать по правде, оба надеялись, особенно Скинт, до конца своих дней увидеть невероятное: как отряд грайков пройдет через подземный переход и поднимется по склону сказать, что противостояние закончено, что никто не победил и никто не проиграл, что есть Слово и есть Камень, а потому — да будет мир!
Это была мечта двух старых кротов, столь же единодушная, как воспоминания обоих о Грассингтоне и реке Уорф, где оба провели детство, и для обоих Слово и Камень значили тогда одно и то же, а именно ничего. И они были счастливы.
Но действительность не имеет ничего общего с мечтами, и оба знали это. Грайки сосредоточивали силы, патрулирование проводилось все жестче. Близилась беда.
Но как бы Скинт и Смитхиллз ни беспокоились о судьбе системы — об угрозе для самих себя они не думали. Они уже начали уставать от жизни и забывать чувство страха, и теперь их больше тревожило предчувствие, а не сами грядущие беды.
Один другому даже сказал как-то:
— А что, старина, если они придут, сразимся с ними. Заберем с собой нескольких ублюдков!
На что другой ответил:
— Я тоже так думаю, но смотри, как бы твои слова не дошли до Триффана!
Их предупреждения, однако, не нарушали все возрастающего благодушия, которое воцарилось в Данктоне после ухода Бичена. Кроты беседовали между собой, вера в Камень возрастала, все были в полном умиротворении — насколько это могут позволить ноябрьские холода. Община, говорил Триффан, заботится о своей смерти так же, как и о жизни.
Итак, в системе царило благодушие; поговаривали, что лучшее тому подтверждение — вид ворчуна Доддера, бывшего яростного сторонника Слова, который время от времени приходил с Мэддером и Флинтом к Камню и прохлаждался на поляне, пока его друзья возносили молитвы. Потом, очень медленно, помогая друг Другу, они прокладывали путь через лес обратно к Ист-сайду, и там возобновлялось шумное, но дружелюбное ворчание.
После объявления Закона Триффан не вернулся в Болотный Край, а остался с Фиверфью в южных норах, где они вырастили Бичена.
Так спокойно было в системе, так стары оставшиеся в ней кроты, многие из которых отсчитывали дни до Самой Долгой Ночи, с трогательной надеждой говоря, что, если Камень позволит им дожить, они увидят встречу весны с зимой. Однако старость одолевала их; молодой крот Бичен, их гордость и радость, ушел и был в безопасности, и теперь слабеющие, запавшие глаза могли лишь всматриваться в декабрьское небо и гадать, где он и как, да молить Камень дать ему силы.
Декабрь тянулся медленно, до Самой Долгой Ночи оставалась целая жизнь. Некоторые и вправду умерли, не дождавшись ее, с удивлением на сморщенных рыльцах. Совершенно неожиданно умер Боридж, а Хизер, страшно исхудавшая, баюкала его и разговаривала с ним до самого конца, как с кротенком, которых у нее так никогда и не было.
Ослабла Тизл, Фиверфью поспешила к ней. И старая добрая кротиха стала поправляться, говоря, что дождется Самой Долгой Ночи, пусть даже это будет последним, что она увидит в жизни.
Дождь, мгла, холод, ясные дни, голые деревья… Сам лес, казалось, постарел.
Во второй трети декабря, когда Самая Долгая Ночь наконец приблизилась, Скинт своей неуверенной походкой пришел с юго-восточных склонов предупредить Триффана, что грайки сосредоточивают все большие силы и, похоже, что-то замышляют, и Триффан опять пошел к Камню и устроил там бдение.
Пришедшие туда слышали его слова, что, если кроты Слова придут в Данктон, их нужно встретить со всей любезностью, «даже в смерти». Так он говорил, и те, кто еще не совсем состарился, шептались, что возраст наконец сказался и на нем. Но никто не смел сказать ему это прямо или взглянуть в его несчастные глаза и высказать истинные чувства. Даже теперь он держался властно, и, хотя голова его тряслась и порой Фиверфью приходилось класть на его лапы свою, чтобы остановить их непроизвольную дрожь, облик его сохранял величие. И в присутствии Триффана каждый чувствовал, что способен на многое.
Когда наконец настал день перед Самой Долгой Ночью, в Данктоне не было ни одного крота, кто, проснувшись, не обрадовался бы, что дожил. Такой день, каким бы тусклым он ни был, нужно прожить с удовольствием, ведь после него наступит святейшая ночь, и крот сможет вознести благодарность за прошлое и грядущее, как и за то, что вообще способен еще произнести молитву.
Дожившие с того кажущегося теперь далеким дня, когда они прощались с Биченом, по-прежнему помогая друг другу, еле передвигая лапы, старые, больные, ослепшие кроты один за другим отправились к Камню.
Большинство были последователями Камня, но даже из кротов Слова, таких как Додцер, лишь немногие не пришли. Считанных кротов можно было назвать нестарыми. Хей, например, да и Фиверфью были моложе многих, моложе всех был Бэйли, — и они старательно помогали остальным. До сумерек все, кроме Скинта и Смитхиллза, собрались на поляне и молчали, радуясь, что они вместе.
— Мои друзья Скинт и Смитхиллз скоро будут, — просто сказал Триффан. — Маррам и Бэйли пошли искать их, и, когда они придут, начнем. А пока давайте помолчим наедине с собой и вознесем благодарность за все хорошее, что жизнь дала нам.
И данктонские кроты дребезжащими голосами начали свою смиренную молитву.
