Ознакомительная версия.
Ты чего это, Витька? Что вдруг так скребнуло по глазам?
Он опять спрятал лицо за поднятые коленки. Сказал глуховато:
— Я же вовсе не про то говорю… Совсем не про то… Я про тебя.
Молчали они с отцом с полминуты. Потом отец проговорил неохотно, почти боязливо:
— То есть… Что значит про меня? Мы про Юр-Танку, по-моему…
— Про тебя… Ведь все это можно изучать и там. У нас… Там сейчас такие новые блоки поставили. Уловители…
— Ах, уловители… — Отец заерзал. — Может, кому-то хочется и меня уловить? А зачем, скажи на милость, я там нужен? Опять слушать обвинения в дилетантстве?..
— Да вовсе нет! Наоборот, все говорят, что…
— Говорить там умеют… Пойми, если бы даже я хотел вернуться, я должен сначала закончить работу здесь. Иметь результаты… Вернуться туда без ничего? Хорошо бы я выглядел!
— Ты о себе думаешь… — уже сквозь слезы сказал Витька.
— А о ком же я должен думать? О Скицыне? О твоем любимом деде? Но он…
— Обо мне… — еле слышно проговорил Витька.
— Ну… — сразу увял отец. — В каком, собственно, смысле? Мы что, редко видимся? По-моему, ты и так… тут…
— Я же не могу быть здесь все время. Сам говоришь — чужая страна… И вообще…
— А зачем все время-то? Ну, повидались и… Собственно, искусственная какая-то проблема. Нет, я в самом деле…
— Ты не понимаешь, — выдохнул Витька. — Мне почти тринадцать… А детство, говорят, всего до четырнадцати. Ну, может, до пятнадцати, кто как растет. А я… так и не жил нормально… Чтобы окно светилось…
— Какое окно? — тихо спросил отец.
— Простое… Вот когда ребята на улице играют, и уже вечер, и отовсюду их зовут… кричат с балконов: «Иди домой, поздно уже!..» И вот они идут, и каждый смотрит на свое окошко…
Отец, слушая, как-то механически покачивал головой. Она то заслоняла, то открывала дырку в шторе: колючий лучик угасал и вспыхивал… Потом отец сказал скованно:
— Я не понимаю. Разве… у тебя дома что-то не так? Адам к тебе плохо относится?
— Он ко мне отлично относится. И к маме… — Витька запнулся, лбом лег на колени.
— Тогда какое же здесь «но»? — с ненастоящим раздражением спросил Мохов-старший. — Ты же явно не договорил.
Витька молчал.
— Кажется, я понимаю. Мама не так относится к Адаму… Но тебе-то, собственно, что?
Витька поднял лицо.
— Она… они то разъезжаются, то опять… Все время как на вокзале…
— Послушай, Виктор. При всех обстоятельствах жаловаться на мать — это последнее дело…
— А я не на нее, — хрипловато сказал Витька. — Я вообще… Жаловаться, конечно, ни на кого нельзя. На тебя тоже…
— Да на меня жалуйся сколько угодно! — почти обрадовался Михаил Алексеевич. — Хоть маме, хоть деду, хоть Святым Хранителям!.. Я знаю, что я никудышный отец, я кругом виноват и толку от меня никакого… Ну и тем более! Какая тебе со мной жизнь? Я холостяк, бобыль по натуре, я не то что о сыне, о себе заботиться не умею…
— Я бы тебе яичницу жарил… — шепотом сказал Витька. — С помидорами. Ты любишь…
— Ну… аргумент… — Отец старательно засопел.
— Ага… И чай вечером. Ты приходишь из лаборатории, а я…
— Есть обстоятельства, из-за которых я никак не могу уйти отсюда… Кстати, о яичнице! Небось лопать хочешь, а?
— Хочу, — безрадостно сказал Витька.
— Не дуйся, и пошли на кухню.
Кухня была маленькая. А с тех пор как Витька побывал здесь последний раз, в ней стало вообще не повернуться. Все углы, простенки и свободное пространство на полу были заставлены черными кубиками энергосборников, серебристыми импульсаторами и дополнительными нейроблоками. И еще всякими аппаратами, в которых Витька ни бум-бум.
Отец по-журавлиному шагнул через ящик с кабелями к холодильнику, дернул дверцу.
— Гм… Ни яиц, ни помидоров… Слушай, консервированная каша с говядиной есть. Хочешь?
— Не все ли равно…
— Отлично! Сейчас разогрею, пообедаем…
«Вернее, поужинаем», — сердито подумал Витька, время Реттерберга отставало от времени «Сферы» на три часа, но уже и здесь вечерело.
Отец сказал:
— Ты тут не болтайся, я один управлюсь. Иди в комнату… Только не поднимай штору, у машины левый нейроблок закапризничал, свет он, видите ли, не переносит, псих такой…
Витька послушно ушел.
В комнате он потоптался, поморгал. Глаза все еще были мокрые. С дошкольных лет Витька знал примету: если вытирать слезы рукой — значит, они будут еще. А платка в карманах, конечно, не водилось. Витька подошел к окну, взялся за край мягкой ворсистой шторы. Она была туго натянута, закреплена внизу. Витька потянул край к лицу. Сверху сорвался, зацепил его по плечу и грохнул об пол гулкий цилиндрический карниз. В окно ударило вечернее солнце.
Отец перепуганно ворвался в комнату.
— Ведь я же просил!.. Я ее только сегодня повесил, временно, не закрепил еще, а ты…
Витька держался за плечо. Штора на полу, как живая, дергалась и уползала в щель карнизной трубы. Но Витька не смотрел на нее. Смотрел на стекло.
— Что это?
— Где?
— Вот это, — со звоном сказал Витька.
— Не видишь, что ли, — дырка… — бормотнул Мохов-старший.
Дырка была диаметром с копейку. Ровная, матовая по краям, с маленькими, как паучьи лапки, трещинками. И отец понимал, что Витьке известно, как получаются такие дырки. И что от объяснений теперь никуда не деться. Витька молчал и ждал. И кажется, даже слышно было, как звенят в нем нервные жилки.
— Чепуха… Давно это, на той неделе еще, — хмуро сказал отец. — Меня дома не было… Говорят, в квартале случилась перепалка: уланы и кто-то еще. Может, со своими же схватились, с теми, кто не хочет подчиняться муниципальной власти, такое иногда бывает тут… Вот и влетела случайная…
— А защита?! Поле?!
— Я же говорю — не было меня! А когда ухожу, поле убираю, переключаю на энергосборники. Не хватает же на все-то… Ну, ты чего нос повесил?
Витька, ослабевший и поникший, опять забрался на кровать. Есть уже не хотелось. Он сказал унылым шепотом:
— Зачем ты только перебрался сюда из «Колеса»…
— Здесь удобнее… И сколько можно жить нахлебником!
Витька знал, что отец нахлебником не был. Он им там, в «Колесе», о-го-го сколько помогал! Может, ушел потому, что не хотел больше связываться с подпольем?.. Нет, он, конечно, не трус. Но он всегда говорил, что не его это дело — лезть в споры внутри чужой страны. Особенно когда занят наукой…
— Куда вляпало-то? — хмуро спросил Витька.
— А! Под потолок… Снизу же палили. Пробило старый конденсорный блок, я сразу выкинул…
Витька снова прошелся глазами по нагромождению приборов.
— Зачем тебе столько всего?
— Ну зачем… Во-первых, координация граней. Во-вторых, коплю энергию, вечная проблема. Без нее что? Пшик, а не импульс…
— А что за импульс?
— Что-что… Прокол! Должен же я наконец доказать, что это технически возможно! Своими силами! Не ползанье через локальные барьеры, а связь через прямой канал между гранями!
Витька незаметно пожал плечами.
И отец сразу понял, о чем он думает:
— Знаю, ты опять о ваших фокусах. Но невозможно же строить теорию на уровне мальчишечьей игры в догонялки-пряталки…
— А что даст этот твой импульс? — неохотно сказал Витька. — Ну, как это будет все выглядеть? В натуре?
— Это… Ай!
Из кухни понесло горелым. Отец метнулся туда. Витька хотел тоже… и передумал. Скакнул к пульту, надавил красный клавиш.
— Это ты, Витя? — дружеским баритоном спросил отцовский нейрокомпьютер. — Привет.
— Привет, Гектор… Тихо. Отвечай на дисплее. Что такое эксперимент с импульсом?
На экране зажегся вопрос:
«Имеется в виду опыт с кодовым названием «Разбитое зеркало»?»
— Почему «Зеркало»?.. Я не знаю… Ну, наверно, да…
Побежали зеленые строчки:
«Разбитое зеркало» — опыт, в результате которого с помощью энергетического импульса возникает связь между заданными точками двух параллельных пространств и становится возможным перенос из точки А в точку В материального тела. К сожалению, на данном уровне разработки возможен так называемый зеркальный эффект, который в случае нехватки энергии может стать единственным реальным результатом эксперимента. Именно так это…»
Раздались шаги отца. Витька даванул отключение, мигом устроился на кровати. Отец вошел, держа за краешки алюминиевую тарелку. Глянул на пульт, на Витьку.
— Шпионили, сударь?
— А чего… Нельзя, что ли, с Гектором поболтать?
— Ну-ну… Ладно, ешь. Подгорело немного, но, по-моему, съедобно.
У стола было не пристроиться. Витька, сидя на кровати, взял тарелку на колени. Взвизгнул, быстро поставил на одеяло: алюминиевое дно было горячим.
— Я рад, что ты повеселел, — заметил отец.
Ознакомительная версия.
