— Никогда нельзя знать наверняка, — сказала Корби. — Может, однажды он передумает…
Серена повернулась к Корби, ее глаза сверкали гневом.
— Ну, теперь-то уже поздно! — сказала она. — Потому что между нами все кончено! — Она шмыгнула носом. — Зато у Жон-Жолиона есть теперь настоящие перспективы. Он-то, по крайней мере, действительно меня любит, он мне сам говорил. Представляю себе лицо Артура, когда я ему об этом скажу! Дурацкие Рыбы Любви! Что они-то в этом смыслят?!
— Послушай, Серена, — запротестовала Корби, — только не Жон-Жолион! Он такой приторный, и он жульничает, играя в регби, и он…
— Мне все равно, — отрезала Серена, залезая в постель и натягивая на голову одеяло. — Пускай теперь Артур пеняет на себя!
И она снова расплакалась, на этот раз явно не собираясь прекращать. В конце концов Корби взяла свой путеводитель Хоффендинка и тихонько выскользнула из каюты.
«В этом-то и беда Серены, — думала Корби. — Она слишком романтична — верит всему, о чем читает в этих своих дурацких книжках».
Корби направилась прямиком на нос корабля. Зазубренные очертания Далькрецианского полуострова выделялись на горизонте черным на фоне темного неба. Оконечность полуострова мерцала огнями, напоминая пирог со свечками. Огней было сотни, и их свет отражался в ряби на морской воде. Зрелище было волшебным. Корби могла бы стоять и смотреть на это всю ночь — и она именно так бы и поступила, если бы…
Если бы не печальная песня.
Да, это была она — очень тихая и очень далекая, но, без сомнения, именно она. Существо в ящике звало ее, в этом Корби не сомневалась, и надо было спешить.
Она пошла вдоль палубы, направляясь к лестнице, ведущей в грузовой трюм, стараясь как можно меньше шуметь. Хотя не шуметь, как выяснилось, было крайне трудно, учитывая надетый на Корби костюм пчелы, крылья которого при каждом шаге громко шуршали. Откуда-то из глубины корабля доносилось клацанье и лязганье — это Артур и мистер Флад работали в моторном отсеке.
Завтра она расскажет обо всем отцу. Уж он-то сразу поймет, что делать. Но сейчас нужно сходить к этому несчастному существу и успокоить его. Как, наверное, оно страдает, сидя взаперти в этом кошмарном деревянном ящике! Корби уже чувствовала, как ее кровь закипает от праведного гнева.
«Как люди могут быть так жестоки? — спрашивала она себя. — Дайте мне только рассказать обо всем отцу! Эти клоуны еще пожалеют о том, что они сделали!»
Внезапно Корби застыла на месте: она увидела, что дверь каюты 21 приоткрыта.
Корби не могла пройти мимо. Подкравшись на цыпочках к двери, она осторожно заглянула внутрь.
Внутри каюта была просто великолепна. С потолка свисала огромная люстра, а сам потолок был разукрашен замысловатым орнаментом, посреди которого нарисованные Рыбы Любви плескались среди нарисованных морских волн. Книжные стеллажи вдоль стен перемежались с прекрасными мозаичными панелями. Нептун и Флотсэм Флорри, искусно вырезанные из дерева, с обеих сторон охраняли внушительную двустворчатую дверь.
Там были столики и застекленные шкафы, изобилующие удивительными вещами, среди которых Корби заметила конические шапки федрунских рыбаков, огромные вазы, разрисованные замысловатыми сюжетами со смеющимися козами и считающими быками, рулоны роскошной материи и круглые бутыли со сладкими огурцами и медом, заткнутые пробками.
Посреди всего этого в кресле с высокой спинкой, тихонько похрапывая, сидел человек в костюме свиньи. Возле него на столике стояла полупустая бутылка, на этикетке которой было написано «Лучший столовый херес Доралакии», а рядом в серебряной рамке стояла фотография красивой женщины с черными глазами.
Корби уже собралась уходить, когда заметила нечто еще более странное. Книжные полки были заставлены одинаковыми книгами в кожаных переплетах, которые Корби тотчас же узнала.
— Путеводители Хоффендинка, — прошептала она. — Сотни путеводителей Хоффендинка.
12. Полночь в грузовом трюме
Кто это? Маленькая девочка? Это она пришла, у слышав мою песню?
Я ничего не вижу. В лесу слишком темно, и я не могу пошевелиться в этом пустом дереве…
— Что это было? — прошептал мистер Гарамонд.
— Что именно? — злобно прошипел мистер Франклин-Готик.
— Какой-то звук, — сказал Гарамонд. — Будто бы кто-то чихнул. Похоже, где-то вон там… — Он приподнял свою лампу, указывая в сторону штабеля ящиков в дальнем углу трюма.
— Лично я ничего не слышал. — Франклин-Готик усмехнулся и покачал головой. — Вижу, эта работенка действует тебе на нервы, — я прав, старина Гэри?
— Ничего не могу с собой поделать, Фрэнк, — сказал Гарамонд, пиная ногой стоящий перед ним деревянный ящик, — Все из-за этого пения. Оно и вправду нервирует, не выходит из головы… Из-за него мне так печально…
— Тебе станет еще печальнее, если старик Роми услышит эти твои слова. Ладно, засунь ему эти пастилки, и валим отсюда, — сказал Франклин-Готик.
Мистер Гарамонд нагнулся и поднял лежащий возле ящика бумажный пакет.
— Странно, — сказал он. — Предыдущий пакет был дырявым, а теперь и этот почти что пуст. — Гарамонд огляделся. — Должно быть, крысы. Я знал, что не надо было его здесь оставлять…
— Наплюй, оборвал его Франклин-Готик. — Давай заканчивать. Мне самому уже здесь становится не по себе.
— Одна… две… — считал Гарамонд, стоя на четвереньках и проталкивая пастилки в щель между деревянных реек, — три… четыре…
— Хорош, Гэри! Хватит, сказал Франклин-Готик. — Ты же помнишь, шеф сказал — не больше трех зараз.
Он наклонился, забрал у мистера Гарамонда четвертую пастилку, поднес ее к лампе и присвистнул.
— В каждой из этих малышек достаточно снотворного порошка, чтобы ты проспал добрую неделю, братуха Гэри, так что будь спок.
Мистер Гарамонд поднялся на ноги и еще раз пнул ящик.
— По крайней мере, хоть больше не поет, — сказал он.
В этот момент со стороны двери до них донеслось позвякивание ключей.
— Пора делать ноги, Фрэнк, — прошептал мистер Гарамонд.
— Читаешь мои мысли, Гэри, — ответил мистер Франклин-Готик, выключая, лампу. — Главное, опять не споткнись о какие-нибудь швабры, когда будем выходить. И перестань ты скрипеть своими башмаками!
Лишь только оба клоуна исчезли в чулане, дверь в грузовой трюм, на которой было написано «Каюты 22–40», открылась и капитан Бельведер прошаркал внутрь помещения. Вслед за ним зашли два огромного роста человека в мешковатых штанах и потертых рубахах. У каждого из них были большие черные усы и красная шапка с кисточкой на конце.
— Давайте поторапливайтесь, — мрачно сказал капитан Бельведер. — У нас мало времени. Остановка здесь вообще не положена.
Не то чтобы замедление хода корабля для выгрузки нескольких ящиков можно было назвать «остановкой». Но подобное все равно не слишком понравилось бы владельцам «Гармонии», как бы это ни называлось. И все же то, о чем хозяева корабля не узнают, не сможет им и повредить — так рассудил капитан Бельведер. Вдобавок Мама Месаполики неплохо заплатила ему за эту «не совсем остановку», чтобы ее сыновья смогли подплыть к кораблю на своей лодке и забрать ее товар.
— Багаж пассажиров четко помечен, — медленно и внятно произнес капитан Бельведер, словно бы разговаривая с детьми. Он указал на наклейку сбоку одного из ящиков. — Так что оставьте те, что с наклейками, там, где они стоят. Это понятно?
Братья одновременно кивнули, так что кисточки на их шапках заплясали вверх и вниз.
— Ваши ящики там, — продолжил капитан Бельведер, — в той части трюма, которая когда-то была ванной с гидромассажем в тридцать седьмой каюте… — Выражение лица капитана стало задумчивым. Он потянул себя за ус. — Чудо морской сантехники — вот что это было. Королева Рита, собственной персоной, купала здесь своего спаниеля — Мичи, так его звали. Как сейчас помню, она купала его в кокосовом молоке…
Братья озадаченно переглянулись.
— Без наклеек — берем, — сказал один.
— С наклейками — оставляем, — сказал другой.
— Простите? — переспросил капитан, глядя в темноту и словно бы возвращаясь откуда-то издалека.
— Все в порядке, — хором сказали оба брата. — Мы поняли.
Корби открыла один глаз. «Патентованная печеная фасоль с гиполатскими сосисками Миллигана», — прочла она. Корби открыла другой глаз. Прямо перед ее лицом, закопанная в солому, лежала древняя и порядком заржавевшая консервная банка. Этикетка выцвела, но все еще читалась.
Что-то упиралось ей в спину. Она перевернулась, вытащила из соломы еще одну ржавую банку и стала изучать этикетку. «Макаронные циферки», — прочла она.
