— Спустить парус! К оружию! — крикнул я. — Живей!
Со стороны берега — до него было километра два, мы шли параллельно — вылетев из какой-то бухточки, мчались клином восемь длинные крутобоких лодок, дружно и легко взмахивавших шестью парами вёсел каждая. Над лодками упруго развевались одинаковые флаги: чёрно-жёлто-белые с белым Андреевским Крестом в верхнем левом углу. Лодки казались маленькими, но злыми и опасными водными хищниками — вроде водомерок.
— "Чайки", — выдохнул Видов. Он стоял возле меня. — Казаки…
— К оружию! — повторил я, наблюдая, как оба драккара шустро растопырили вёсла против абордажа, а вдоль бортов выстраиваются лучники. Странно, но мне как-то не верилось, что может произойти схватка. Мы русские, в конце концов, так что же нам — драться с русскими?! А ещё подумал: а ведь я вернулся на родную землю; все прошедшие годы — в Европе и в Европе…
И последнее, что я заметил ещё. На ладье Ярослава тоже не очень-то активно готовились к бою…
…Где-то подсознательно я ожидал увидеть колоритных казаков — как с иллюстраций к любимому мню "Тарасу Бульбе". Но, конечно, ребята на "чайках" мало отличались от "викингов" Лаури или Тиля, наших с Ярославом дружинников или вообще всех ребят, которых я тут видел. Ничего специфически "казачьего" в них не было. Но зато их оказалось много — больше, чем нас. И они были неплохо вооружены. Во всяком случае, у них было не меньше двадцати аркебуз и арбалетов.
— Сто-ой! — крикнул, поднимаясь на ноги, один из мальчишек. Он вскочил на борт "чайки", придерживаясь рукой за высокий нос. Смуглый, рослый, со светлым — типично казачьим на этот раз — чубом, мальчишка держал левую руку на рукояти меча. И улыбался. — Кого я вижу! — продолжал он, весело щурясь. — Тиль! Вот так встреча!
— Привет, Коля, — Тиль выпрыгнул на вёсла и, словно по плиткам паркета, подошёл по ним ближе к "чайкам". — Я не собираюсь ни на кого нападать сейчас. Меня перевоспитали, хочешь — верь, хочешь — нет… Мы с визитом вежливости. А где Андрей и Павел?
— Павел здесь, — Коля мотнул чубом. — А вместо Андрея теперь Марио. Андрей погиб прошлым летом.
— Сожалею, — Тиль неожиданно изящно поклонился, и я вдруг подумал, что не знаю, кем он всё-таки был там. — А что Ирина?
— Она пропала, — коротко ответил Николай, соскакивая на палубу "чайки".
* * *
Две с лишним сотни подростков — это много. Семеро командиров — это тоже немало. Ярлы Тиль и Лаури, князья Олег и Ярослав, атаманы Николай, Павел и Марио собрались на совет над морским берегом, где в Чёрное море с грохотом падал горный поток.
Ярлы и атаманы держались настороженно. Казачата давным-давно считали восточное и северо-восточное побережье моря своей вотчиной. Пираты же Средиземья и ярлы Севера и Запада весьма регулярно наведывались в эти воды, что приводило как к конфликтам разной степени кровопролитности, так и к кратковременным союзам против лезущих через Кавказ негров. Я так понял, что и Лаури был не без греха, а уж Тиль вообще прошлым летом убил нескольких человек Кольки, чуть не похитил его девчонку и сам потерял людей. Так что нам с Ярославом пришлось служить чем-то вроде амортизатора между полюсами.
Ну, впрочем, особо уж амортизировать оказалось нечего. С Нового Года казачата постоянно отбивали атаки негров, каким-то непонятным путём преодолевавших заснеженные перевалы. Было много убитых, а главное — негры то ли убили, то ли похитили Ирину, ту самую девчонку Кольки. Из всех, кто с ней был, в живых не остался никто — и некому было рассказать о её судьбе…
…Карта Кавказа была настоящей — туристической, очень подробной. Прижав её локтем, Марио — светловолосый итальянец — возил по ней пальцем.
— На побережье Каспия действуют наши астраханские друзья… Перевалы Клухор, Мамисан, Крестовый, да и все остальные ещё не открылись… На реке Кура действуют несколько отрядов северян — наши… ой, в смысле, русские… и ещё кое-кто. негры стоят на правобережье Куры в двух десятках мест. Их не меньше пятнадцати тысяч.
— А наших? — поинтересовался я. — Хотя бы приблизительно?
— Около шести сотен на весь Кавказ, — Марио оценивающе посмотрел на меня. — Франсуа рассказывал, что ты хороший фехтовальщик?
— Франсуа Жюссо? — быстро спросил я. — Он что, здесь?
— Там, — Марио махнул рукой на восток. А я заметил, как вскинул голову о чём-то разговаривавший неподалёку с казачатами Вадим. — Так как насчёт фехтования?
— Скоро ты это увидишь, — пообещал я.
— Что же вы собираетесь делать? — вклинился Лаури.
— Собирались идти на юг, к устью Чороха, — сообщил Павел, черноволосый широкоскулый мальчишка, небрежно державший на высоко поднятом колене саблю с богатой рукоятью. — С нами пойдёте?
— Почему нет? — пожал плечами Ярослав…
…Я отошёл от нашего костра, возле которого Лаури и Николай вяло заспорили об обстоятельствах похода. В ночи — по-южному чёрной — на склоне холма горели костры, тут и там слышались голоса, песни, смех. Я развёл руки в стороны и глубоко вдохнул тёплый, перенасыщенный весенними бешеными запахами воздух. И вдруг подумал, что скучаю по неспешной, степенной северной весне.
"Нет, — решил я, — следующую весну мы встретим в наших местах…" Я закрыл глаза и представил дубы над Ергенью, её медленную воду, широкие плёсы…
— Олег.
Я обернулся. Позади меня стоял Вадим.
— А? — поинтересовался я, отворачиваясь.
— Мы с тобой друзья, Олег?
— Да, — спокойно ответил я, глядя, как красиво светится море — полосы рыб и дельфинов светящимися торпедами рассекали его туда-сюда, взрываясь дорожками искр, когда кто-то из обитателей глубин выпрыгивал на поверхность.
— Пожалуйста, — с усилием выделил это слово Вадим, — не… сделай так, чтобы мы не встречались с Франсуа.
— Сделаю, — ответил я, не поворачиваясь. Вадим переступил с ноги на ногу и даже с какой-то обидой спросил:
— Даже не поинтересуешься — почему?
— Не поинтересуюсь, — отозвался я. — И так знаю.
— Всё-то ты знаешь, — сказал он, и я повернулся к нему, улыбаясь:
— А помнишь — ты как-то упрекнул меня, в том, что я "такой дебил в некоторых вещах"? Перед нашим первым походом? Умнею.
На какой-то миг Вадим потерялся. Потом сердито сказал:
— А ты ничего не забываешь, Олег.
— Ничего, — подтвердил я.
— А всё-таки, — тихо сказал Вадим, — страшненьким ты стал…
— Это ты мне тоже говорил, — вспомнил я.
— С тех пор — ещё страшнее, — буркнул Вадим, поворачиваясь. Он ушёл бесшумно, как и положено. А я вдруг (действительно "вдруг", неожиданно для самого себя!) засмеялся. Откуда-то пришли строки — по-моему, из какого-то кино, — которые я пропел-проговорил вслух:
— Эти детские игры
Мне давно уж не по нутру…
Блеск кинжала и шпаги
Интересней, поверьте…
Мы давно играем
В одну и ту же игру —
И игра эта пахнет смертью…
— Олег, ты чего?
Танюшка подошла тоже бесшумно. Она улыбалась, покусывая травинку, коса была распущена, волосы падали на плечи и до пояса, на грудь…
— Ты чего, Олег? — весело спросила она. Вместо ответа я встал на колени и, обняв её бёдра, прижался щекой к животу…
Вячеслав Бутусов
В последнем месяце лета я встретил тебя,
В последнем месяце лета ты стала моей,
В последнем месяце лета речная вода
Ещё хранила тепло
Июльских дождей —
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды…
С тех пор я пил из тысячи рек,
Но не смог утолить этой жажды!
Первая любовь была слепа,
Первая любовь была, как зверь,
Ломала свои хрупкие кости,
Когда ломилась сдуру
В открытую дверь —
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды…
С тех пор я пил из тысячи рек,
Но не смог утолить этой жажды!
В последнем месяце лета мы распрощались с тобой,
В последнем месяце лета мы не сумели простить,
В последнем месяце лета жестокие дети
Умеют смеяться, не умеют любить —
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды…
С тех пор я пил из тысячи рек,
Но не смог утолить этой жажды!
…Обнявшись, мы сидели на большом камне, и море о чём-то вздыхало у наших босых ног. Неподалёку монотонно ревел поток, но не мог заглушить близкий звон гитары и отчаянный, какой-то небесный голос мальчишки, поющий ревякинскую "Вольницу"…
— Вспомни — бредил
Запорожской Сечью
Вспомни…
Ковш горилки крепкой
Звонкие бандуры
Песни до утра
Буйством льются пули
Вспомни!
Бредил
Запорожской Сечью!
Вспомни!
Буйный оселедец
Други боевые
Струги скорые
Шеи голые
Воля!
Наша Вольница без одежд пришла
В край, где верили, где варили власть
Скорые до рук, до расправ-услад
Локти выголив, порезвились всласть
Наша Вольница болью корчилась
Шарил грудь свинец, шею сук искал
Выкормыши бед тенью Кормчего
Шабаш правили в долгих сумерках
Нашу Вольницу Ветер выплюнул
Отрыгнул огонь прелым порохом
Выструнили псов гимны выть в плену
Не изранить жуть нервным сполохом
Чох!..
— Страшно, — прошептала Танюшка, прижимаясь ко мне. Пламя костра металось неподалеку в такт песне…
