Александр Преображенский - Голоса трех миров

«Что это они?» — удивился Барди и услышал голос.

Голос был мужской, негромкий, бархатный, он пел. Барди насторожился и повернул уши и голову туда, откуда исходили эти тревожно–приятные звуки. Над головами притихших людей он увидел еще одного, стоявшего на возвышении, а точнее, на огромнейшем пне какого–то погибшего дерева. Человек был настолько могуч, что и сам, казалось, вырос из тех же корней. В руках человек держал ящик с дыркой, палкой и натянутыми над дыркой вдоль палки проволочками разной толщины. Он щипал, дергал, перебирал, ощупывал эти проволочки, а они звенели, вибрировали, гудели, дрожали, издавая тот самый тревожащий звук. А человек еще и пел. И песня у него была такая понятная, совсем без трудных слов, ну вообще все знакомые, от того и смысл, наверное, Барди уловил сразу. Человек пел о прогулке по городу, в котором не осталось людей. Барди и сам в этом только что убедился, только тогда он еще не знал, куда они делись. Теперь знает, все люди собрались здесь, в городском лесу. Хорошая песня.

Когда человек закончил петь, несколько секунд над толпой на лужайке царило молчание, и вдруг все люди стали бить рукой об руку ладонями, поднялся невообразимый шум, а четвероногие члены сообщества разразились самым настоящим лаем, в том числе и Рута. «Вот те раз, — смутился Барди, — у всех гово- рилки, а ведут себя, как бессловесные, и патруля не боятся». Ему тоже страшно хотелось залаять вместе со всеми, но он сдержался из опасения, что кто–нибудь распознает его трюк со старым ошейником и губной гармошкой.

Впрочем, Рута оказалась права — никто здесь не обращал на Барди внимания. Да и колли сама вроде бы тоже про него забыла, ее глаза и уши были прикованы к пню, на котором рядом с человеком появился еще один член сообщества — черный лохматый ризен с густой челкой, из–под которой углями проблескивали карие веселые глаза. Люди и собаки немного успокоились, они больше не били рука об руку, и лишь то там, то здесь слышались тихие обрывки фраз, сказанные вполголоса и обращенные к соседям. Могучий человек посмотрел на торчащую из ящика палку, ухватил ее каким–то особенным образом, сложно растопырив и изогнув длинные узловатые пальцы, бросил веселый взгляд в толпу, сказал: «Щас» — и ковырнул другой рукой сразу по всем проволочкам так, что родился удивительно приятный многоголосый, но и слитный звук — проволочки запели хором, как бессловесные в полнолуние. И в следующий миг вступил в хор ризен.

Барди вновь был поражен, эта собака тоже запела, как бессловесные, не пользуясь транслятором. Человек щипал проволочки, а ризен пел, задрав морду к небу, так что уже не стало видно не только его глаз, но и челки, только напряженное горло с бегающим вверх–вниз бугорком кадыка. Но это было только вступление, резко оборвав бессловесное дикое пение на какой–то страдающей ноте, ризен запел словами. Барди вслушался, пытаясь уловить смысл. Это опять оказалось несложно, но в то же время не совсем понятно. Ризен пел о какой–то воле, которой ему почему–то не хватает. Мол, мечтает он о жизни среди братьев своих из леса, да вот стена между ними, и стена становится выше и выше, так что ее ему не перепрыгнуть. Наверное, с горя, что у него это не получается, ризен снова перешел на бессловесное страдальческое пение.

Получалось все очень красиво и еще тревожнее, чем пел до этого человек, только Барди никак не разделял эту душевную маету. Потому что и стен таких нет, а только сетка да проволока вокруг поселка, да и прыгать через нее ни к чему. Во–первых, ясно, что не перепрыгнешь, хотя вовсе никакая преграда не растет, во–вторых, это очень опасно, а в-третьих, бессловесные и так подкопы по ночам делают, а тогда только держись вместе, не то лишь клочья шерсти останутся.

Неожиданно во время следующей бессловесной рулады ризена, явно не сговариваясь, все собаки на лужайке, включая и Руту, дружно подхватили пение, а за ними и люди, стараясь попасть в тон бессловесным страданиям ризена.

Ризен и человек закончили пение дуэтом, причем ризен пользовался в этот момент говорилкой, а человек, на слух Барди, бездарно подражал бессловесному пению. А едва затихла последняя пронзительная нота дуэта, случилось то, к чему теперь Барди был уже готов, люди опять стали бить рука об руку, а собаки залаяли.

— Здорово, да? — обернулась к нему на мгновение Рута.

К сожалению, он не мог ни возразить, ни выразить одобрение, разве что с помощью хвоста, но даже если бы у него в этот момент была на шее говорилка, он все равно не смог бы отреагировать, потому что Рута тут же отвернулась и разразилась громкими криками:

— Браво! Браво, Султан! Браво!

«И чего тут бравого? — удивился Барди. — Вот скакнул бы он и впрямь вечером через ограду к бессловесным да к утру вернулся бы обратно. Вот это действительно было бы «браво», да только даже Тигран на такое не отважится». И еще он вдруг вспомнил, что Рута обещала его здесь накормить. Однако красавице было сейчас ни до кого. Лавируя между множества спин и боков, она стала продвигаться вперед к пню. «Тоже, что ли, хочет попеть?» — стал протискиваться за ней и Барди. Но Рута остановилась, едва человек с ящиком заставил проволочки издать новые тревожные звуки.

— Друзья, — не запел, а заговорил этот человек. — Теперь то, чего мы ждали с таким нетерпением. Первую песню, которую вы сегодня слушали, написал я. Вторую мы сочинили вдвоем с Султаном. А теперь специально для вас совершенно новая песня, аналогов не было. Автор — Султан Б л эк.

И хотя никто еще ничего не спел, но люди почему- то опять постучали рука об руку, а собаки дружно полаяли. Когда все стихло, человек с ящиком снова рванул по проволочкам, и ризен почти одновременно запел:

Можешь звать его ты домом, Назови его ты — лес, Он прекрасен днем и ночью, Вместе с листьями и без. Он ветвями зарешечен И, конечно, заселен. И пока не искалечен, Потому что Дикий он.

Все, кто был в данный момент на поляне, тоже стали немного дикими, потому что пришли в дикий восторг, которого пока все еще никак не разделял Барди. И вдруг он узнал эту песенку — это же та самая, которую пела на холме Варя. Теперь Султан повторял ее слово в слово:

В диком лесе Дикий зверь

Стережет входную дверь. А быть может, Просто ждет, Когда к двери Хозяин подойдет.

«Ну и брехло!» — некультурно подумал Барди и почувствовал, как рокотанием горла рождается его собственное возмущение.

— Тише! — обернувшись, недовольно шикнула на него Рута. — Не можешь сам, не мешай петь настоящему барду.

Это было до того обидно и несправедливо, что Барди беспокойно затоптался на месте, озираясь по сторонам. Неужели все здесь думают, что это Султан Блэк сочинил, и вообще, почему Рута считает этого чернявого настоящим, а его непонятно каким?

Лица людей светились восторженными улыбками, собаки замерли словно каменные, насторожив уши. Не в силах дальше переносить такое, боясь выдать себя, мучаясь своей бессловесностью, Барди стал пробиваться прочь, под последние слова песенки, которых он уже не знал, но какое это имело значение, Варя–то наверняка знала!

Он войдет и не обидит Бессловесных дикий род, Не сломает что увидит, А совсем наоборот, То, что сломано, — поправит, Что больное — исцелит, Потому что, коль хозяин, То за дом Душа болит.

«Пусть допоет, — думал Барди. — Пусть Рута дослушает. А я не могу. Посижу в сторонке, там где слов не слышно. А потом уж опять подойду к ней. Пусть хотя бы накормит, раз обещала».

Ждать пришлось долго. Человек с ящиком и ризен, присвоивший себе чулсую песню, никак не могли закончить, и Барди начал жутко скучать в тени раскидистого дерева с рассеченными наподобие растопыренной человеческой ладони листьями, только очень, очень широкой. У них в поселке таких деревьев не было. Дерево негромко шумело под несильным ветерком и шевелило зелеными ладонями, словно хотело погладить Барди. Потом одна из этих ладоней стала опускаться все ниже, ниже. Барди немного пригнул голову и глянул на дерево исподлобья, убегать он не собирался, но кто его знает, какова окажется древесная ласка. На опустившейся почти до уровня его головы расправленной ладони лежала большая упругая розовая сосиска. От нее так пахнуло вкуснятиной, что у Барди закружилась голова, в животе тоже сразу все закружилось, ожило, заиграло — все брюхо заходило ходуном и жалобно застонало. От этого стона Барди проснулся. Дерево было, сосиски не было, и черный бородач все еще пел, выводя хрипатые рулады. Но запах вкуснятины не растаял вместе со сном, он разливался волнами у Барди над головой, набегал откуда–то справа и обволакивал со всех сторон дурманящим облаком. Это был настоящий запах, и Барди почувствовал страшный голод. Новый стон его живота подтвердил реальность окружающего мира.

«Я только посмотрю, — убеждал себя Барди, удаляясь от дерева по призывно манящей струе. — Только посмотрю — и все. Проверю, сосиска это или нет. Вдруг не сосиска? Иногда и сардельки похоже пахнут, а Чека Гвоздодер говорил, что ел котлету с таким же запахом».