Он в ответ только стонет, уронив голову в ладони.
— Махимум Райд!
— Максимум, болван, Максимум! — не выдержав, огрызаюсь я. Клык втянул голову в плечи.
Новые раскаты грома. Окна дрожат. Из-за спинки дивана выглядываю в приоткрытую занавеску. У командира такое же недоуменное лицо, какое было у Ари.
— Сейчас, сейчас начнется, — доносится с лестницы голос Газзи.
— Это ты подстроил? — спрашивает его Игги.
— Я.
— А ты не можешь направить ЭТО в сторону, подальше ОТ нашего дома?
«Да, да, пожалуйста. Что бы ЭТО ни было, пусть оно „действует“ в другую сторону», — лихорадочно думаю я про себя.
Газзи только хихикает:
— Сейчас начнется!
Внезапно всю округу освещает здоровенная молния. Невзирая на ставни и занавески, в комнате становится светло как днем. Одновременно раздается зловещий шипящий, свистящий звук, и в доме полностью вырубается все электричество. Потом громыхает адский раскат грома, и внутри у меня холодеет.
Воздух содрогается, барабанные перепонки чуть не лопаются от мощного взрыва. И все мгновенно стихает.
Наступает гробовая тишина.
— Классно! Классно все получилось! — возбужденно орет сверху Газман.
Слышу, как наверху наши ему аплодируют.
— Расскажи, ну-ка говори, как там все получилось! — просит Игги. — Ну что вы молчите! Ладно, я даже отсюда горелый запах чую.
— Я же говорю, класс! Вершина наших пиротехнических достижений! — Газ никак не может угомониться и вприпрыжку врывается в комнату.
Мы с Клыком осторожно поднимаемся на ноги.
— Макс, послушай. — Газзи подбегает ко мне. — Мы увидели в отдалении грозовые тучи. Зуб даю, здесь это первая гроза за сто лет. Смотри, что дальше было. На крыше дома — громоотвод, металлический прут, посылающий разряд молнии в землю. Мы его отсоединили, нацелили на боевиков, ну и, само собой, немного над ним поколдовали, чтобы разряд чуток усилить. Какая у нас логика была? Ты же знаешь: они а) хрупкие, б) металлические. А самое важное, они так близко друг к другу стояли, что заряд от одного к другому передался и всех по цепочке их и поджарил.
Он подпрыгивает на месте, торжествующе размахивая руками:
— Я гений! Я герой! Я могу весь мир взорвать!
Брови у меня ползут вверх.
— Но мир взрывать я, конечно, не хочу. — Газ смущенно закашлялся.
— А давайте наружу глянем. — Тотала, очевидно, мучает любопытство, но первому ему высовываться неохота.
Клык уже стоит у окна, отодвигая пальцем занавеску:
— Ага, здорово ты их поджарил. Расплавились как миленькие. Металла даже на консервную открывашку не хватит.
Игги счастливо дубасит Газзи по спине:
— Молоток!
Трах!
— Ас!
Трах!
Как он только сослепу не промахнется и кого другого не пристукнет!
Медленно открываю парадную дверь. Вокруг дома очерчен четкий черный круг — обгорелые, расплавленные, дымящиеся боевики-робиоты, где стояли, там и полегли.
— Посмотрите, можно ли сохранить какое-нибудь оружие, — командую я стае.
Тело командира, двойника Ари, лежит внутри круга, почти что у самой двери.
Подхожу к нему ближе и содрогаюсь. Смотреть на его лежащие на земле останки тяжело. Одна рука оторвана, нога почернела, но глаза открыты и он медленно поводит ими из стороны в сторону, следя за моим приближением. Вблизи я теперь хорошо вижу — он ужасно похож на Ари, но это только слабая копия.
Я могу прикончить сотню роботов и глазом не моргнуть. Перешагну через них и дальше пойду, посвистывая. Но этот — совсем другое дело. Этот больше похож на жертву, и у меня просыпается к нему жалость.
Но потом вспоминаю, что его главное предназначение ликвидировать мою семью-стаю, вспоминаю, что только что похищена моя мама, что его бойцы только что держали ребят под дулами восьмидесяти нацеленных на них «Узи». Я наклоняюсь, чтобы ему было лучше слышно, и говорю:
— Ну, как поживает это г… мистер Чу?
Его голова дернулась, и свет в глазах погас.
— Передавай ему привет, если, конечно, тебя здесь подберут.
Поворачиваюсь к стае и отдаю приказ:
— Собирайтесь. Вещей брать по минимуму. Сматываемся.
Только мы входим обратно в дом, раздается телефонный звонок.
— Обыкновенный проводной телефон от электрической сети не зависит, — объясняет Игги, каким-то образом понимая, чему мы все удивляемся.
Хватаю трубку.
— Что?
— Макс, хорошо, что я до тебя дозвонился, — говорит Джон Абейт. — Поступили новые сведения об исчезновении Валенсии, но я бы не хотел обсуждать их по телефону. Нас известили, что за вашим домом ведется наблюдение.
— Думаю, уже не ведется. — Я смотрю на груды мусора за окном.
— Так или иначе, я высылаю за вами машину. Как говорится, береженого Бог бережет. Она будет у вас в течение часа.
— Через час уже рассветет, — ни к селу ни к городу говорю я ему. Меня вновь накрывает волной отчаяния от того, что случилось с мамой. Голова раскалывается, и я вдруг от усталости оседаю на пол. — Присылайте лучше броневик.
Рассвет, чуть забрезживший на горизонте и медленно расцветающий в темноте нежными розовыми и кремовыми проблесками, вселяет веру в жизнь и рождает у людей желание радостно встретить новый день.
Я вам сразу скажу: или эти люди совершенные психи, или просто мы знаем другие рассветы.
Такие, как, например, этот: разрушения по всей округе, обугленная земля, вывернутые с корнями и поваленные на землю кактусы, почерневшие обломки металла, расплавленные провода, плюс искалеченные останки бедняги-получеловека, созданного быть слепым оружием в чужой войне.
Когда, подняв облако пыли, за нами приехал бронированный «хаммер», мы все ждали его в гостиной. Ангел и Газзи спят. Надж притихла и сидит в углу, подперев кулаком подбородок. Игги и Тотал дружно храпят на втором диване.
На Клыка я даже не смотрю. Ума не приложу, как это я позволила себе так расслабиться? После некоторого, так сказать, прогресса в наших отношениях все мои защитные механизмы снова пришли в действие. Когда я сказала ему, что все, что между нами было, — это ошибка, он меня чуть не убил. И правильно бы сделал.
Когда у подъезда зашуршали шины «хаммера», я сначала из-за занавески внимательно его осмотрела. Из машины вышел доктор Абейт и испуганно воззрился на следы недавнего побоища. Открываю ему дверь:
— Здравствуйте!
Мы с ним несколько раз встречались, и он вроде бы ничего себе мужик. Я про него знаю, что он один из лучших маминых друзей, поэтому не мудрено, что на лице у него написано страшное беспокойство.
Увидев нас всех в целости и сохранности, он немного успокаивается.
— Этим тут у вас здорово досталось. — Он кивает на груду останков за окном.
— Как всегда, — устало откликаюсь я.
— Макс!
Я замираю, услышав еще один голос. Только этого мне и не хватало после сегодняшних ночных ужасов. Из «хаммера» выходит Бриджит Двайер и, широко улыбаясь и тряся рыжей гривой, торопливо подходит ко мне.
Даю ей себя обнять.
— Какой кошмар! То, что случилось с твоей мамой, — просто тихий ужас, — искренне говорит она. — Я тебе обещаю, что мы ее вытащим. Обещаю!
Киваю и стою, как истукан, пока Бриджит по очереди обнимает всю мою стаю.
Похоже, «защитные механизмы» надо снова переосмыслить.
— Давайте скорей, — торопит нас Джон Абейт. — Нас ждет самолет. Новостями обменяемся по дороге.
— Макс, — начинает Надж, и я нервно сжимаюсь в комок. Сейчас она что-нибудь выкинет. Но я стоически притворяюсь, что ничего не подозреваю:
— Садись скорей в машину, моя девочка.
Она судорожно сглатывает:
— Я остаюсь.
— Тебе нельзя оставаться. Здесь опасно.
— В школе вместе со всеми ребятами не опасно. — Она вяло машет рукой в сторону пожарища. — Я так больше жить не могу. Я хочу ходить в школу и быть, как все нормальные дети. Хотя бы ненадолго.
У меня есть миллион убедительнейших аргументов. Я готова красноречиво доказывать ей, что она не права и делает самую большую ошибку в жизни. Я уже открываю рот, чтобы начать свои доказательства, как вдруг до меня доходит: все это бесполезно. Надж уже не ребенок. Ей не пять и не шесть лет — ей одиннадцать. Еще годик, и она станет выше меня ростом. И сейчас, если она говорит, что она больше не может жить, как живет стая, значит, она действительно так жить не может.
Если она не может или не хочет больше бороться, ее неминуемо, рано или поздно, ранят. Или того хуже… Моя стая должна быть маленькой бесстрашной и отчаянной армией. А раз у Надж не лежит больше к этому сердце, на нее нельзя будет положиться в драке. И изменить это не в моих силах.
Я выпрямляюсь, поднимаю голову и выставляю вперед подбородок. Я в стае командир, потому что я готова на любую тяжелую работу.
