— У тебя их больше нет? Ты их потеряла? О нет… — не смогла удержаться она.
Но сразу же пожалела о своих словах. Какое дело ей было до игрушек! Главное — это ее дети. Этой ночью, наполненной нежностью, она не хотела, чтобы Эрброу расстраивалась оттого, что потеряла куклу и лодочку, пусть даже это было все, что осталось от детства самой Роби. Дети рассеянны — это нормально. Судьба всех игрушек — быть потерянными, сломанными, забытыми.
Но Эрброу нисколько не смутилась и совсем не расстроилась.
— Аккайл, — безмятежно объяснила она.
— Ранкстрайл? Ты отдала их капитану Ранкстрайлу? — в недоумении переспросила Розальба. — Лодочку и куклу? Капитану?
— Аккайл, Аоа. Деки, — объяснила подробнее Эрброу, вновь разводя ручками, как кто-то, кто объясняет и без того понятные вещи.
— Ранкстрайл и Аврора, детки? Ты подарила их Ранкстрайлу и Авроре для их будущих детей?
Эрброу кивнула и, зевая, потянулась. Розальба расхохоталась. Впервые после того, как она потеряла Йорша, Роби слышала звук собственного смеха.
— Молодец, дочка, отличная мысль! Значит, мы уже сделали им свадебный подарок, да?
Она говорила уже сама с собой. Голубые глаза Эрброу были закрыты, девочка спокойно посапывала во сне. Длинный путь нежности, пройденный куклой и лодочкой, не завершался: теперь они должны были достаться детям Авроры и капитана.
— Действительно, отличная идея, — тихонько добавила Розальба, обращаясь к спящей девочке. — Мы первыми сделали им подарок и произвели тем самым хорошее впечатление; к тому же мы еще дешево отделались, ведь в этой земле, истощенной тридцатью годами правления Судьи-администратора и месяцем осады орков, золотом да серебром лучше не разбрасываться.
Вдруг она с ужасом вспомнила, что прокляла Аврору.
Эта мысль убила ее радость, как град и холод убивают первые апрельские цветы.
Розальба никогда не молилась.
Ни разу в своей жизни она не просила о чем-то богов.
Если они ничего не могли сделать, то не стоило тратить время на молитвы. Если же, будучи всесильными, они допускали страдание, нищету и произвол, попранную справедливость и преданную невинность, то она тем более предпочла бы скорее спуститься в преисподнюю, чем молиться таким богам. Она не молилась, когда казнили ее родителей. Она не молилась перед смертью Йорша. Она никогда не молилась о том, чтобы ее дети родились здоровыми, считая это нечестным по отношению к женщинам, которые не сделали никому ничего плохого, но дети которых родились калеками телом или разумом. За всю свою жизнь Роби не произнесла ни слова молитвы.
Но этой ночью она молилась всей силой своей души. Она просила прощения за свою неблагодарность и каялась в своей зависти. Она благодарила за жизнь, дарованную ей и всем остальным, даже страдающим, даже калекам. Она поняла, что без страдания невозможно было создать людей и без существования зла невозможно было дать им свободу. Поняла, что задачей того, кто создал мир, было не избавлять от страдания, а открывать людям его суть. Она молилась о том, чтобы проклятие, наложенное ею на невинную душу, было снято. Она молилась и молилась. Она не просила прощения за то, что убила Арньоло, ибо это был единственный способ спасти свою жизнь, но просила простить ей неуважение к его останкам. Ведь и Арньоло выносила в своем чреве мать, такая же женщина, как она. Роби просила прощения и за то, как обошлась с убитыми орками, приказав обезглавить их.
С облегчением выплакав свои последние слезы, Розальба наслаждалась ощущением высшего счастья, которое дарило ей дыхание ее детей, их запах под большим белым одеялом, похожим на облако. Она покормила сыновей грудью, когда они начали было просыпаться, чтобы ни один звук, даже сладчайший плач голодного младенца, не нарушил тишины этого момента. Роби долго гладила детей по голове, чувствуя под пальцами кудри Эрброу, гладкие и тонкие волосики Ардуина и еще покрытую пушком головку своего последнего сына, малыша, который носил имя отца и уже побывал в царстве смерти, но смог вернуться обратно.
На рассвете она тоже заснула. Закрывая глаза, Розальба услышала ни с чем не сравнимый легкий звук падающих капель дождя. Роби спала, спала и видела сны, и ее усталость наконец-то растаяла, как пыль под дождем.
Она оказалась в каком-то тесном и темном месте, замкнутом, словно круг, и поняла, что находится внутри дорожного мешка.
Там лежала косточка какого-то фрукта, зачитанное до дыр письмо и небольшая деревянная лодочка с куклой, которые когда-то принадлежали ей, а теперь предназначались детям женщины, которую она однажды прокляла. Роби поняла, что этот дар снимал проклятие. Лишь сейчас она заметила, что к игрушкам прилипли белые и красные лепестки; некоторые из них оторвались и тихо упали на дно мешка, смешавшись там с другими, старыми и засохшими, но окрашенными в те же два цвета: так соединяются в долгожданном объятии тела и руки. Кровь Последнего Дракона и Последнего Эльфа смешалась на этих лепестках, и в темный замкнутый круг ворвался яркий луч света. Это происходило не только внутри мешка, но и в самом царстве смерти: Роби увидела, как прошлое обоих соединялось с будущим, которое несло с собой утешение любому страданию.
Она увидела холмы Новой Луны, заросшие цветущими маками и дроком, и над ними — большие зеленые крылья дракона, чешуя и шерсть которых складывались в диковинные золотые узоры. Между его широкими крыльями она увидела воинов, которые убили его, но получили прощение, ибо сделали это не для того, чтобы разрушить жизнь, а для того, чтобы спасти: благодаря им была подарена жизнь девочке, носившей теперь имя дракона. Роби увидела, как руки, на которых были целы все пальцы, гладили мягкую шерсть, и поняла, что воины и дракон утешали друг друга в том, что не оставили после себя потомства, — зато они могли вспомнить имена детей, которых спасли. Она увидела Джастрина, бегущего по ветру, увидела улыбку Йорша и навсегда запомнила ее. Она узнала молчаливого высокого мужчину — первого, кто пал под ее командованием; за ним следовали все остальные. Увидела длинные столы, накрытые тонкими льняными скатертями и грубыми конопляными, и узнала коменданта королевского дворца, который беспокойно и радостно готовил для всех бесконечный пир, подавая как изысканных фаршированных фазанов, так и простую фасоль со шкварками, засахаренных летучих мышей и начиненных кедровыми орешками крыс, которые спасли осажденных от голодной смерти. В легком тумане раннего утра она увидела лица отца и матери… Где-то вдалеке — тени орков, которых она приказала похоронить. Последней она увидела тень Арньоло, который когда-то тоже был ребенком и у которого тоже должна была быть своя история.
Миллионы и миллионы маленьких капель отрывались от туч в низком небе, которое вот уже несколько дней давило на Далигар, и падали на город, наполняя колодцы, унося духоту, смывая пыль и кровь — кровь Джастрина, кровь Лизентрайля, кровь всех тех, кто ее пролил, и оставляя обо всех мертвых лишь светлую память. Капли сливались в небольшие ручьи и миниатюрные водопады, которые падали с крыш и лестниц, смывая кровь Арньоло и кровь орков. Дождь очищал колья, на которых еще вчера торчали отрубленные головы и которые впредь должны были служить лишь для подвязки фасоли. Струи воды смывали невинную кровь, лившуюся год за годом на плаху, и смывали стыд тех, кто смотрел на это и не вмешивался.
Дождь соединился с землей, чтобы вновь зазеленела трава, чтобы виноградная лоза снова гордо поднялась к чистому небу, чтобы капуста опять засияла навстречу солнцу своими голубоватыми листьями. И чтобы сморщенные от засухи помидоры вновь налились соком.
Ранкстрайл, молодой капитан Далигара, Победитель орков, Освободитель Варила, Отмстивший за честь Народа Людей, увидел на горизонте свой город в тот момент, когда послеполуденное солнце сверкало на густой и нежной зелени спелого риса. Когда он подъехал к Большим воротам и спешился, первые лучи заката уже окрасили красным стены Внешнего кольца и поросший апельсиновыми и миндальными деревьями холм, на котором возвышался город.
Стражники у ворот узнали Ранкстрайла. Прощаясь, он поручил им заботу о Волке и о своем великолепном скакуне, черном, как крыло ворона, как дыхание ночи.
Капитан не желал, чтобы его сопровождали. Он отправился дальше один, пешком. Плащ окутывал его с ног до головы и скрывал висевший на боку меч. Он прошел мимо сточных канав, в которых играли дети, окруженные курами и гусями, чьи белоснежные крылья сливались с отражавшимися в лужах облаками.
Между камнями городских стен снова рос мох, плющ и какой-то кустарник с мелкими цветами. Пестрые огороды на высоких террасах тоже вернулись к жизни. В южной части Внешнего кольца виднелось целое дерево, настоящая дикая вишня, криво торчавшая из вертикальной стены. Видно, ее корни нашли в расщелинах стен достаточно места, чтобы уцепиться за камень и, несмотря ни на что, жить, расти, цвести, отражаться в лужах вместе с облаками и гусиными крыльями и приносить свои маленькие кисловатые плоды.
