— Собаками разит, — растерянно заметил Лугатик, — но это не из города, это все здесь. Запашок устойчивый.
— Собачий запах приятен, — проговорил Петька, — однако его перебивает волчья вонь. Так пахнут горожане, когда готовятся к убийству. Разве вы не чуете запаха волчьей крови?
Раппопет пожал плечами, вынул из карманов руки, закинул их за спину, покривился, может, нюх у Буриха, как у собаки, и он улавливает еще какие-то запахи, но выводы и предупреждения, которые Петька делал по запахам, были, по крайней мере, смешны для Андрюхи, если не сказать резче. Бурих явно держит их за безумцев. Откуда им знать, как пахнет волчья кровь? Да и вообще, какая разница между собачьим и волчьим запахами? Для людей — никакой. Раппопет хмыкнул и отвернулся. Взгляд заскользил по поверхности реки. Собачьих морд в воде не было. Волна темной рябью покрывала поверхность, храня какое-то жуткое смутное таинство и отдавая пугающей глубиной. Любитель поплавать в реке, понырять, порыбачить, Раппопет сейчас совсем не хотел оказаться в этой воде и, как ни странно, несмотря на голод, не желал поудить здесь рыбу. Казалось, над всем вокруг висел едкий звериный дух. Трава на берегу у воды была изрядно собаками вытоптана, поляна рассекалась множеством лучей-троп, по которым животные спускались к реке и уходили в лес. На другом берегу реки торчали какие-то непонятные постройки. Раппопет отвел глаза от противоположного берега и всмотрелся в темный лесной массив за поляной, но что можно было отсюда рассмотреть, кроме сомкнувшихся в плотную стену деревьев! Веселого мало, точнее, веселого Раппопет совсем не наблюдал.
— Еще раз рекомендую прислушаться к моим словам, — повысил голос, почти потребовал Бурих, уловив насмешку Раппопета. — Не испытывайте судьбу. Вы и так не в лучшем положении. Завтра, если ночь пройдет спокойно, поищем вашу подружку вместе. Ну а если неспокойно — будет видно. А теперь оставайтесь с нами.
Неосознанно Малкин испытывал доверие к Буриху, непонятные опасения Петьки взволновали его. Ноздри Малкина задрожали, он еще раз незаметно для остальных глубоко вобрал в легкие воздух. Почудилось, что уловил, кроме собачьего, и другой дух. Было ли это на самом деле, либо просто-напросто самовнушением, определить невозможно, но Малкин пристально осмотрелся вокруг. Вечер набирал силу, дома горожан на окраине начинали терять четкие очертания, ночь была уже не за горами, над горизонтом скапливалась непонятная мрачная муть, за которую, как за занавес, медленно уходило солнце, бледнея и теряя яркость при приближении к линии окоема. Мягкая поступь ночи слышалась из-за спинного хребта вечера. В конце концов, подумал Малкин, если Карюхи уже нет в сумасшедшем доме, как предположил Бурих, и неизвестно, где ее искать, то зачем ломать копья и рваться в неизвестность? Все равно на ночь придется где-то остановиться и тесниться в машине, так почему б не покемарить тут, в гостях у Буриха? Но спутники не склонны были так сразу с ним соглашаться. Предложение Петьки внесло разброд. Боролись два чувства. Внутреннее согласие между приятелями расклеилось. Бурих чутко уловил эти настроения, довольно убедительно произнес еще несколько нужных фраз, плотнее забил клинья между приятелями. Малкин поддержал Буриха. В общем, в итоге предложение Буриха, хоть со скрипом, было принято.
Машину спрятали на опушке в густом кустарнике, сверху прикрыли ветками. За Петькой по тропе вошли в плотную стену ельника, над тропой ветки были вырезаны, сделано подобие зеленого тоннеля. Белым днем здесь царил полумрак, а в преддверии ночи темнота сгустилась, клубясь прохладой, приходилось напрягать зрение, чтобы не сойти с тропы и не наткнуться на торчащие ветки. Тоннель тянулся, как кишка, под ногами мягко шуршала опавшая многолетняя хвоя, проминаясь под подошвами обуви. Шли молча. Впереди Бурих, за ним Малкин и остальные гуськом. Псов в тоннеле не видно. Метров через сорок тропа вывела на большую вырубку, темнота тоннеля осталась позади, глазам вновь открылся свет вечернего неба, очерченного высокими макушками деревьев по краям вырубки. Посередине искусственной поляны корячились несколько бревенчатых строений, похожих на видавшие виды хозяйственные постройки, однако не перевернутые, как дома в городе, а как положено, скособоченными крышами вверх. Крохотные отверстия-оконца в стенах, как будто отдушины. Строения высились в два ряда, подойти к ним с любой стороны от леса можно было только по открытому пространству вырубки. Так обычно строят, чтобы обезопасить себя от нападений из леса. Вырубка пестрила остатками сухих старых пней. Часть из них пялилась в глаза потускневшими гладкими срезами из-под пилы, другая часть горбатилась кривыми рублеными расщепами из-под топора. Трава между пнями вытоптана. Бросились в глаза черные круги от выгоревших костров и кучи заготовленного валежника и дров. Определенно место было обжитым. У выхода из тоннеля сидели два огромных сторожевых пса с обвислыми рваными ушами, стреляя глазами по вырубке. Встречая гостей, хмуро поднялись на ноги. Один из псов мрачно раскрыл большущую пасть, то ли зевнул, то ли показал клыки для острастки. Второй втянул в пасть высунутый длинный язык и выгнул спину.
Люди сомкнулись, проходя мимо. Извилистый путь между пнями привел к неказистому потускневшему строению, бревна которого были плохо ошкурены, плохо подогнаны, щели неискусно забиты деревянными клиньями и паклей. Петька толкнул дощатую дверь со скрипучими до визга петлями и с кривой деревянной ручкой, отшлифованной ладонями. Строение было старым, покосившимся, с долевыми трещинами в бревнах, его правильнее было бы назвать халупой, нежели стоящей постройкой. С близкого расстояния все смотрелось удручающе. Тем не менее из открытой двери потянуло сильным запахом пищи. В горле защекотало, засосало в желудке, обильно потекла слюна.
Внутри постройки было темно, почти как в тоннеле, перегородка делила помещение надвое. В перегородке — дверной проем без двери. В первой половине большой, сколоченный из шершавых сучковатых досок, стол, много деревянных скамеек. На столе — пища. По торцам — две примитивные керосиновые лампы. Петька спичками, лежавшими рядом, зажег их. Лампы зачадили, пламя заметалось, облизало края горелок и вытянулось вверх, трепеща и разгоняя темноту. Раппопет присвистнул, жадно обводя глазами стол и потирая ладони:
— Э, да ты живешь, как кум королю, — давясь слюной, позавидовал он Буриху. — А я, дурак, не хотел с тобой топать. Что ж ты не сказал, что у тебя еды немеряно? Ты как, не будешь возражать, если мы немного поедим? Брюхо подводит. В этом чертовом городе даже перекусить не удалось. Завернули в кафе и попали на такое представление, что глаза на лоб полезли. В магазине купить кусок хлеба невозможно, нормальные деньги у них за фальшивки принимают. Как тебе это нравится? При наличии кафе и магазинов запросто можно концы отдать от голодухи. У тебя-то откуда все эти харчи, если не секрет?
— Не секрет, — отозвался Бурих. — Добываем в городе. Жуйте.
— Что значит — добываете? — не сообразил Лугатик. — Что-то у нас добыть сегодня не получилось, непростое дело оказалось. А ты, случайно, не подворовываешь в городе, приятель? Хотя мы и сами намеревались ночью местные огороды ковырнуть. На что только не пойдешь, когда живот подводит! Я тебя не осуждаю, Петька. Вот только что-то ты себе стоящую одежонку не раздобыл. Ходишь каким-то Митрофаном. Заменил бы на джинсы и приличную рубашку.
Бурих усмехнулся. Раппопет не отрывал голодного взгляда от еды и уже усаживался за стол. В глаза ему пялился огромный кусок мяса с костью, лежавший на круглом потертом подносе. Лугатик нагнулся и подхватил со столешницы краюху черного хлеба, руками разломил на четыре части, не обратив внимания на длинный широкий нож с короткой замусоленной дубовой ручкой. Посередине стола стоял котелок, покрытый снаружи сажей костра, с остывшим варевом внутри. Лежали десяток видавших виды ложек. На холодной большой сковороде застыли куски жареной рыбы. Рядом — большой кусок сыра, простокваша в банке и десяток кружек. И еще полбатона колбасы и куски мяса в чашке. Раппопет подхватил мясо и жадно поднес ко рту. Лугатик плюхнулся рядом с Андрюхой и последовал его примеру. Катюха и Малкин присоединились. В ход пошло все, что было на столе. Уплетали за обе щеки, за ушами трещало. Бурих отдалился, от стены из-под выцветших бровей рассеянно наблюдал за оголодавшими гостями. Пружинистая напряженность тела выдавала внутреннюю тревогу. Что-то определенно заботило его, и это не было связано с гостями. Пальцы рук сжимались в кулаки, желваки на щеках под бородой неспокойно ходили. Наконец приятели, отдуваясь, отодвинулись от стола. Раппопет сытно потянулся, спросил с ленцой в голосе:
— Для кого здесь столько скамеек, кто все это смастерил?
