Песня витала над торговыми рядами, повторяясь вновь и вновь.
– Продаёшь или покупаешь? – спрашивали вокруг.
Мальчик шёл между прилавками, жалея, что не может на время вернуться в обличье кролика и прошмыгнуть незамеченным через ярмарку. Будь он кроликом, не мучился бы сомнениями, как поступить. Он бы слышал приказ хозяйки, а не песню, которую наигрывал неведомый шарманщик. Музыка играла из ниоткуда и отовсюду сразу. Торговцы и посетители не замечали однообразной мелодии, лишь изредка встряхивали головами или отмахивались от напева как от назойливой мухи.
Ярмарка раскинулась посреди пшеничного поля. Если оно и было когда-то золотым и полным жизни, то ярмарка выжала из пшеничных колосьев все соки. Одни склонили головки, искорёженные чёрными, уродливыми наростами, другие покрылись бурыми пятнами, как будто их поела ржавчина, и источали горький запах. Колосья ломались от прикосновения, острые края резали руки.
В обычные дни прилавки вырастали как из-под земли. Идёшь, идёшь и натыкаешься на торговца, громко выкрикивающего «продаёшь или покупаешь?». Возле прилавков пшеница исчезала, словно её долгое время вытаптывали сотни ног. Голая земля выглядела выжженной, мёртвой. Стол исчезал, когда незаинтересовавшийся посетитель проходил мимо, пшеница возносила к небу больные колосья. Но сегодня ярмарка полнилась торговлей и шумом, пшеница отступила, сомкнув чёрно-бурое кольцо вокруг многочисленных рядов.
На ближайшем к мальчику прилавке в глубоких тарелках высились аккуратные горки пирожков с пылу с жару. Пирожки источали соблазнительные ароматы, у стола толпились покупатели. Кого тут только не было! Мальчик без труда узнал лешего, моховика, кикимору. Позади серыми дымками клубились призраки.
– А эти куда? – взвизгивала кикимора. На её щеках зеленели четыре бородавки. – Ни вкуса, ни запаха не почувствуют. Товар зря переводить.
– Дай и нам, – шелестели призраки. – Мы хотим вспомнить вкус.
– Ишь чего захотели! – отмахивался моховик. – Вам и предложить взамен нечего.
Леший перебирал пирожки покрытыми корой пальцами.
– С чем пирожки? – спросил мальчик. Что он ел в последний раз? Ягодку малины под ёлкой. А до того листик салата в доме у Маши.
– С чем тебе захочется, если заплатить сможешь, – ответила торговка, худая женщина, вполне похожая на обычного человека, но с третьим глазом во лбу.
– Я с капустой люблю.
– И с капустой есть. И с грибами. И с яблоками. С яблоками хочешь, мальчик?
Торговка указывала на тарелки, кикимора переглядывалась с лешим. Они оценивали мальчика.
– Нет-нет, не с яблоками, – попросил мальчик, яблоки напоминали ему о ведьме. – Один с капустой, пожалуйста.
– Плати, – женщина протянула руку, покрытую островками лишая.
Мальчик понял, что останется голодным. Денег у него никогда не водилось.
– Мне нечего предложить, – признался он.
– Глазок давай или палец любой, – предложила торговка. – Ты же человек? На тебя быстро едоки найдутся. Я тебе с капустой, а из тебя с мяском!
Леший захохотал. Смех его походил на птичьи крики. Кикимора смеялась визгливо.
– С крольчатиной ведьминой сама ешь, – заворчал моховик. Он порос бурым мхом, но цепкие маленькие глазки быстро разглядели, что за мальчишка стоял перед ним. Он ткнул в грудь мальчика чёрным ногтем. – Ты чеши отсюдова, тебя дальше ждут.
Мальчик не стал спорить. Побрёл от стола к столу. Запах пирожков преследовал его долго.
– Сердца! Кому сердца? Обрести силу, недоступную прежде! Смелость волка, мощь медведя, хитрость человека!
– Продаю заунывный плач! Заунывный плач в ассортименте!
– Меняю время людское на время перепутное! За три года в человечьем мире двадцать лет на Перепутье отдам!
На ярмарке продавали всё, что могло предложить Перепутье. Жуткое и бессмысленное, желанное и никому не нужное, привычное и странное.
– Богатый выбор кореньев да зелий, – через лавку к мальчику перегнулся серый кот. Глаза кота скрывала повязка. – Приворотное-отворотное, для памяти, для забытья, для полётов во снах, для невидимости.
– Кому нужны твои варева? – донеслось с соседнего прилавка. – Вот у меня каменья самоцветные!
Самоцветы продавала трёхглавая змея. Камни она уложила горками, отсортировала по цвету. Они походили на конфеты, которые Машина мама раскладывала в вазочки. Фантики конфет блестели почти так же маняще.
Посетители присматривались-приценивались. Отдавали, что могли: шишки, воду из Реки времени, грибы, ягоды, мёд. Некоторые шли на уловки:
– Старый балахон Лодочника! Кому впору придёт, тот во главе лодки и станет!
– Пять дней в человечьем доме меняю на шкуру оборотня!
– Лунный свет в бочонке!
За лунный свет, которого на Перепутье никто не видывал, как и света солнца, русалки отрезали серебряные волосы. Угольно-чёрные чуры, которые раньше жили в людских избах, но с появлением многоэтажек лишились домов и перебрались на Перепутье, тащили на ярмарку свои главные ценности – затвердевшие куски хлеба, единственное, что напоминало им о прошлой жизни. Тащили в надежде на пять дней в человечьем доме. Шкуры оборотня они предложить не могли. Кто с оборотнем встречался, обычно с трудом собственную шкуру сохранял. Ну а старый балахон Лодочника – на эту небылицу никто не купился.
– Поскорей налетай, не зевай, не моргай, столько лиц у меня, где твоё, выбирай! – перекрыл зазывания и бесконечную песню ярмарки девчоночий крик.
Через два прилавка от мальчика весело плясала Маша.
– А вот кому лицо? Будешь стар или млад, беден или богат, страшен или красив, весел или спесив! – Маша кланялась покупателям. На столе перед ней лежали куски ткани.
Вокруг её прилавка тоже толпились призраки. Они кричали наперебой:
– За призрачный вой сторгуемся? Вою лучше всех на Перепутье.
– Цепи свои отдам!
– Слугой верным стану!
– Пошли прочь, – огрызалась Маша, – на вас не лицо, простынь белую накидывать! А вот кому лицо? С одного хозяина на другого, из себя в любого!
Мальчик пролетел через призраков, даже не поморщившись от холода, исходившего от них.
– Маша, нашлась! – Он чуть не запрыгнул на прилавок.
Маша подмигнула ему, схватила себя за нос и дёрнула. Улыбающееся лицо отделилось, сохранив форму на некоторое время, повисло на протянутой к мальчику лапе бесформенной тряпкой. Мальчику скалился енот ростом со взрослого человека.
– Приглянулось? – спросил енот, старательно выговаривая слоги. – Совсем свежее, недавно на Перепутье забрело. Бери, – енот потряс Машиным лицом, – не пожалеешь!
– Что вы сделали с Машей? – прошептал мальчик.
– Чего бормочешь? – навострил уши енот. – Ты явно не меня ожидал увидеть. Постой, – вытаращился он на мальчика, – ты вообще мимика хоть раз видел?
Призраки пытались стянуть лицо с лапы енота, но бледные руки проходили сквозь лицо, лапу и стол. Призраки стенали:
– За старинный клад отдай!
– Отдай! На волю охота!
– Пошли прочь, назойливые. – Енот взмахнул хвостом, разгоняя их. – Вот же развелось!
– Вы Машу съели, а лицо её на себя приклеили, – повторил мальчик.
– Никого я не ел! Фу ты. – Енот выглядел озадаченным. – Я ящериц люблю, жуков. Ты, если голодный, иди обратно, там пирожки на любой вкус.
– Я был там… – мальчик никак не мог прийти в себя, – у меня палец попросили за пирожок.
К прилавку енота подошёл настоящий великан. Мальчик нырнул под стол подальше от огромных кулаков.
– Господин Волот! – пролепетал енот, спешно перекладывая лица. – За заказом пожаловали? Вот заказик, – енот вытащил тряпицу величиной с полстола, – как просили, лицо братца вашего.
– Сколько? – пророкотал великан.
Мальчик смотрел снизу вверх на рыжую бороду и рыжий кончик носа. На великане красовалась синяя рубаха с вышитыми на ней одуванчиками, красный пояс и красные штаны. Лапти великана были размером с енота.
