Я понятия не имела, как я это сделала. Когда моя мать пускала в ход взгляд Пробуждающей Совесть, ускользнуть, пока она не закончит, было невозможно, и все-таки… все-таки я не стала больше оставаться на месте. Я пятилась, я спотыкалась и снова поднималась… А потом, повернувшись, пустилась бежать.
— Дина!
Но я не желала слушать. Я заткнула пальцами уши и наполовину опустила веки, так что даже не видела, куда ставила ноги, и я бежала, бежала изо всех сил — вверх, на вершину холма, вниз с другого его склона…
— Дина, Дина, остановись! Это важно!
Я слышала у себя за спиной, как звала меня мать. Голос ее не был уже голосом Пробуждающей Совесть, в нем слышалось только отчаяние. Но я не оборачивалась. Я продолжала бежать до тех пор, пока не выбилась из сил.
Начало темнеть. Мои пальцы застыли от холода. Все на мне застыло от холода. Я сидела, прислонившись спиной к одному из гигантских валунов в Каменном Кругу, и глядела вниз, на наш маленький дом. Кто-то зажег лампу, но оконные ставни были открыты, так что свет лампы желтыми четырехугольниками падал на двор. Я знала: это сделано для того, чтобы мне легче было найти дорогу домой. Я знала, что мать там внизу, наверняка в кухне, и что она вне себя от волнения. Мелли, ясное дело, спрашивала обо мне. Думается, примерно тысячу раз. И Роза, и Давин… Им не так-то легко объяснить, что стряслось.
Мать была в ужасе: неужто я могу стать, как мой отец. Она знала: я унаследовала Дар Змеи от него, точь-в-точь как силы Пробуждающей Совесть от нее. Но она не желала, чтоб я стала чернокнижницей.
Я и сама не хотела этого. Но… но я и сама не знала, кем бы я хотела быть. Я не знала, что я за человек: дочь матери, дочь отца или вовсе что-то третье.
Холод охватил все мое тело. Травинки покрылись изморосью. Коли я останусь здесь на всю ночь, мне уже не понадобится размышлять о силах Пробуждающей Совесть, о Даре Змеи, о своем будущем и о чем-либо в этом роде. Если я сейчас же не встану и хотя бы чуточку не разгоню кровь в своих омертвелых ногах… Я знала, от холода Высокогорья можно умереть. Каллан вечно повторял нам: «Найдите пристанище! Разведите огонь! А если не можете удержать тепло по-другому, идите! Двигайтесь! Сидеть спокойно на месте может стоить вам жизни!»
Я тоже смогу пробраться тайком вниз и вывести Шелковую из конюшни. Могу ускакать прочь! Может, в Лаклан, где не знали, что у меня есть силы чернокнижницы. Или явиться к семейству Аврелиус в Сагислок.
Они благодарны мне за то, что я принимала участие в возвращении малышки Миры в ее дом, к семье. Они, должно быть, хорошо примут меня.
Роза! Мелли! Давин! Мама! Нет!
Я не могла так поступить!
Я медленно поднялась. Ноги у меня так онемели, что я была вынуждена опереться на темный, усеянный черными пятнами гранитный валун. Ноги мои были как две ледышки. Может, я их уже отморозила? Держась рукой за гранит, чтобы не упасть, я начала хромать и спотыкаться вокруг гигантского валуна.
Жизнь медленно возвращалась в мои холодные как лед голени, а под конец и в ступни. Но пальцы по-прежнему не слушались.
Долог был путь к Дому Можжевеловый Ягодник и к окнам, светившимся желтым светом во мраке. И когда я наконец распахнула кухонную дверь, Лайка, потявкивая и виляя хвостом, принял меня как обычно. Роза и Давин таращились на меня так, будто боялись, что я вот-вот захвораю. Мелли уже давным-давно уложили спать. А мать просто сидела у очага, повернувшись ко всем спиной, и не произносила ни слова. Она не глядела на меня. А я не глядела на нее.
Цииииинг! Вииииссь! Вииссь-свокк!
— Снова, черт возьми! Опять попадание!
Сталь меча, просвистев, рассекала воздух короткими грубыми ударами. Когда она попала в цель, раздался мерзкий хлюпающий звук. А в пустой овчарне Мауди еще пронзительнее запахло свекольным соком и потом.
Теперь я уже переводил дух, коротко и глубоко вздыхая, а в бок мне досталось столько уколов, что я едва мог выпрямиться. Но я не собирался сдаваться. По крайней мере до тех пор, пока остается хотя бы крохотная надежда…
Вииись-цииинг!.. Свокк!
Я неудачно отразил удар, и еще одна свекла покатилась на землю, разрубленная на две неровные половинки. А у меня оставалась всего одна, одиноко торчащая на своем колышке, будто недоделанное пугало. Мне нужно было защищать его. Если Нико опять разрубит свеклу, мне конец, а он выиграл!
— Давай снова, Давин! — предложил он, конечно же запыхавшись, но вообще-то запыхавшись вовсе не так, как я.
Я, ясное дело, мог бегать быстрее и дальше, чем он, но, когда доходило до поединка на мечах, Нико куда расчетливей тратил силы на настоящие удары. Он слегка помахал мне свободной рукой.
— Напрягись немного! — посоветовал он.
«Напрягись немного!» Легко ему говорить! Его темные волосы совершенно почернели от пота. Но в движениях не было и следа усталости. Особенно если учесть, что он вообще терпеть не мог меч…
Я заметил атаку Нико в последний момент и отразил его удар своим ударом.
Ба-а-а-х!
Я почувствовал, как невольная улыбка растянула уголки моего рта. Погоди, Нико! На сей раз я оказался слишком быстрым, слишком крепким орешком для тебя!
Но что это?..
Нет!
Снова, черт возьми! Если б он, по крайней мере, спокойно стоял на месте…
Шмяк! Упала последняя свекла! А я стоял с дрожащими руками и тяжело дышал, как собака в жару, и мне оставалось только признать себя побежденным.
Нико был не из тех, кто важничал. Он только вытер тряпкой свекольный сок с лезвия и коротко кивнул, скорее в знак привета.
— Еще раз? — спросил он. — Тогда я смогу защищаться, а ты — нападать.
Он хорошо знал, что я больше люблю нападать. Но руки были налиты свинцом, и я вообще не был уверен, что смогу когда-нибудь поднять их вновь.
— Нет, спасибо! — ответил я. — Думаю, на сегодня мне хватит.
Он снова кивнул:
— Тогда попробуем завтра еще.
— Пойдешь со мной наверх?
— Попробую еще поупражняться!
— Нико, тебе не кажется, что с тебя тоже хватит?
Ясное дело, он лучше сберег силы, чем я, но пот струйками стекал с его обнаженного туловища, и, как бы ни шумели потоки дождя, заливавшего покрытую дерном крышу овчарни, я слышал, как тяжело дышал он сам.
— Еще разок! — сказал он, стиснув зубы.
Когда он поднял меч, я увидел, что его рука дрожит. Все-таки он сделал еще несколько выпадов, однако лишь с воображаемым противником вместо меня.
Я покачал головой, но он этого не заметил.
— Я принесу воды, — сказал я, натягивая рубашку, чтобы не замерзнуть. — Нико?
Он наконец-то отложил меч в сторону и, стоя в дверях, смотрел на осенний дождь. Его плечи обвисли, и я почему-то был уверен, что ноги его дрожат. Мои-то, во всяком случае, дрожали.
— Да?
Я протянул ему ведро и черпак, и он стал жадно пить холодную колодезную воду.
— Почему… почему вдруг такая спешка?
Я спросил, потому что никогда не видел, чтобы кто-нибудь упражнялся так яростно, как Нико. Изо дня в день. С мечом или ножом в полдень, с луком после полудня. Иногда он седлал свою гнедую и упражнялся в конном поединке на длинных копьях. Копье он сам вырезал из дерева, но, ясное дело, меч и нож куда больше интересовали его.
Что-то промелькнуло в его глазах, что-то горькое и мрачное.
— Ты, может, думаешь, у нас куча времени? — спросил он.
— О чем ты?
Он отвел взгляд в сторону:
— Так, ни о чем.
— Нико…
— Вообще… Разве это не твоя идея — что нам нужно тренироваться?
В этом он, конечно, был прав. Да, идея была моя, она пришла мне в голову давным-давно, еще до Вальдраку, до Наставников, до Зала Шептунов[3].
— Но из-за этого не стоит истязать себя до полусмерти.
— Из-за чего такая спешка?
— Разве ты так ничего и не услышал, когда твоя матушка прочитала нам письмо?
— Письмо от Вдовы?[4]
— Да, именно его.
Он произнес это так, что слова его прозвучали, будто «иначе быть не может», а ведь не каждую неделю получали мы письма. Я также прекрасно помнил, что было в этом письме. Город Акмейра пал, говорили, будто его предали… То был последний крупный город в Прибрежье, который был свободен от власти Дракана, а теперь он завладел также и Акмейрой. Но жители города сопротивлялись, и поплатились за это. «Дракан казнил каждого пятого в городе», — писала Вдова. И казнил не обязательно тех, кто сопротивлялся, а просто каждого пятого. Первый, второй, третий, четвертый, пятый — ты умрешь… Мне становилось совсем худо, когда я думал об этом; ведь такой холодный расчет был куда страшней. Словно было все равно, каких людей казнили и что они сделали.
— Люди умирают, — произнес каким-то странным голосом Нико. Я не припомню, чтобы прежде слышал, чтобы он так говорил. — Люди умирают каждый день!
