— О, ч-ч-ч!.. — прошипел он, стискивая зубы от беспомощности и досады.
Они постояли вдвоем на площадке, дожидаясь, пока Робби накроет на стол и расставит по местам тарелки и кастрюльки. Он все это выполнил необычайно медленно, и Лали чуть не улыбнулась, слыша его приглушенное, сварливое бормотание:
— Плохо сделано!.. Фальшиво, суррогатно, недоброкачественно, забраковано… на помойку…
Когда дверь окончательно затворили, оставив ее одну, уверенная, что Мачеха еще стоит на площадке и слушает, Лали громко запела: «Ля-ля-ля, тру-ля-ля!» — и закружилась в вальсе.
Лифт загудел на большой скорости, спускаясь вниз. Лали высунула изо всех сил язык в сторону лифта и запертой двери и держала его высунутым так долго, что даже больно стало.
Потом она прошлась по громадному залу, где в уголке за ширмой ей была приготовлена раскладная постель.
В сиреневой полутьме тускло посвечивали бесчисленные круглые, квадратные, продолговатые стекла и стеклышки, за которыми мертво лежали на нулевых отметках стрелки, разноцветные шарики, черточки навсегда отключенных уже двадцать лет назад приборов.
Она легла на кровать и заложила руки за голову.
Стекла мертвой установки, громадной, как орган, тупо поблескивали.
— Ну, что уставился на меня? — сердито сказала Лали. — Дурак стоглазый. Думаешь, очень приятно на тебя смотреть?
Она схватила подушку из-под головы, переложила ее в ноги, повернулась сама и снова легла. Теперь у нее перед глазами была обыкновенная стена с обыкновенным стереовизором. Наугад она ткнула какую-то кнопку в стене. Стереовизор мгновенно ожил, грянула музыка, загалдела, засвистела толпа: петушиный бой был в разгаре…
— Тьфу, — сказала Лали и переключила программу: ведущий тараторил скороговоркой, возникали ухмыляющиеся лица — шел конкурс на самого уродливого мужчину в возрасте не свыше ста десяти лет.
Лали снова переключила программу. На экране появились громадные звезды, снятые через телескоп. В уголке сидел за столиком человек с очень спокойным лицом и неторопливо, очень толково объяснял, какие изменения будут происходить в Галактике по мере того, как черная комета будет приближаться к Земле, и в особенности после того, как они с Землей столкнутся.
— Не желаю! — упрямо сказала Лали, вскочила и, нажав сразу две красные кнопки, вызвала короткое замыкание.
Стереовизор негромко выстрелил, замолчал и погас. И в ту же секунду над ним заработал второй, резервный экран.
Прикрывая ладонью глаза, чтоб ничего не видеть, Лали, стиснув зубы, испортила и этот.
Наступила тишина. Она начала думать обо всех друзьях и приятелях и незнакомых людях, кто сидел в зале театра, и уже начала всхлипывать от сочувствия, как вдруг опять загалдела, загоготала, засвистела толпа и опять взъерошенные петухи пошли подскакивать и набрасываться друг на друга.
Это уже успел самопочиниться автомат первого стереовизора.
— Я тут взбешусь с вами! — крикнула Лали и, внимательно разобравшись в кнопках, наконец нашла, как можно все выключить.
Обед стоял на столе, но есть не хотелось. Она обдумала все, скрестила руки и решила умереть с голоду.
— Как это подло, что я могу думать о еде, когда подходит срок и все мои книжки станут никому не нужны, и даже некому будет их дочитать до конца! Некому будет о них рассказать!
Глава 17
ЗАБРОШЕННАЯ ЭЛЕКТРОННО-КОСМИЧЕСКАЯ БАШНЯ
Поздней ночью профессор Ив неслышно выскользнул из своей постели, сунул ноги в мягкие ночные туфли, которые он приготовил заранее, и опасливо, как ночной воришка, стал пробираться по комнате к выходу.
Он прошел длиннейший коридор пешком, не включая экспресс-транспортера, и так добрался до внутреннего входа в заброшенное здание старого Центра Связи. Тут он огляделся кругом. С этим Центром были связаны лучшие мечты его далекой молодости. Подумать только, в те годы, когда строили и оборудовали эту Вавилонскую башню, она была вершиной наисовременнейшей техники! Какие великие надежды они все когда-то на нее возлагали!
В один прекрасный день сигналы, прилетевшие из неведомой далекой Галактики, будут приняты и наконец расшифрованы. Далекие братья по разуму подадут о себе весть. Далекая мудрая цивилизация, опередившая земную на тысячелетия, поделится своими великими открытиями, своей наукой, техникой, и жизнь на Земле преобразится! Все болезни и несовершенства, бедствия и тяготы за короткий срок уйдут в прошлое, и Земля станет цветущим садом, полным спокойных, счастливых людей… И вот, всего два-три десятилетия прошло с тех пор, и как грустно и смешно теперь ему смотреть на эти неуклюжие, наивные, безнадежно устаревшие, архаические сооружения, годные только в экспонаты какого-нибудь провинциального музея истории Космотехники…
Он вошел в кабину лифта и осторожно включил самую малую скорость, чтоб никто не услышал звука.
Опять вернулось к нему странное ощущение, как будто он не совсем один. Раз или два оно уже возникало у него, когда он шел по коридору… подходил к лифту. Он обернулся быстро, через левое плечо, но не увидел ничего. Обернулся через правое. Опять ничего. Тогда он сделал головой движение, как будто оборачивается налево, а сам быстро обернулся снова направо. В зеркальной обшивке кабины мелькнула и исчезла какая-то тень.
— Что ты здесь делаешь? — строго спросил Ив.
Робби, прятавшийся у него за спиной, заюлил и слегка затрясся, переключаясь на вранье. Он еще плоховато это умел.
— Я здесь ничего не делаю, я делаю ничего не здесь, мне нужно скорее на кухню.
— Ты выбрал довольно длинный путь, друг мой!
— Выбирал, составлял, определял оптимальный маршрут…
В руках у Робби был подносик с овальным блюдом, прикрытым блестящей крышкой.
— Это что у тебя там?
— Еще не выяснено, не выпечено с одного боку, не совсем процежено, плохо просеяно… Шуфле… Чуфле… Жуфле…
— Перестань врать, малыш. Плохо получается.
— Сейчас переключусь. — Робби затрясся еще сильнее и тут же успокоился и четко доложил: — Суфле шоколадное. Четыре порции.
Ив вздохнул.
— Ладно. Только не шуми.
Лифт остановился, и профессор тихонько отпер дверь заброшенного зала. Лали уже стояла у самого порога и улыбалась.
— Я так и знала, что ты придешь!
Она обняла профессора за шею.
— Решил заглянуть на минутку, посмотреть, как ты устроилась. Тебе ничего не нужно? Тебе, наверное, позабыли прислать сладкое? Робби, кажется, уже принес.
— Ох, — сказала Лали изнемогающим голосом при виде громадной порции шоколадного суфле. — Как тут умрешь с голоду? — Она подцепила на ложку нежную рыхлую массу и облизала ее. — Нет, это невозможно! Ты чего-то сюда подложил для запаха? Ананас? Орехи?.. Вкусно невыносимо!
— Хорошо сказано! Душисто слышать! Хрустящей корочкой с ванилью попахивает, — пискнул Робби и замурлыкал мазуркой.
— Ты, я вижу, и календарь отключила?
— И часы тоже!
Ив тихонько, нежно поглаживал ее по голове и думал о том, что почти так же, как Космос, загадочна и непонятна ему жизнь, кипящая в этой крошечной планетке, скрытой под блестящими шелковыми волосами, распущенными по плечам и стянутыми тонким металлическим обручем по средневековой моде.
— Может быть, ты и права. Лучше не отсчитывать дней и часов и не ждать дня и часа, который не можешь ни отложить, ни отвратить… Ты все увлекаешься своими сказочками?
На полу навалены были неровными стопками целые груды книжек. Сверху лежала легенда о «Короле Артуре и Рыцарях Круглого стола».
— Нет, — отворачиваясь, сухо проговорила Лали. — Я давно больше ничего не читаю. Я даже стараюсь не думать о них. Хм! Она… мне столько долбила и доказывала, что все эти рыцари просто дикари и не умели даже зубы чистить, что, как только я о них подумаю, у меня перед глазами появляются со всех сторон тюбики с зубной пастой и сами начинают на меня выжиматься!
— Значит, ты в них окончательно разочаровалась? — Профессор задумчиво улыбнулся. — Знаешь, ведь это все-таки печально — терять иллюзии.
— А вот и нет! — вдруг вспыхнула Лали. — Подумать только! В каком безжалостном и злом мире они жили! А мечтали о благородстве и милосердии. Барахтаясь в самой гуще грязи предательства, они все-таки мечтали о непоколебимой верности, благородстве, милосердии и чистоте! До чего они, наверное, были бы счастливы, узнав, какие прекрасные легенды остались после них!.. Верность! Доблесть! Рыцарская честь! Великодушие к побежденному врагу! Ведь все это их сбывшиеся мечты!
— Вот оно что! Сказки тебе, значит, не опротивели?
— Нет. Просто я их забросила. Стоит ли теперь их вспоминать, когда скоро уже некому станет ни слушать, ни читать, ни смотреть… У меня только немножко сердце ноет от жалости ко всем этим бедным людям…
