— Голоден, — сказал он. — А что тут можно поесть? Хотя очередь…
— Насчет очереди не беспокойся, — сказал Саша. — Это наша забота. А заказать можно мясной рулет со свекольной подливкой, селедку, сыра и компот. Ну и хлеба.
— Зачем компот? — спросил Саня и ткнул рукой под стол. — Питье и у нас есть…
Борис глянул на место, указанное Саней, и увидел поллитровую откупоренную бутылку, приставленную к ножке стола.
— Так надо, — оборвал Саню Саша. — Что кто хочет, тот то и пьет. Не хочу никакого насилия. Ну? — поворотил он свою тяжелую голову к Борису. Видно было, что он делал над собой усилие, чтоб не задремать, уткнувшись головой в стол. Движения его были замедленные и преувеличенно точные.
— Да все годится, — ответил Борис. — Только как же очередь?..
— Пусть тебя это не волнует. Сейчас все будет в лучшем виде, — он снова попытался приподняться, но сел, не удержавшись на ногах, зато Саня вдруг подскочил и замахал рукой одноглазому молодому мужику в белом грязном халате, собиравшему на тележку грязную посуду. Тот катил тележку между столами, складывая на верх пустые тарелки и составляя один в другой стаканы, а вниз совал пустые пузатые бутылки, тайком, хотя и заметно, передаваемые ему сидящими за столами.
— Шурик! — крикнул ему Саня, махая рукой. Живой, верткий и громкий, он, разумеется, обратил на себя внимание человека с тележкой.
Кривой тут же подкатил к ним тележку. Но говорить Саша Сане не дал. Перегнувшись через стол и мощно пихнув его рукой в плечо, чтобы он сел, Саша сказал, повернувшись к Шурику:
— Рулет, сыр и компот. И хлеба. Быстро и чтоб в лучшем виде. Для нашего гостя, — он выговаривал фразы с паузой от затрудненного дыханья, его широкая и могучая грудная клетка напряглась объемно, а глаза глядели с пьяной требовательностью.
— Понимаю, — моргнув одним своим глазом, хихикнул Шурик, и Борис узнал хихиканье, донесшееся из гардеробной. — Молодой да ранний. И мало ест, да много пьет.
— Он не пьет, — оборвал его Саша.
— Понимаю, — не принял его серьезности Шурик. — Пить не пьет, а и мимо не льет, — и покатил куда-то свою тележку.
— И стакан пустой не забудь, а то оскандалимся, — громко шепнул ему вслед Саня.
Грохоча тележкой и не возвращаясь уже, Шурик кивнул все же, что понял, и исчез куда-то, скрылся за очередью, словно растворился. Странно все было, странно. Будто все происходило взаправду, то есть не то, что взаправду, а будто бы обычная текла жизнь, и никаких крыс не было, и не бегали они вчера с Сашей по каким-то лестницам, а потом не было Алека, Старухи, Эмили, не было Баллады о рыцарях… Разговоры ни о чем, хохот и веселье чужих компаний, а больше того расстроили его пьянство специально ожидавшего его Саши.
— Молодец, что пришел. Спасибо тебе, — уже несколько раз сказал Саша и несколько раз поцеловал его пьяными губами в щеку, но больше ни о чем не говорил, а в ожидании Шурика как бы даже и задремывал — с каждой попытки все основательнее и основательнее. А Саня, не затыкая глотки, балагурил.
— Наличие нечистой силы в этом заведение, — говорил он, кивая на котов, разместившихся в разных концах зала, — означает, что собирается здесь только чистая публика, привилегированная… Ну и крысы, дорогой мой, нас посещают, как же! Пожрать они любят! Они здесь всегда бывали, в старину по подвалам, а нынче по залам. Потому что крысы были, есть и будут есть…
Но Борис испытывал почему-то чувство усталости от его непрерывных хохм, наверно, потому, что хотелось чего-то позитивного, а, как он убеждался, он не только не услышит от Сани про дорогу к Мудрецу, но что и Саша ничего не скажет, и даже про дорогу домой у них не спросить.
— Послушайте, — обратился Борис сразу к обоим.
Саша сразу тряхнул головой и повернул к нему настолько внимательное лицо, насколько он в состоянии был преодолеть сон. Но все же всем своим видом он пытался выразить повышенное внимание. Да и Саня тоже. Даже подпер рукой подбородок, чтобы лучше слушать, показывая этим жестом свою сосредоточенность. А Борис молчал в растерянности, не зная, как бы ему сказать, чтобы вежливо прозвучало, что он хотел бы послушать об их государстве, о том, что с ними происходит тут, а не выслушивать пустые шутки Сани и пьяное молчание Саши. Борис вспомнил, что не любил, когда отец подшучивал над его бездельем и пустословьем, это было обидно, и почему-то гораздо обиднее, чем от кого другого такое слышать. Видимо, потому, что от отца ждешь защиты, ищешь у него одобрения, поддержки, опоры, и оттого упреки особенно болезненны. Потому что равняешься на него и ждешь от него признания, а упрек как бы показывает дистанцию, отказывает в равенстве, на которое претендуешь. Но сейчас он чувствовал себя как бы вместо отца, как бы его представителем, ему вообразилась насмешливая отцовская улыбка, его язвительные слова, хотя тут же он подумал, что, быть может, язвительными эти слова кажутся только ему, а на других и впечатление не произведут. И вслух он язвить не решился, а то, что сказал, прозвучало, как ему показалось, слабо и нерешительно:
— Мой отец всегда говорил, что беседа хороша только тогда, когда содержит обмен мыслями, а не хохмами и анекдотами. И что каждый разговор должен вести к делу, дело прежде всего.
— Лукоморья больше нет!
Все, о чем писал поэт — это бред! — выкрикнул (громче прочих слов эти слова из песни, певшейся за столом котов, похожих не то на сказочных леших, не то на лесорубов) толстый мохнатый кот в выбившейся из брюк рубашке и, казалось, готовый пуститься в пляс.
Саня поднял палец, словно предлагая прислушаться, а сам потом воскликнул насмешливо-удивленно:
— Отец? При чем здесь твой отец! Ну, конечно, ты еще у нас малявка. И без отца ни на шаг. Ну не сердись. Ведь я любя, ведь мы с моим другом Сашей и сами могли бы быть отцами. Только мы этого не хотим с моим другом. У нас свои дела. Он пьет, да и я не попусту прикладываюсь, — хихикнул Саня. — К тому ж и у нас отцы имеются, — бормотал он, — не как-нибудь! Вот у Саши отец он уж точно всем отцам отец, и то ничего сказать про Лукоморье не может, существует оно, или это все сказка, сказка и легенда! А уж приближен к верхам — дальше некуда! А твой отец знает что-нибудь про Лукоморье? Ничего? Так чего ж ты его вспоминаешь? Чему учил великий наш философ Сан-офонт, известный постоянными своими сварами с добрейшей женой своего учителя Сан-типой? Он утверждал, что мы свою голову на плечах имеем, а не родительскую. Держись за нас, за своих друзей, а уж мы-то тебе поможем да подскажем, что делать.
— Но ведь не подсказываете, — защищался от его напора Борис, не заметив даже, что уже принял Сашу и Саню в друзья.
— А ты не гони волну, не спеши, не торопись, лучше выпей пока с ребятами, вон Шурик и закуску тащит, все, что ты просил: и рулет, и сыр, и компот, даже селедочки притащил, вот смышленный человек, а ты говоришь!.. Нет, с друзьями не пропадешь! Так что сиди и отца не вспоминай. Выпей пивка лучше!
— Испей винца, позабудь отца!.. — захихикал одноглазый Шурик с тележкой и добавил тут же, видя, что Борис отказывается. — Дивное диво, что не пьется пиво. Что за молодой друг у вас выискался, не пьет, а с добрыми людьми знается.
Саша вдруг через стол ухватил Шурика за руку, будто пробудившись, а во время речи Сани все вроде дремал, притянул к себе, так что тот изогнулся над столом, и сказал:
— Тс-с, — после чего отпустил его руку и откинулся назад на стул.
Зато Саня вдруг выхватил из-под стола бутылку, словно нож из-за голенища, налил полстакана пьянящей жидкости и притянул Шурику:
— На, держи.
Приняв взятку, Шурик тут же перелил содержимое стакана себе в глотку, поставил стакан на стол, многозначительно кивнул, приложил палец к губам и пошел, покатил свою тележку меж столов, вихляясь своим тощим телом, собирая грязную посуду и бормоча что-то весьма неразборчиво.
— Будем считать, что примененные к нему сан-кции окажутся действенными и заключенный вино-водочный ксантракт нарушен не будет. Эх, — Саня налил по полстакана себе, Саше и Борису, — надо выпить, чтобы нервы поуспокоились, а то я страсть какой нервный. Глаз да глаз нужен. А ты говоришь — отец! Что бы твой отец тут делал? Не знаешь? А скажи, почему ж, если твой отец такой умный и все знает, не подсказал он тебе, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, и не объяснил, куда чего идти искать, где это самое Лукоморье и что там делать, а пришел ты к нам и наше го спрашиваешь совета, как к нашему Мудрецу пройти? а? Что скажешь?
И Саша, и Саня уже приняли свою порцию, в глазах у Саши прибавилось блеска, а Саша, казалось, еще больше отяжелел и подобрел. Борис пить не стал, хотя и чувствовал лихорадочную дрожь в промокшей спине, и в другой бы раз, ради лечебных целей, и отпил бы глоток, но ему стало и за себя, и за отца обидно, он насупился и отодвинул стакан. Слишком явно несправедливо был Саня, сам даже не замечая этого. Его похвальба, что они с Сашей ему, Борису, помогут, хотя именно он пришел, чтобы помочь им, а от них только и требовалось, что указать того, кто покажет или подскажет ему дорогу к местному Мудрецу, мудрецу этого крысиного царства-государства. А потом ему стало обидно за отца; конечно, похваляться своим отцом неприлично, пусть он и знает его как самого умного, доброго и всепонимающего, но и Сане так нападать и наскакивать тоже не стоило бы… Если бы он хотя бы догадывался, как отец говорит о «восхождении» человека, о превращении индивида в свободную личность, о том, что никакие обстоятельства не делают человека свободным творцом, что творец сам создает новые обстоятельства, и что самые высшие достижения, вся наука и культура складываются в конечном счете из свободных и самостоятельных деяний людей. Многих слов и терминов Борис не понимал, но мысль о самостоятельном и творческом отношении к жизни он усвоил. Но творчество есть дело, а они бездействуют…
