Лотик вместе с Вьюшкой часто бывал в форте. Форт майор Дрейк уговаривал Лотика, когда он подрастет, записаться в барабанщики, и тот обещал подумать. Но скоро форт разоружили, а гарнизон перевели в крепость Ной–Турм; город стало не от кого охранять.
Да и незачем.
Реттерхальм начал стремительно пустеть, а затем его не стало и вовсе…»
— Почему? — спросил мальчик.
— Много причин… После сильных дождей в ту осень пошли на холме сильные оползни, дома стали разрушаться… Молодежь не хотела оставаться в Реттерхальме, считала его глушью. Население старело и таяло. Мосты и замки рушились…
А главная причина, пожалуй, в том, что города, которые предали своих детей, долго не живут.
— Даже если одного?..
— Даже если одного, — тихо, но строго сказал Пассажир.
— А Углич? — будто самому себе прошептал мальчик.
Пассажир не удивился.
— Углич не предавал царевича. Его предали бояре, кучкй негодяев. Город здесь ни при чем.
— А от Реттерхальма ничего не осталось? Даже развалин?
— Может быть, камни да фундаменты. Но все поросло лесом.
— Но вот вы говорите: город предал Гальку…
А они ведь потом… Ну, исправились. Даже памятник поставили.
— Памятником разве откупишься?.. Впрочем, он–то как раз сохранился.
— Печальный какой–то конец, — вздохнул мальчик. Пассажир развел руками — в одной тетрадка, в другой очки.
— И это, значит, вся история? — с какой–то еще надеждой спросил мальчик.
— Вся… По крайней мере, на сегодня. Давай–ка, голубчик, спать. Середина ночи.
Пока Пассажир читал рукопись, пароход один раз отходил от пристани. Но сейчас опять стоял с заглохшей машиной.
— Когда же я попаду домой?.. — шепотом сказал мальчик.
3
Пассажир выключил свет. Мальчик повозился, устраиваясь под одеялом. Он повернулся к стенке и стал уходить в зыбкий мир полусна, когда знаешь, что не спишь, но видения уже ярки и осязаемы.
Мальчик умел быть хозяином в этом мире. Он перенес себя на солнечный пустырь, где росли подорожники, дикая ромашка и одуванчики. В траве валялись разбитые фанерные ящики. Прыгали воробьи, неподалеку резвились малыши. Мальчик сел на ящик, подозвал к себе Майку.
Это была не нынешняя Майка, а поменьше, пятилетния. Мальчик посадил ее к себе на колено. Почти машинально и незаметно для сестренки ладонью скользнул вдоль ее позвоночника (он похож был на крупные, проступавшие под платьицем бусы). Не толкнется ли в ладонь упругий тревожный комочек? Еще не боль, а предвестие боли, о которой пока Майка и сама не ведает?
Нет, сегодня все хорошо. Мальчик взял светлую косу с пушистой кисточкой на конце. Пощекотал Майкин нос. Она сморщилась, чихнула. Шутливо ткнула брата кулачком. Засмеялась — теплая, живая, легонькая. А потом насупилась:
«Ты почему уехал?»
« Куда? »
«В Лисьи Норы! «Куда»… Не притворяйся»
«Но ведь я еще не уехал. Это будет потом. Пока еще все в порядке», — хотел объяснить мальчик. Однако он понимал, что ничего не в порядке. Эта Майка, прибежавшая к нему в ласковом и тревожном полусне, все знает и понимает. Вот она, кстати, сделалась уже старше. Как нынешняя, семилетняя.
Мальчик растерянно взялся за нижнюю губу. Майка хлопнула его по руке:
«Оставь эту дурную привычку! Сию же минуту!»
Это были ее любимые слова. Если рассердится, то к месту и не к мёсту: «Сию же минуту!»
Но сейчас она только притворялась, что сердится. Она просто за него беспокоилась.
«Почему ты сбежал в Лисьи Норы? А?»
Сейчас не было ни смысла, ни сил обманывать. И мальчик с прихлынувшей горечью прошептал:
«А ты… только все время с ней. Все «мама» да «мама»… Конечно, ты нашу маму не помнишь…»
Она смотрела внимательно и по–взрослому. И так же по–взрослому сказала:
«Глупенький… А что же мне делать?»
Он потянулся к губе, спохватился, закусил ее. Потом шепотом спросил:
«А мне?»
А глаза у Майки были… ну в точности мамины. Майка опустила ресницы и вполголоса проговорила: «Сперва отсюда сбежал, потом из Лисьих Нор. Знаю почему».
Настоящая Майка ничего знать не могла. Но мальчик не заспорил. Покорно спросил:
«Почему?»
«Сам знаешь… Она вовсе не вредная. И не строгая. Анна Яковлевна… Наоборот… Ты просто испугался, что привыкнешь к ней, как я к ма… к тете Зое… Ну, ты что? Ну йерестань… Сию же минуту!»
«Дура…» — всхлипнул мальчик. Но не прогнал Майку,! а прижал покрепче. И стал ее косой вытирать себе щеки. Здесь, сейчас это было можно…
Потом сделалось холодно, потому что вместо солнца оказалась луна, и ее часто закрывали бегущие облака. Пахло речной водой, сырым песком, камышами. Мальчик передернул плечами. Майка соскочила у него с колен и накрыла его большой парусиновой курткой.
«А Галька не продрогнет?» — хотел спросить мальчик, но сон уже уносил его в темную глубину. Там, как сорван ные листья, летели другие мысли, тревоги, лица…
1
Пассажир проснулся поздно. Пароход бодро шлепал колесами. Было солнечно, змеились на белом потолке блики. Мальчик сидел на стуле в привычной позе — задом наперед. Кулаками упирался в коленки, подбородком — в спинку стула. Неотрывно и слегка насупленно смотрел на Пассажира.
Пассажир улыбнулся, не шевелясь:
— Доброе утро… Или уже день?
— Ни то ни се. Одиннадцать часов.
— Ого! Вот это я поспал! А ты давно поднялся?
— Не… Но уже позавтракал. И по берегу по гулял.
— По берегу? Мы вроде бы плывем…
— Недавно поплыли. А то стояли, стояли… В буфете схема речного пути висит, я посмотрел, мы от мыса Город всего километров на двадцать отошли… — Мальчик не отводил глаз. Он будто говорил про одно, а в уме держал что–то более важное. И беспокойное.
— Ну… а что хорошего в буфете? — спросил Пасса жир. — Кроме схемы.
— Я чай да вафли взял. Остальное все какое то… — Мальчик поморщился. И вдруг раскачал стул с боку на бок и подъехал к постели. Как на лошадке. Разжал кулак. — Вот… Мне буфетчица это на сдачу дала.
На ладони лежала белая монетка размером с пятнадцатикопеечную. Виден был маленький мальчишечий профиль, а вокруг головы — крошечные буквы.
— Так и написано: «Фрее стаат Лехтенстарн», — неловко сказал мальчик. — И вот… Он перевернул монетку. На другой стороне было число десять, а под ним колосок.
Пассажир смотрел, приподняв голову от подушки.
— По–нятно… Говоришь, на сдачу?
— Я ей положил несколько пятнадчиков, а она два обратно отдала. Говорит: «Мне лишнего не надо». Я сперва и не посмотрел. А потом гляжу: один — простой пятнадчик, а второй — вот…
— По–нятно…
Мальчик досадливо сдвинул брови:
— Я так и думал, что вы не удивитесь.
— Почему?
— Догадался… Это ваша, да? Возьмите. — Он положил монетку на одеяло. — Вы вчера уронили, а буфетчица подхватила. Нахальная такая… А сегодня отдала, не разглядела, что не простая пятнашка…
Пассажир приподнялся, оперся локтями. На небритом подбородке блестели седые волоски.
— Господи, с чего ты взял, что это моя? Ничего я не ронял! Честное слово! — Он будто даже испугался. Потом сказал медленнее: — Не ронял и не бросал…
— Значит, буфетчица? Пойти отдать ей?
— Не вздумай! Это… твоя. Бери и храни. Все получилось как надо.
— Ничего я не понимаю…
— Потом поймешь, — буркнул Пассажир и сел.
И вдруг, несмотря на морщины и седину, лицо его обрело мальчишечье выражение. Заискрились глаза. Он очень похоже на мальчика оттянул нижнюю губу и щелкнул ею. И коротко засмеялся.
Тогда засмеялся и мальчик:
— Вы все придумываете. Это ваша монетка. Вы поэтому и написали про нее в повести.
— Да клянусь тебе…
— Но не бывает же таких совпадений!
— Бывают, — важно сказал Пассажир. — На совпадениях, друг мой, много чего держится в этом мире… Совпадения, падения, попадания… иногда в десятку. А такие монеты в этом краю встречаются не столь уж редко. Начеканено их было немало.
Мальчик нерешительно взял монетку с одеяла. Подышал на нее, вытер о рубашку, рассеянно поцарапал ребром тыльную сторону ладони. Тонкая заусеница оставила на смуглой коже волосяной белый след. Мальчик подумал, нарисовал таким же способом якорь и скрещенные шпаги, словно татуировку наметил. Потом стер рисунок помусоленным мизинцем. Потянулся к губе, взглянул на Пассажира, быстро опустил руку…
«Кобург» опять причалил и затих.
Пассажир сказал:
— Давай–ка я поднимусь. А потом, если хочешь, поговорим еще на эти наши темы…
На пароходе вдруг проснулось радио. Динамик на верхней палубе поскрипел и объявил, что «в силу технических причин пароход задержится у пристани Веха до четырнадцати ноль–ноль. Экипаж приносит пассажирам свои извинения». Потом динамик покашлял и добавил неофициально:
