Господин Амброзий нетерпеливо фыркнул, но господин Натаниэль проговорил с добрым смешком:
— Почему это вы вдруг решили, что жены сенаторов проводят свое время подобным образом, а? Думаю, у них находятся и другие дела. А не кажется ли вам, что вы слишком стары для танцев?
Налицо женщины набежала легкая тень. Но она тут же тряхнула головой и воскликнула:
— Нет! Нет! Пока пляшет мое сердце, танцуют и ноги. А когда возвратится герцог, никто не будет стареть.
Амброзий не выдержал:
— Вот что, — сурово воскликнул он, — хотя с головой, моя добрая женщина, у тебя явно не все в порядке, как бы не пришлось тебе скоро плясать под другой мотив. Если только ты немедленно не скажешь нам, как зовут этих самых джентльменов, кто именно поставил тебя здесь на страже, кто доставляет сюда мерзкие плоды и кто уносит их отсюда, мы… мы перережем струны той самой скрипки, под которую ты танцуешь!
В угрозе этой отразилось подсознательное эхо последних слов, произнесенных его Луноцветой. Однако его слова произвели немедленное воздействие.
— Перережете струны скрипки! Перережете струны скрипки! — простонала она и жалобным тоном добавила: — Нет-нет, добрый господин, вы этого не сделаете! Неужели он так поступит?
Она с мольбой повернулась к господину Натаниэлю:
— Ведь это все равно что отобрать у бедняка землянику. Сенаторы едят персики, жареных лебедей и фазаньи сердца, они ездят в нарядных экипажах и спят на пуховых перинах до середины дня. Ау бедняка есть только черный хлеб, печеные бобы и его работа. Но летом он может собирать землянику и плясать под веселый мотив. Нет-нет, скажите же, что никогда не перережете струны скрипки!
К горлу господина Натаниэля подступил комок. Однако господин Амброзий не унимался.
— Надо же, что выдумала! — бушевал он. — Я перережу в нашем городе струны всех скрипок, не сомневайся, если ты нам не скажешь то, что мы хотели бы знать. Вот что, мамаша Тиббс, говори — ты знаешь, что я человек слова.
Женщина с мольбой посмотрела на сенатора, и в глазах ее блеснула хитринка. Приложив палец к губам, она несколько раз кивнула и прошептала:
— Обещайте мне не перерезать струны скрипки и я покажу вам самое прекрасное зрелище в мире — как крепкие парни с Грамматических полей с собственными гробами на плечах танцуют над маргаритками. Пойдемте за мной!
Она бросилась к боковой стене и отодвинула гобелен, за которым оказалась еще одна потайная дверь. Мамаша Тиббс нажала на какую-то пружинку, дверь распахнулась, и появился следующий потайной ход.
— Следуйте за мной, добрые господа! — воскликнула она.
— Делать нечего, — прошептал господин Натаниэль, — придется потешить ее. Что, если она покажет нам нечто ценное.
Амброзий что-то буркнул про парочку сумасшедших и о том, что не стоит ночью далеко отходить от собственного камина, чтобы развлечься своими безумными выдумками, однако же последовал за Натаниэлем, и вторая потайная дверь захлопнулась за ними.
Мужчины пыхтели, едва поспевая за своей легконогой проводницей.
Потом началась лестница, казавшаяся бесконечной, наконец они по очереди повалились, обо что-то споткнувшись, и за спинами их снова звякнул замок. Стеная, бранясь и потирая колени, оба достойных магистрата сердито потребовали у мамаши Тиббс честно признаться, в какое еще нечестивое место она привела их.
Та радостно захлопала в ладоши:
— Разве вы сами не знаете, благородные господа? Мы сейчас там, где отдыхают мертвые петушки! Вы вернулись в свой родной и уютный дом, господин Джосайя Шантеклер. Поднимите-ка повыше свой фонарик и оглядитесь.
Натаниэль огляделся, и его осенило.
— Клянусь Золотыми Яблоками Заката, Амброзий, — воскликнул он, — мы попали в мою собственную семейную часовню!
— Поджаренный сыр! — в смятении пробормотал Амброзий.
— Значит, здесь есть две двери, — заметил Натаниэль. — Потайная выводит на эту спрятанную внизу лестницу. Выходит, кое-кто в городе знает о моей часовне больше, чем я сам.
И тут вдруг он вспомнил, что однажды видел дверь в часовню распахнутой настежь.
Мамаша Тиббс посмеялась их удивлению, а потом, приложив палец к губам, поманила за собой. И на цыпочках они последовали за ней по озаренным светом Луны Грамматическим полям, где она жестом пригласила их спрятаться за стволом толстого сикомора.
Капельки росы были разбросаны по травянистой лужайке. Мраморные изваяния усопших, казалось, обменивались улыбками под лучами полной Луны; неподалеку от сикомора двое мужчин разрывали свежую могилу. В ушах одного из них, крепкого парня, поблескивали матросские золотые сережки, его напарником оказался Эндимион Лер.
Натаниэль бросил торжествующий взгляд на господина Амброзия и прошептал:
— С тебя бочонок янтарного цветка, Брози!
Какое-то время парни молча копали, после чего подняли наверх три больших гроба и поставили их на траву.
— Надо бы приглядеть, Себастьян, — проговорил Эндимион Лер, — чтобы весь товар попал по назначению. Мы имеем дело с привередливыми покупателями.
Тот, кого звали Себастьяном, ухмыльнулся и, достав складной нож, принялся открывать один из гробов.
Едва он вставил нож между крышкой и гробом, Натаниэль и Амброзий невольно поежились; мамаша Тиббс, к их ужасу, закрыла глаза и стала вдыхать распространившееся в воздухе благовоние.
Когда крышку наконец сняли, Натаниэль и Амброзий не увидели ничего особенного, если не считать плотно уложенных плодов фейри.
— Жареный сыр! — пробормотал господин Амброзий.
— Грудастая Бриджит! — молвил господин Натаниэль.
— Да товар, что надо, — сказал Эндимион Лер, — два других можно не вскрывать. Закрой его и взвали мне на плечо, а сам следуй за мной с двумя остальными — отнесем прямо в комнату с гобеленами. На полночь там назначен совет.
Выбрав мгновение, когда оба контрабандиста повернулись к ней спиной, мамаша Тиббс вылетела из-за сикомора и стрелой метнулась в часовню, явно опасаясь того, что ее не застанут на посту. Эндимион Лер и его напарник последовали за ней.
Сперва Натаниэль и Амброзий испытывали слишком сложные чувства, чтобы их можно было выразить словами, и только глядели друг на друга округлившимися от удивления глазами. Потом губы Натаниэля растянулись в улыбке.
— Итак, Брози, на этот раз ты остался без лунтравского сыра, — проговорил он. — Кто из нас был прав, ты или я?
— Ты, Нат, клянусь Млечным Путем! — немедленно отозвался господин Амброзий с волнением в голосе. — Негодяй! Негодяй и мошенник! Итак, дело его рук; это его мы, родители, должны благодарить за случившееся! Но он отправится за это на виселицу, пусть нам придется ради этого пересмотреть всю конституцию Доримара! Каков мерзавец!
— Провозят в город на катафалке, — задумчиво проговорил Натаниэль, — закапывают здесь, а потом через мою часовню доставляют в потайную комнату под Ратушей, а оттуда, как нетрудно предположить, раздают небольшими порциями. Теперь понятно, как эти плоды попадают в Луд. Остается выяснить, каким образом им удается обойти заставу наших йоменов на границе. Но что это с тобой, Амброзий?
Дело в том, что господин Амброзий буквально сотрясался от хохота, а его было трудно рассмешить.
— А мертвые кровоточат? — повторял он между взрывами смеха. — А что, Нат, лучшей шутки я не слышал лет двадцать!
Перестав смеяться, он поведал Натаниэлю о красном соке, который сочился из гроба и который он принял за кровь, и о том, как до смерти перепугал Эндимиона Лера, когда спросил его об этом.
Амброзий снова стал хохотать.
Однако господин Натаниэль только рассеянно улыбнулся в ответ; сама идея того, что мертвые могут истекать кровью, напоминала нечто, о чем он недавно читал или слышал, однако в данный момент никак не мог припомнить, где и как это было.
Окончательно успокоившись, Амброзий сказал:
— Давай поспешим, нельзя терять ни мгновения. Возьмем Немченса и его людей и вернемся в комнату с гобеленами, чтобы застать их на месте преступления.
— Ты прав, Амброзий! Ты прав! — воскликнул господин Натаниэль, и оба припустились трусцой сперва к воротам, а потом вниз по склону холма к спящему городу.
Поднять Немченса и воспламенить его собственным энтузиазмом им удалось без труда. После того, как они вкратце рассказали ему о своем открытии, уважение Немченса к Сенату подскочило буквально в одно мгновение, хотя он ушам своим не верил, услышав о том, какую роль во всей этой истории играл Эндимион Лер.
— А я-то! А я-то! — корил он себя. — А я-то всегда так уважал доктора!
Дело в том, что Эндимиону Леру в течение последних нескольких месяцев пришлось выслушивать жалобы Немченса на вялость и неэффективность действий Сената; кроме того, почтенный доктор успел посеять в голове доброго капитана самые зловещие подозрения в отношении господина Натаниэля. И теперь он испытывал угрызения совести, вызванные неверностью своему непосредственному начальнику — мэру.
