— Я с ним пообнимаюсь, — заорал Саня и накинулся на Алека. Но, тот увернулся, вскочил, однако Саша, несмотря на недавний пьяный сон, оказался проворнее. Он ухватил мощной рукой Алека за шиворот и швырнул в объятия Сани. Коты стояли спина к спине, быстро оглядываясь. Паук завис совсем было над головой Степы, но тот мгновенным ударом острого кинжала перерубил нить, и паук свалился на пол. Мрачный кот с силой наступил на него ногой и растер по полу. Старуха взвизгнула. Люди полезли под столы. В правой лапе у мрачного кота оказался кистень на цепочке, который он начал яростно вращать над головой.
— Скорее! — крикнул Степа. — Теперь скорее! Уходим через кухню! Борис, шевелись, шевелись, поверь мне, пора! А ты спрячь кистень, не время герой ствовать!
— Они не пройдут! — прорычал мрачный кот и еше сильнее закрутил кистенем. — Наконец-то я схвачусь с ними в открытую. Я долго сдерживался, но моему зароку вышел срок!
— Это тебе еще предстоит! — оборвал его Степа. — За мной!
Алек и Саня валялись по полу, мешая крысам двигаться. Саша опрокинул стол, за которым они- сидели, а теперь, расшвыривая леших, домовых и кикимор, валил второй стол, устраивая баррикаду из столов и стульев. На время тыл был защищен.
Борис рванулся, чтобы встать.
* * *
Но чья-то рука легла ему на лоб, удерживая.
— Не тянись, сынок, не тянись. Я сама тебе дам, что хочешь. Не вставай только. На, попей, — голос бабушки Насти звучал совсем рядом. Он открыл глаза и вместо дыма, тумана, острых лезвий и искаженных лиц всевозможных страшилищ увидел ее беспокойный взгляд и бородавку на правой щеке, с тремя росшими из нее волосками. И почувствовал вдруг, что был он в напряжении, а сейчас успокоился. — И куда ты все тянешься, тянешься, — говорила бабушка Настя, убирая в сторону стакан и, приподняв ему голову, перевертывая подушку, — кричишь все время! Это дед тебя давеча напугал крысами, вот ты с ними все во сне и воюешь. И девку какую-то с иностранным именем поминал, вроде не то она тебе, не то ты ей стихи читали. Бред это у тебя, Борюшка, одно слово, бред, — бабушка Настя как всегда, что в данный момент думала, то и говорила, безо, всяких воспитательных задач, и за это Борис любил ее еще больше. Но сейчас все его раздражало, и даже бабушкина простота, из-за которой она не понимает, что с ним происходит. — Ну да доктор тебе хорошие лекарства прописал, поправишься, и бред этот пройдет. А ты еще вот чайку с малинкой попей, пока проснулся. А то ночью все отказывался, все бежал куда-то. А когда болеешь, надо тихо лежать.
— Да нет… бабушка… я должен… меня ждут…только я не пойму, кто у них рыцари… — бормотал Борис несусвятицу. — Крысы там, крысы…
— Крыс много, — согласилась бабушка. — Весь подвал загадили. Кота на них нет. Уж и мышеловки, Борюшка, не помогают. И в соседние подпола понабегли. Перед соседями неловко. Дед уж их решил незнамо чем травить, да боюсь, Борюшка, как бы мы сами ту отраву не съели. Опасаюсь я этого. Разбросают по полу, а внизу-то тёмно, и не приметишь, как она в еду просыпется. Нет, я против отравы, — советуясь, доверительно шепнула бабушка.
Борис откинулся назад на подушки, которые были так высоко-поставлены, что он полусидел-полулежал. Лоб, лицо были в испарине, спина мокрая, ногам потно и жарко под ватным одеялом. Доски подпола были опять открыты, и внизу, чертыхаясь тихо, бродил дед Антон. „Бабушка зубы мне заговаривает, а помочь ничем не может, — почему-то с неприязнью и огорчением думал Борис. — А маму с папой не зовет. Где они?“ Но, по правде сказать, видеть сейчас ему хотелось не маму, а отца, слишком для него была решительная минута! И хотелось не маминой твердости и прямолинейной решительности, а мужской рассудительной мудрости, придающей внутреннюю уверенность. Пусть отец и сердится на него… „А я улыбнусь совершенно спокойно и не покажу виду, что тяжко болен. Просто я расскажу ему мой сон и спрошу, как бы он поступил на моем месте и что сей сон значит“.
— А где папа? — спросил он. Бабушка вздохнула.
— Ох, Борюшка, никак дед не дозвонится. Ведь сам отец локти кусать будет, что не приехал, особенно когда гнев на сына имел. От гневного сердца потом раскаяния больше. На гневливых на том свете воду возят. Да и не в том дело. Сын ведь маленький, а он большой! Вот пусть и рассудит по-людски, хорошо ли сердиться на того, кто меньше тебя!..
— Я не маленький! не маленький! не маленький! — закричал Борис и закрыл глаза. И тут же почувствовал тошноту и почувствовал, что куда-то его тянет, и он снова проваливается в черноту. Хотел открыть глаза, но не успел: чернота засосала его, и он, не удержавшись, таки провалился.
* * *
Алек, вырвавшись из рук Сани, метнулся к Борису и, хрюкая, вереща, хрипя, шипя, попердывая и хлюпая носом, ухватил Бориса за щиколотки ног. Ноги как железом оковало. Борис дернулся, но встать не мог. Он наклонился, чтоб оторвать от себя руки Алека. Но, изловчившись, Алек ухватил его за волосы. Саша обернулся и, увидев происходившее, бросился к ним.
— Пусти! — рявкнул он и, рванул Алека за шиворот, потянул его на себя, но тот не разжимал лап и уронил Бориса вместе со стулом. Саша запыхался, пот струился у него по изрытому складками лбу, и весь он словно плыл в тумане. И все же ему удалось разжать руки Алека.
— Беги! — крикнул он.
Борис вскочил, но, как уже у него было, он почувствовал, что в этом тумане все движения его — как в замедленном кино (которое иногда показывали им на уроках физики, биологии, физкультуры, чтобы они могли подробнее разглядеть необходимые процессы).
Он мог наблюдать себя и окружающих как бы со стороны, как посторонний зритель, а не как участник. И двигался он плавно, неторопливо, словно и не надо спешить. В такую замедленную секунду умещается, оказывается, ужасно много. Он видел, как сидящие под столами люди баррикадируются стульями, портфелями, сумками, словом, всем, что у кого есть. Водяной разлил по полу огромную лужу. А дракон, оперев о стол передние лапы, хищно смотрит на приближающихся к нему котов. Крысы разметали баррикаду из двух столов, но Саша кинул им навстречу Алека, опять задержав их ненадолго и рыча:
— Это я еще могу!
Лешие, домовые и кикиморы с марухами сгрудились у окна, не принимая ни чьей стороны. А Старуха, ударив клюкой, сопя от злобы, кричала:
— Паука мово убили! Сладенького увести задумали! И вдруг гаркнула, как командир артиллерии:
— Огонь!!! — и ухмыльнулась, приговаривая: — Огонь не вода — охватит, не выплывешь.
Дракон открыл пасть, и оттуда хлынуло пламя, встав стеной и перегородив проход к кухне. Чудище шумно вдыхало и выдыхало, поддерживая огонь. Борис впервые видел, как дракон огнём дышит, полымем пышет, но зрелище это не потрясало его, хотя пламя рвалось не только из драконьей пасти, но и из ноздрей, а дым валил из ушей. Но он был как зачарован, двигался плавно и медленно-медленно. Степа повернулся, схватил его за руку и потащил за собой. Пламя опаляло их.
— Не бойся! Прыгай! Пронесет! Главное — скорость! — молил Степа, дергая его за руку.
— Скорее! — кричал им из-за пламени мрачный Степин приятель.
А Борис почему-то и не боялся. Он прыгнул, зажмурившись, и погрузился в огонь, который обнял, охватил его со. всех сторон. И на мгновение его обуял ужас, что. он тут и останется, и сгорит. Но инерция движения пронесла его и, опаленный, но живой, он очутился по ту сторону огня. Следом за ним из огня выпрыгнул Степа. И он, и его приятель побросали кинжалы, прикрывая лапами от огня свои усы. Усы были целы, но оружие пропало.
— Бежим! — Степа дернул Бориса за руку.
— Опять бегство? — спросил Борис.
Угрюмый кот еще больше нахмурился, в свете огня видно было, как позлобнело выражение его глаз, сплюнул, но плевок испарился от жара. А Степа вместо ответа волок Бориса за собой, втолковывая ему на ходу:
— Если б ты был один, ты — крысиная добыча, двое — это, твоя правда, бегство, но трое — это прорыв!
И вот они на кухне. Массивная, четырехугольная, посередине помещения вделанная в пол плита, огромные сквороды и кастрюли, на которых и в которых запросто может поместиться человек (Борис даже подумал, может, они здесь спрячутся, но нет, их путь лежал дальше), очаг, ухваты, вертела, топоры для рубки мяса, дрожащие повара в белых халатах, толпящиеся все в одном углу, поднос с чистыми тарелками, брошенный кем-то из них на пол, осколки. У стены мойка посуды — три лохани, в которые льется из кранов горячая и холодная вода: в первой совсем грязные тарелки — черновая обработка, смывающая остатки пищи, в другой уже их моют, а в третьей споласкивают, а потом протирают мокрым, грязным полотенцем. Жара, духота и вонь стояли тут несусветные.
Борис чихнул, закашлялся, наклонился и его неожиданно вырвало прямо на пол. И тут же морок и наваждение кончились. Он снова почувствовал, что все его движения, его тело, его желания и стремления принадлежат только ему, что он сам себе хозяин. И он вырвал руку из Степиной лапы, собираясь дальше двигаться самостоятельно. Замедленная киносъемка окончилась, предметы перестали плыть в тумане, встали на свои места.
