— Мне с вами хорошо, как в салоне первого класса, — мягкими касаниями слой за слоем он снимал тончайшую оболочку, в которой заключалось сердце Пиппы. — Деньги для меня ничто, всё, что мне нужно, — любовь! — Джонни вынул из бумажника пачку кредиток, сложил их аккуратным домиком в пепельницу и поджёг. Кредитки жизнерадостно плавились.
Этот экстравагантный поступок поверг Пиппу в замешательство. Она попыталась сглотнуть и чуть не сломала себе шею.
— Что вы делаете?! Это же целое состояние!
Точно экономя силы, красавчик едва кивнул в ответ.
— Простите, если мой вопрос покажется бестактным, но сколько вам лет? Судя по этой вопиющей выходке, вы — сущий ребёнок!
— Двадцать девять. Увы, я слишком стар для вас, — с горьковатой полуулыбкой ответил Джонни. — Наверняка вам нет и двадцати пяти?
Пиппа почувствовала себя на седьмом, нет — на семьдесят седьмом небе от счастья.
Всё произошло, как по волшебству, непонятно и совершенно неожиданно. Она влюбилась!
— Простите, но здешний кофе на вкус — варёная газета! — неожиданно сказал юноша. — Предлагаю переместиться в одно тихое местечко. Там мы сможем отведать настоящий турецкий кофе. Это близко, отель «Савой». Я вынужден временно снимать там президентские апартаменты — не совсем удобно, но что поделаешь.
Пиппа в задумчивости жевала нижнюю губу.
— Шофёр доставит вас домой, когда вам будет угодно, — с деланным спокойствием добавил Джонни. Тонкая и холодная, словно месяц, улыбка озаряла его юное лицо.
— Уговорили, — согласилась Пиппа. — Будь моя воля, я бы запретила мужчинам носить такие красивые улыбки.
— Обычно улыбка что-то скрывает. Улыбка — почти всегда маска. Впрочем, ко мне это не относится.
Широко и необозримо над Данией раскинулся небесный купол, полный сияющих звёзд. Луна мерцала в вышине серебряной монеткой. В прозрачном воздухе переливчатыми чёрточками мелькали стрекозы.
Птица с неизвестным именем и ангельским голосом славила рождение новой любви. Фрекен Карлсен глубоко вдохнула густой воздух летней ночи, наполненный ароматами новой жизни, и, сама не зная чему, рассмеялась.
Неделя до премьеры пролетела незаметно. Собаки усиленно готовились к выступлению, а Пиппа пропадала где-то с утра до вечера. Никто из артистов не мог себе и представить, что однажды дотошная фрекен Карлсен будет появляться на тренировках через раз. Даже Ладе приходилось репетировать с дублёршей! В цирке недоумевали. Никто и понятия не имел, где дни напролёт прохлаждается хозяйка. Даже ближайший друг мыша Пифагор не был в курсе.
А Пиппа была по уши влюблена. Надо отдать Джонни должное: он сумел увлечь фрекен Карлсен так, как не удавалось ни одному мужчине за все Пиппины «сорок с хвостиком».
И вот наступил долгожданный день премьеры. На улице с утра зарядил дождь, но настроение у жителей тихого городка было приподнятым. Улицы пестрели рекламой циркового супер-шоу. Морды Чернышёвой и Собакевич, развешанные на каждом углу, улыбались прохожим с афиш. Все билеты были давно распроданы.
— Мне чего-то не по себе, — поёжилась Юлька, выглядывая из-за кулис. Зал постепенно наполнялся зрителями. — Плохое какое-то предчувствие, — левретка мрачно уставилась на таксу.
— Ты репетировала с утра до ночи, ничего непредвиденного не случится. Это мне надо беспокоиться, Пиппа даже на последний прогон не явилась.
— Не мешало бы тебе её покусать, чтоб опомнилась.
— Покусать? Ещё раз?
— А ты предлагаешь обратиться к ней через адвоката? Или позвонить в общество защиты животных?
— Не переживай, мы справимся. Главное — наш план работает и скоро принесёт свои плоды.
— Тебе легко говорить! А мне на трапеции болтаться целых семь минут двадцать пять секунд! — у Собакевич был трагический вид.
— Всё закончится, ты и «Биг-Бен» сказать не успеешь. Возьми себя в лапы — выглядишь, как собачья тушёнка.
Неожиданно за кулисы влетела мокрая, как курица, фрекен Карлсен.
— Вы опоздали к началу представления! — сделал ей замечание шпрехшталмейстер.
— Да, первый раз в жизни опоздала! — беззаботно рассмеялась Пиппа. Её было не узнать: сегодня она была сама доброта. Счастливую Пиппу окутывало розовое облако романтики.
Зазвучали фанфары, грянула музыка, и начался парад-алле. Акробаты, клоуны, дрессировщики, атлеты и жонглёры один за другим выходили на арену, горячо приветствуя зрителей. Зал встречал их бурей аплодисментов.
— Готовится Эрминтруда! Выход через две минуты, — объявил селектор.
— Эрминтруда, ты слышала? Где Эрминтруда?! — администратор в панике сновал по коридорам. — Кто-нибудь видел Эрминтруду?!
Эрминтруды, то есть Отки, вернее Юльки, нигде не было. Лада почувствовала, как в лапках участился пульс. Она рванула в гримёрку.
— Вылезай немедленно! — зная подругу как облупленную, такса решительно направилась к шкафу.
Накрывшись попоной ослика, в нём, как маленький диванный валик, лежала Собакевич.
— Ты с ума сошла! Через минуту тебе надо быть на сцене! Хочешь, чтобы всё пропало?
— Я н-не могу. Я б-боюсь! — заикаясь промямлила левретка.
Такса отпрянула. Юльку так сковал страх, что никакая сила на свете не смогла бы вытащить её теперь на арену.
— Ну и чёрт с тобой! — в сердцах воскликнула Чернышёва. — Пусть мы застрянем здесь на веки вечные, а Кристофер умрёт! Главное — ты ничем не рискуешь!
Юлька подняла зарёванную морду и пристально посмотрела на подругу. Секунды тянулись нестерпимо долго…
— Ладно, я готова, — всем существом выражая трагическое смирение, покорно сказала она.
— То-то же! Держись, родная, нам нужно быть смелыми…
— Красота без тщеславия, сила без наглости, отвага без жестокости! Словом, все добродетели человека — без его пороков. Так писал о братьях наших меньших лорд Байрон в «Эпитафии собаке». Встречаем! На арене цирка Карлсен, великолепная и загадочная, и Эр-рмин-тр-руда! — торжественно объявил шпрехшталмейстер.
Свет погас. Оркестр смолк. Юлька прислушалась к учащённому биению сердца.
— Ни пуха! — шепнула на ухо Лада.
— К чёрту! — левреткины внутренности сделали сальто-мортале, и она бесшумно ступила в разлитый по арене мрак.
Пучок света ударил в серебристый металл ошейника, сверкнув, как лезвие ножа. Юлькина морда скукожилась, но через мгновение она уже сверкала улыбками. Взгляд — прямой и бесстрашный — был замечательно красноречив! В едином порыве оркестр грянул тревожную тему из «Миссии невыполнимой». Отточенным до совершенства прыжком левретка вскочила на качели и с фантастической скоростью взмыла ввысь.
Серебряный комбинезон и маска, подчёркивали красоту и грациозность Собакевич. Стоя на задних лапах и держась передними за верёвки, левретка раскачивалась под куполом, демонстрируя энергичный полёт среди облаков из ваты. Дождик, приклеенный к ошейнику, развевался по ветру, делая собаку похожей на хвост кометы.
Набрав необходимую скорость, Юлька отпустила верёвки и в свободном полёте ринулась вниз. Особо нервные ахнули, но в последний момент собака уцепилась мускулистым хвостом за перекладину и стала вращаться вокруг неё, как центрифуга. Держалась Юлька молодцом! Вспрыгнув на трапецию, она продолжила полёт на умопомрачительной скорости. Зрители были в полном восторге!
Но вот оркестр смолк, и грянула барабанная дробь. Неимоверным усилием Юлька остановила качели — то был кульминационный момент номера. Как изящная статуэтка, левретка застыла в воздухе между небом и землёй. Совладав с дыханием, она оттолкнулась от перекладины и взмыла вверх, под купол.
Её тройной тулуп был воистину превосходен! И вдруг…
Не рассчитав траекторию, Юлька скользнула вниз — мимо трапеции! В зале раздался истошный крик. Но в последний момент левретка успела уцепиться зубами за перекладину и повисла на ней, как сдутый воздушный шарик. Собачья тень, разломившись пополам в лучах прожекторов, бессильно лежала на опилках. В зале воцарилась гробовая тишина. Юлька работала без страховки — в любой момент она могла камнем рухнуть вниз и разбиться.
Белый купол навис над несчастной, словно толстая ледяная шапка. Юлька зажмурилась от страха, а может быть, от стыда. Время искривилось, пространство сместилось, гравитация исчезла. Перед глазами плыли пятна разного цвета и формы. Постепенно они преобразовывались в чью-то морду. Юлька поняла — мадам Кортни! Немигающие глаза были точно отлиты из стекла. Морда ухмыльнулась и мрачно захохотала, широко разевая пасть.
«Ну уж нет! — мысленно прорычала Собакевич, отогнав наваждение. — Позора я не стерплю!»
Левретка сильнее сомкнула челюсти и стала медленно подтягиваться вверх. Крошечные крупинки опилок смешивались с воздухом, пробирались внутрь и душили. Как барон Мюнхаузен вытаскивал себя за волосы из болота, так и Юлька каким-то непостижимым образом рванулась вверх и вскочила на перекладину.
