Они въехали в деревню. Успокоившаяся лошадь несла на себе обоих и тащила за собой снарга.
Деревенский частокол был проломлен в нескольких местах, булыжники сокрушили несколько хижин. Гларк бросил взгляд в сторону хижины Орксона, и Снибрил услышал стон, вырвавшийся у брата. Вождь соскочил на землю и медленно пошел к своему дому. Или к тому, что было домом прежде.
Остальные члены племени умолкли и подались назад, давая ему дорогу. Свалилась ворсинка, большая ворсинка. Она разрушила частокол. Ее верхушка лежала поперек того, что осталось от хижины Орксона, только арка входа все еще отважно возвышалась среди обломков балок и соломенной кровли. Берта Орксон вместе с детьми выбежала вперед и бросилась в объятия мужа.
– Писмайр вывел нас до того, как упала ворсинка, – закричала она, – что нам делать?
Он с отсутствующим видом похлопал ее по плечу и продолжал не отрываясь смотреть на разрушенную хижину. Потом забрался на кучу обломков, возвышавшуюся холмиком, и покопался в ней.
Толпа безмолвствовала. Тишина была такая, что каждый звук, производимый им, отдавался эхом. Послышался звон, Гларк поднял горшок, чудом избежавший разрушения. Он глядел на него, как если бы никогда не видел ничего похожего, поворачивая его так и эдак в свете костра. Поднял его над головой и шмякнул о землю.
Потом он поднял над головой кулак и начал браниться и божиться. Он клялся ворсинками, темными пещерами Подковерья, демонами Пола, Тканью и Основой. Он рычал, изрыгая Запретные Слова, и клялся клятвой Ретвотшада Умеренного, этой треснувшей кости или как это там называлось (хотя Писмайр уверял, что это суеверие).
Проклятья кружились в вечернем воздухе среди ворсинок, а ночные твари, обитающие в Ковре, слушали их. Клятва следовала за клятвой, проклятье за проклятьем, громоздясь в вибрирующую от ужаса башню.
Когда Гларк умолк, воздух все еще содрогался. Он плюхнулся на гору мусора и сел, положив голову на руки, и никто не осмеливался приблизиться к нему. На него бросали взгляды искоса, и один или двое сельчан вздрогнули и поспешили прочь.
Снибрил спешился и побрел туда, где мрачно стоял Писмайр в своем плаще из козьих шкур.
– Ему не следовало произносить Запретных Слов, – сказал Писмайр, как бы разговаривая с самим собой. – Конечно, все это суеверие, но нельзя сказать, чтобы за этим не стояло что-то настоящее. О, привет. Я вижу, ты выжил.
– Что это было?
– Мы привыкли называть это Фрэем, – сказал Писмайр.
– Я думал, что это всего лишь старая сказка.
– Что не означает, что это не правда. Уверен: это был Фрэй. Начать хотя бы с изменения атмосферного давления… животные это почувствовали… ну, как это сказано… в…
Он замолчал.
– Точно не помню, но где-то я читал об этом, – сказал он смущенно.
Он посмотрел куда-то мимо Снибрила и просиял.
– Вижу, у тебя появилась лошадь.
– Думаю, она ранена.
Писмайр подошел к лошади и тщательно осмотрел ее.
– Конечно, это дьюмайи, – сказал он, – эй, кто-нибудь, принесите мне мой ящик с травами. Кто-то набросился на нее, видишь, вот здесь. Не очень глубокая ранка, но ее надо обработать. Великолепное животное. Великолепное. И без всадника?
– Мы довольно долго ехали по дороге, но никого не видели.
Писмайр погладил лоснящуюся шкуру.
– Если бы продали в рабство всю деревню со всеми людьми, может, только тогда вам удалось бы наскрести денег, чтобы купить такую лошадь. Кому бы она ни принадлежала, она убежала довольно давно. Эта лошадь бегала сама по себе уже несколько дней.
– Дьюмайи больше никому не разрешают держать рабов, – сказал Снибрил.
– То, что я пытаюсь сказать, значит очень многое, – отозвался Писмайр.
Он рассеянно забубнил что-то про себя, пока осматривал копыта лошади.
– Откуда бы лошадь ни появилась, кто-то, должно быть, на ней все же ездил.
Он отпустил одну из лошадиных ног, чтобы внимательно вглядеться в ворсинки.
– Что-то ее напугало. Не Фрэй. Что-то, что произошло несколько дней назад. Это не были бандиты, потому что они забрали бы и лошадь. И они не оставляют следов когтей. Это мог бы сделать снарг, если бы был втрое больше нормального роста. О, Боже, а такие ведь есть, – сказал он.
Послышался крик.
Снибрилу показалось, что у ночи появились рот и голос. Крик исходил от ворсинок, прямо из-за сломанного частокола – это было насмешливое скрежетание, расколовшее мрак. Лошадь попятилась.
У пролома в стене уже был разложен костер, и несколько охотников бежало туда с копьями наизготовку.
Они остановились.
На дальнем конце видимого пространства в темноте размещалось нечто, походившее на холм с двумя парами глаз. Одна пара глаз была красной и мрачной, другая посверкивала зеленым. Они, не мигая, уставились на сельчан и смотрели в упор сквозь пламя костра.
Гларк схватил копье, вырвав его из рук у одного из опешивших мужчин, и стал пробираться вперед.
– Всего лишь снарг, – проворчал он и метнул копье.
Копье ударилось во что-то, но зеленые глаза замерцали еще ярче. Из невидимой глотки раздалось низкое, утробное и угрожающее ворчание.
– Убирайся прочь! Отправляйся в свое логово!
Писмайр выбежал вперед с горящей головней и метнул ее в глаза.
Они мигнули и исчезли. А с ними перестали действовать чары. Вверх взметнулись крики людей, стыдящихся своего страха, вперед вырвались охотники.
– Остановитесь, – закричал Писмайр, – идиоты! Вы хотите отправиться на охоту за ним в темноту, вооруженные только вашими костяными копьями? Это был черный снарг. Не похожий на тех коричневых, которые водятся здесь повсюду и которых вы добываете. Вы знаете легенды? Они, эти чудовища, из самых отдаленных Уголков! С тех Территорий, которые никогда не Подметают! Из Неподметаемых Регионов!
С севера, со стороны самого белого утеса Деревянной Стены, снова послышался крик снарга. На этот раз он не замер вдали, а прервался внезапно.
Писмайр с секунду вглядывался в темноту на севере, потом повернулся к Гларку и Снибрилу.
– Вас выследили, – сказал он, – то, что привело сюда эту лошадь, – страх перед снаргами. А в страхе перед снаргами нет ничего постыдного. Такой страх перед снаргами порожден здравым смыслом. Теперь, когда они обнаружили деревню, в ней нельзя оставаться. Они будут возвращаться сюда каждую ночь, пока не наступит такая, когда вы не сможете дать им достойного отпора. Уйдем отсюда завтра. Но и завтра может быть слишком поздно.
– Мы не можем просто… – начал Гларк.
– Можете. Должны. Фрэй вернулся, а с ним и все остальное. Понимаете?
– Нет, – сказал Гларк.
– Тогда доверьтесь мне, – сказал Писмайр, – и надеюсь, что вам никогда не понадобится понимать это. Вы знаете случай, когда бы я ошибся?
Гларк призадумался.
– Ну, это было, когда ты сказал…
– О важных вещах?
– Нет, пожалуй, нет.
Гларк казался обеспокоенным.
– Но мы никогда не боялись снаргов. Мы знаем, как с ними обращаться. А что особенного в этих?
– Особенное заключается в том, кто ездит на них верхом, – сказал Писмайр.
– Там была еще одна пара глаз, – сказал Гларк неуверенно.
– Это хуже снаргов, – сказал Писмайр. – У них есть оружие пострашнее зубов и когтей – у них есть мозги.
Taken: , 1
– Ну, что же, таков жребий. Пошли, – сказал Гларк, бросая последний взгляд на развалины хижины.
– Минутку, – ответил Снибрил.
Все его пожитки легко умещались в один меховой тюк, но он все копался в них на всякий случай, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Там был костяной нож с резной деревянной ручкой и запасная пара сапог. Кроме того, там был моток тетивы и еще один мешочек с наконечниками для стрел, а также комок пыли, приносящей удачу. В самом низу, на дне, пальцы Снибрила нащупали плотный мешочек и сомкнулись вокруг него. Он осторожно вытащил его, стараясь не повредить содержимое, и открыл. Две, пять, восемь, девять. Все они были там, и свет отражался в их полированной поверхности, когда он вертел их в пальцах.
– Ха, – сказал Гларк, – не понимаю, почему ты с ними возишься. Гораздо лучше было бы заполнить это место еще одним мешочком с наконечниками стрел.
Снибрил покачал головой и поднял монеты, сверкавшие полированной поверхностью.
Они были выточены из красного дерева в копях Ножки Стула. На одной стороне каждой монеты была вырезана голова Императора. Это были тарнерайи, монеты дьюмайи, и по ценности они приравнивались в Тригон Марусе ко многим шкурам. Собственно говоря, они и были шкурами, если воспринимать их таким образом, или горшками, или ножками, или копьями. По крайней мере, Писмайр так говорил. Снибрил никогда по-настоящему этого не понимал, но, по-видимому, любовь дьюмайи к своему Императору была столь велика, что эти его маленькие деревянные изображения принимали и отдавали за шкуры или меха. Во всяком случае, так говорил Писмайр. Снибрил не был уверен, что Писмайр разбирался в финансовых делах лучше его.
