А Катя, глядя на телефон, внезапно поняла, что ей надо делать: потребовать, чтобы позвонили в Лондон, в посольство!
— Сейчас она придет, — сообщил Джошуа. — Откуда русская леди так хорошо знает английский язык? Это очень удивляет.
Но Катя уже не боялась его.
— Позвоните в посольство! Слышите? Позво…
Ее будто ударило под ложечку. Лоснящееся лицо Джошуа задрожало, и в светлой темноте раздался низкий гудящий вой и бормочущие, хриплые голоса: «Прроходит… накал дерржите… пять, четыре… лепессток… перегррружженнн…» И Катя увидела солнце, речку, и она опять была на Полудыньке, и щуренок светился в тени, быстро поводя хвостиком. Белый туман уходил вверх клочьями, по спирали.
Катя стояла на своем портфеле, журчала вода, а во дворе института бухал волейбольный мяч.
— Не правда, — сказала Катя и крепко схватилась обеими руками за теплый шершавый камень. Сползая с Полудыньки, окунула ботинок в воду и тут уже, не разбирая дороги, вылетела на берег и помчалась домой без оглядки.
Конечно, у нее поднялась температура. Бабушка Таня засунула ее, горячую, в постель, как в холодильник, накормила кислым аспирином и села, горестно сложив руки на груди.
Катя лежала, закрыв глаза, и вспоминала. Бутылочное войско, Джошуа — негра с этикетки, важного скворца и неизвестную миссис Гарнет. Кресла, которые понравились бы папе. Вспоминая, она задремала, но ей приснился неприятный сон. Большой черный скворец ругался по-английски.
«Все время английские сны», — подумала она и поскорее проснулась. Или сначала проснулась, а после уже подумала. Ей очень хотелось рассказать обо всем бабушке Тане или папе. Наверное, у нее и температура поднялась от невысказанных слов. Не поверят! Катя ненавидела, когда ей не верили. Как хорошо бы сказать маме: «Мам, а мам, я хочу с тобой поделиться». К маме приходила соседка со смешным именем — Марианна Ивановна — делиться, то есть рассказывать о всякой чепухе, смешно! Амебы делятся, а не люди.
Из прихожей послышался папин кашель: «Кхы-кхы», басом. Чем-то он доволен, если так кашляет. Ага, бросил портфель через всю комнату, в угол дивана. Катя услышала — шмяк! Бабушка Таня, конечно, кричит из кухни:
— На место положите, на место, Яков Иванович!
А отец рокочет, как бульдозер:
— На месте сем он радует мой взор-р-р!
Катя едва успела сообразить, что бы такое спросить, как он вошел и стал смотреть — спит она или не спит. Он был очень большой, но Джошуа, негр с этикетки, был еще больше.
Присмотревшись, отец увидел, что она притворяется. Катя здорово умела притворяться спящей. И он всегда немного сомневался: а вдруг она спит на самом деле?
Он засмеялся, но позвал шепотом, на всякий случай:
— Эй!
Катя, подпрыгнув на матрасе, перевернулась на спину и сказала:
— Эй!
— Как вы поживаете? — спросил отец по-английски.
— Очень хорошо. Пап, а пап, давай сегодня поговорим по-русски?
— Так уж и быть. Бабушка говорит, ты по воде бегаешь?
— Бр-р-р… Несчастный случай, — сказала Катя. — Я не цапля.
— Предположим, не цапля. Тогда зачем ты лезешь в воду?
— Это все случайно, пап. Оступилась в лужу, — соврала Катя. — Знаешь, это хорошо, что вы научили меня английскому.
— Ты мне зубы не заговаривай. Английский-французский, а бегаешь по лужам, как дошколенок, — сказал Яков Иванович.
«Взрослых легко обмануть, — думала его дочь. — Рассказать или нет? А если он скажет — тебе показалось, больное воображение, и надо лечиться?»
— Нелепое поведение… Подожди лета и бегай по лужам босиком… — выговаривал отец.
«А может, рассказать? Опять получится — зубы заговариваю…»
— …Босиком. А язык — это хорошо! Я бы на работе пропал, если бы не знал английского.
— М-м.
— Вызывали тебя сегодня?
— Сегодня я отвечала закон Кирхгофа и галогены, пап.
— Пятерки?
— М-м.
Яков Иванович кивнул. Он всегда остерегался ее хвалить и старался взвешивать каждый кивок. Очень легко зазнаться круглой отличнице, ведь в школе ее хвалят для примера остальным ученикам. Допустим, через день учитель нет-нет да скажет: «Молодец Катя Гайдученко!» Проходит месяц, потом год, и уже кончается седьмой класс — значит, семь лет Катьку хвалят. Он посчитал в уме, сколько раз ей говорили «молодец». Наверное, раз семьсот, если через день.
Тем временем Катя смотрела на его желтые табачные пальцы и придумывала заход. Чтобы выспросить побольше, а самой не проболтаться. Она уже твердо решила — не рассказывать.
По части разных выдумок они с отцом друг друга стоили вполне.
— Пап, а пап, ты сегодня довольный?
— Доволен и ублажён, дочь!
— «Ублажён?»
— Ублажён, то есть доведен до блаженного состояния. Поняла?
— Поняла, корень — «блажь».
— Э, нет… Корень, по-видимому, «благ». Благо, благодарю, блаженство.
— Митька говорит «блажь». А про мать говорит «она блажная».
— Митька Садов? По-видимому, он прав. Скверная баба, — сказал папа и покосился на дверь. Услышит такие слова мама… Ой!
Но мама была в клубе, на репетиции.
— Пап, а пап, люди могут перемещаться? — не удержавшись, спросила Катя.
Отец поднял брови.
— Ну, пап, ну как ты не понимаешь! Вот сидит-сидит человек на своем месте и вдруг перемещается. Совсем в другое место.
— Где ты об этом слышала? — спросил отец как бы безразлично.
— Нигде не слышала, я сама подумала… Вот хорошо бы сидеть-сидеть, а потом — хлоп! Гуляешь по Киеву или по Гавайским островам.
— Пожалуйста! — сказал папа неискренним голосом. — Садись в самолет и валяй в Киев или на Гавайские острова. Х-м… перемещайся.
— Фантастика-романтика, — сказала Катя. — Хоть бы на каникулы в Киев попасть. Тебе хорошо так говорить: «Садись в самолет!» Ты и в Англии побывал, и в Бельгии…
— Терпение, мой друг, терпение, — сказал Яков Иванович.
— Терпение! Еще миллион лет надо терпеть! Нет, я бы просто так, чтобы зажмуриться, и всё… Гавайские острова.
— Пока это невозможно, дочь. Пока невозможно. Скажи, почему тебе всякая фантастика лезет в голову?
Катя посмотрела на своего грозного родителя кругленькими глазками — карась-карасем. Между прочим, она его побаивалась, хотя никто бы этого не заподозрил. Даже бабушка Таня.
— Почему-у? В Киев очень хочется. Пап, давай поедем на каникулы в Киев?
— Все возможно. Удастся — поедем.
Отец рассеянно полез за папиросами, позабыв, что в этой комнате курить не полагалось. Дунул в мундштук. Прошелся по коврику особой, «профессорской» походкой — сутулясь и наклоняя голову.
Несомненно, он что-то заподозрил.
— Странные фантазии… Х-м. Чьи это выдумки, твои? Или слышала от кого-нибудь? — Он быстро, прямо посмотрел на Катю.
«Ого! — подумала Катя. — Сейчас начнется… Услышит бабушка, взовьется, поведут к невропатологу». То есть к врачу, который лечит нервных.
— Плохо быть единственной дочерью! — дерзко сказала Катя.
Яков Иванович усмехнулся и щелкнул ее по животу.
— Пап, неужели тебе никогда не хотелось путешествовать просто так, без всяких самолетов, пароходов? Пап, ну серьезно — не хочется?
— Эх, как еще хочется! — ответил отец с полной искренностью. — Ты и представить себе не можешь, как мне этого хочется!
Он прошелся по комнате с ясной, веселой улыбкой. Хотел еще что-то сказать, но в прихожей хлопнула дверь. Вернулась из клуба мама. И отец заторопился — помочь ей снять пальто.
Разговор сам собой кончился. Катя еще немного повертелась, не зная, довольна она своей хитростью или недовольна. Отец, по-видимому, успокоился насчет ее «выдумок», а с другой стороны, она о перемещениях ничего не узнала. Так она и заснула. А утром ей и вовсе вчерашние события показались ненастоящими. Будто она их вправду выдумала.
День в школе прошел спокойно. Насчет завтрашней контрольной по физике разговора не было, лишь Тося бросала на Катю многозначительные взгляды. После уроков они вдвоем занимались с беднягой Садовым, объясняя ему все тот же закон Кирхгофа. Тося сказала: «Уф, как горох об стенку», но Митька не обиделся. Он действительно не мог взять в толк, зачем, кроме сопротивления, выдумали еще какую-то проводимость. Уходя, Тося назвала его «удивительной тупицей». Похоже, она была права, хотя папа недавно и объяснял Кате, что мозг у всех людей одинаковый, только не все умеют им пользоваться.
С такими мыслями Катя незаметно пришла на скельки и уже на берегу вспомнила: «Ой, а вчера-то…» Так же висело вчера солнце над откосом и вокруг не было ни души. Полудынька под солнцем желтела, как огромная дыня, заброшенная в речку. Водоворот у острого ее конца был виден прямо с берега. Как узнать теперь, приснилось Кате вчерашнее перемещение или нет? Спокойнее было думать, что приснилось. Почему? Потому что так не бывает.
