Но в конце концов не удержали. И веселье вмиг кончилось, потому что оказалось: маленький Вовка Пантюхин сидит в лебеде, тихонько плачет и встать не может. На плече кровь, а левой рукой пошевелить нельзя, видать, вывихнута.
Ох и перепугались все! И дома достанется, и Вовку жалко.
Яшка положил ему на плечо ладони:
— Не плачь…
Вовка всхлипнул еще, хныкнул, мигнул… и заулыбался осторожненько. Царапины затянулись на глазах. Яшка легонько потянул его за руку:
— Не бойся… Вот и все. Не болит?
— Не-а… — Вовка заулыбался уже шире — заплаканный, щербатый, доверчивый. И встал…
Больше в тот день не катались. Петух сказал, что нужно усовершенствовать тормозную систему. Погоняли на полянке мячик и разошлись. Есть захотелось. Но Стасик и Яшка обедать не пошли. Понимали в глубине души, что добром это не кончится, но слишком уж беззаботное было у обоих настроение. Стасик на сей раз не стал дуться, когда Яшка, отвернувшись, превратил подобранный в канаве вылущенный подсолнух в половинку мягкого каравая. Сказал только:
— Опять лишнюю энергию тратишь.
— Ага, — вздохнул Яшка. — А есть-то охота.
Веселые и вольные, как два воробья, заскакали они, запрыгали через весь город в клуб сетевязальной фабрики, где шла старая, но замечательная кинокомедия «Цирк». Об этом они прочитали на афишной тумбе на углу Пароходной улицы. Однако афиша наврала: самый ранний сеанс начинался не в четыре часа, а в шесть. Ну и ладно! Погуляли еще по улицам, поторчали у витрины «Электротоваров», поглазели на новинку: игрушечную железную дорогу (паровозик и вагончики бегали, светофор мигал)…
Фильм был длинный, кончился около восьми. Вечер уже. Чтобы скорее добраться до дома, пошли напрямик, через стадион, потом через лог (не Банный, а настоящий овраг). Торопились, беспокоились. Прошедший длинный день гудел в головах — солнцем, усталостью и музыкой из кино. Стасик в маршевом ритме насвистывал колыбельную, под которую в фильме баюкали негритенка. Потом сказал:
— Интересно, где такого взяли, чтоб в кино снимать? Неужели правда из Америки?
— Может, покрасили?
— Не-е, видно же, что настоящий… Ох, Яшка, а что, если бы ты однажды в негритенка превратился?! Вот толпа бы за нами ходила! Конечно, у нас равноправие, но все равно бы глазели…
— А мы и так будто негры. Только местами, — вздохнул Яшка. — Мама твоя опять скажет: «По каким трубам вы лазали! Коленки как у арапов!»
— Она не только это скажет, — затуманился и Стасик. — Мы еще так подолгу ни разу не гуляли. Будет мне…
— Я с тобой пойду. Двоим-то, может, меньше попадет.
Солнце уже катилось за крыши.
— Давай, Яшка, скорее!
Но на пути к дому задержало их еще одно происшествие. На углу Пароходной и тихого Степного переулка Стасик замер, дернул Яшку к себе, оба укрылись за афишной тумбой.
— Смотри… Во, гад! Неужели опять к нам намылился?
— Кто?
— Да Коптелыч же! Помнишь, я рассказывал?
Коптелыч — сутулый, словно боящийся чего-то — семенил по мосткам вдоль забора.
— Вынюхивает что-то, паразит, — понимающе отозвался Яшка.
От столба к тополю, от тополя к палисаднику они двинулись за Коптелычем. Тот скоро нырнул в калитку у неприметных ворот. Стасик и Яшка прижались носами к щелям в воротах.
Коптелыч в дом не пошел. Юркнул в легковушку, стоявшую посреди двора. В зеленую трофейную «БМВ». Тут же с крыльца спустился дядька — в штатском пиджаке, но в голубой фуражке с малиновым околышем. Пошел открывать ворота. Яшка и Стасик шарахнулись, залегли в травянистом кювете.
Машина выехала. Дядька — уже без фуражки — вылез, притворил ворота, сел в машину опять, «бээмвэшка» укатила.
— Ну вот, — сказал Стасик, сдувая с губ семена одуванчика. — Правильно мама говорила, что он с этими…
— Да может, это все случайно. Подумаешь, фуражка. Может быть, это какой-нибудь демобилизованный…
— А машина-то! Она ихняя. Весь город ее знает.
— Ну и пусть! Не к вам ведь они поехали!
Но Стаськино настроение угасло — так же, как угасал над Пароходной улицей день. Зачем они следили за этим шпионом и пьяницей? Только время потеряли, и от мамы влетит еще больше…
Мама развешивала во дворе Катькины ползунки и пеленки. Оглянулась на звяканье калитки.
— А! Ну-ну… Явились, голубчики.
В сумерках не очень различимо было ее лицо, но Стасик знал, какое оно. Мама повысила голос:
— Я все соседние улицы обегала, всех ребят попереспрашивала! Где? Куда девались? Может, уже на дне реки искать?
— Ну уж, на дне… — осторожно сказал Стасик.
— Ты мне поговори! Где вас носило?! Смерти моей хотите?!
Надо же такие слова сказать!
— Но мы ведь никуда не пропали! — Стасик для убедительности прижал к груди кулаки. — Мы — вот они! Значит, надо не ругать, а радоваться!
— Да-а?.. — Мама если и обрадовалась, то как-то странно. — А ну-ка иди сюда… радость моя…
И он подошел. И мама, вздохнув, огрела свою ненаглядную радость мокрой пеленкой между лопаток. И Стасик возликовал, потому что вот и все: не будет, значит, долгих выговоров и упреков! И вдруг подскочил Яшка:
— А меня тоже! Потому что мы вместе! У нас равноправие!
— С удовольствием, — сказала мама и вытянула пеленкой Яшку. Опустила руки и засмеялась. — Нет, ну в самом деле… Варвары вы… Теперь вот еще пеленку заново стирать, вы же, как черти, чумазые…
— Как арапы! — радостно откликнулся Яшка.
— Молчи уж, арап… Как ты теперь к себе в Заречный-то пойдешь? В такую даль один, на ночь глядя. Еще и от воспитателей влетит.
Яшка незаметно лягнул Вильсона и сообщил:
— А я отпросился. Ну, чтоб у вас переночевать…
— Ах как приятно! Одного шалопая мне, конечно, мало!
— Ну, ма-ма! — завопил Стасик радостно и тревожно: вдруг она не разрешит?
— Ладно. А за все ваши фокусы завтра с утра — подневольный труд на плантациях. Будете окучивать картошку не только на нашей грядке, но и у Полины Платоновны. У нее спина болит.
— Подумаешь, «подневольный»! — Яшка встал наруки. — Мы и так!..
— А теперь марш по воду! Мне полоскать надо.
Вода была рядом, в колодце на огороде. Стасик и Яшка бросились в сени за ведром.
— Не греметь там, Катю разбудите!
— Ага!.. «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход!» — ликующе вопил Стасик. — «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин!..»
— Вот он пошлет тебя сейчас… — пообещала мама.
Стасик смеялся и барабанил по ведру…
Но на огороде он притих, и Яшка тоже. Над грядками стлался не то туман, не то какая-то дымка. Кто-то шелестел в ботве. Над забором висел большой розово-желтый полумесяц. Близкий-близкий, можно камушком добросить.
Повесили на крюк ведро. Цепь зазвенела, ворот заскрипел — будто брашпиль в кинофильме «Робинзон Крузо». Потом плеснуло, забулькало внизу. Вдвоем Стасик и Яшка завертели гладкую железную ручку, ухватили дужку, поставили плещущее ведро на край сруба. И, не сговариваясь, глянули вниз.
В черной квадратной глубине вздрагивал желтый светлячок.
— Ух ты… — сказал Яшка. — Что это там?
— Может, месяц отражается? — прошептал Стасик.
— Что ты… Месяц, он вон где.
— А что тогда? — Стасику страшновато стало и очень интересно. Сказочно так…
— Подожди…
Вода успокоилась. Желтое дрожащее пятно успокоилось тоже. И превратилось… в окошко! Маленькое, с переплетом, как буква «Т». Словно прятался в колодезной мгле чей-то домик.
— Видишь? — прошептал Яшка.
— Ага…
— Значит, правда.
— Что?
— Я где-то слыхал, что, если так вот смотреть в темную глубину, окошко покажется. Неизвестно откуда… Только…
— Что? — опять прошептал Стасик.
— Ну, не всякому оно покажется, а тому… ну, в общем, если он хороший человек.
— Что ж, значит, мы ничего люди, — вздохнул Стасик. — Мама ведь нас простила…
— Про тебя-то я и не сомневался…
— А про себя сомневался, что ли? — сердито спросил Стасик.
— Я вообще сомневался… что человек.
— Ну и дурень, — сказал Стасик с маминой интонацией.
Мама закричала со двора:
— Где вы там опять провалились?
— Идем? — откликнулся Стасик. И чтобы Яшка не обиделся на «дурня», спросил: — А где ты слышал такое? Про окно?
— Не помню. Может, от Лотика в Реттерхальме… У каждого существа в Кристалле должен быть свой дом с окошком…
Они потащили ведро. Вода выплескивалась на ноги, холоднющая. Зато в воздухе тепло пахло сладким пасленом. Месяц светил в спину и тоже будто немножко грел.
— Яш, а давай сделаем свой домик! На двоих! Вроде шалаша. И с окошком! Ночевать там будем.
— Давай! — обрадовался Яшка. — Лишь бы Зяма к нам туда не лезла…
Они умылись на дворе под гремящим рукомойником. И через минуту уплетали со сковородки картофельные котлеты со шкварками. Так, что щеки скрипели, будто мокрая резина.
— Ой, — спохватился наконец Стасик. — Мама, ты ведь сама-то еще не ужинала?
— До ужина мне было, когда вас где-то носит нелегкая?.. Оставьте мне котлетку.
