Сверло пронзительно скрипело в двери. Солана смахнул пот со лба и еще раз проверил скорость — батискаф поднимался очень быстро. На корпусе «Леонардо» капитан Турвилль сбросил слишком много балласта. Солана бросил линейку: оставалось две минуты с секундами.
Через две минуты он станет убийцей.
«Брось это, Эриберто! Ты богат. Ты обогнал всех на десять лет. Брось! Затопи торпеду. Вернись домой, в свой новый дом, в Бразилию. Напечатай статью в „Нейчер“. Ты богат — будешь и богатым и знаменитым. Брось это, открой им дверь! Через две минуты ты станешь убийцей. Через две минуты! Тайна погибнет на дне, но и ты погибнешь, Эриберто! Чтобы выгородить себя, твои подчиненные выдадут тебя французским властям».
Оставалась минута. Последним усилием сознания Эриберто Солана, доктор медицины, понял — он сумасшедший! Он знает, что после выстрела ему не будет спасения. Это будет концом. Но безумие, поработившее его мозг, гонит его по этой дороге. Так же, как его приказы гнали беднягу Мака. Он усмехнулся. Пусть так. Он все равно пустит торпеду.
Он встал и примерился рукой к выключателю торпедного аппарата. Лучше немного опоздать, чтобы магнитная торпеда шла вдогонку, снизу вверх.
В эту секунду громыхнула дверь — ворвались Дювивье и Понсека. Остановились в удивлении — пистолет лежал на столе, а капитан Солана самозабвенно всматривался в какой-то прибор. Затем он медленно поднял руку — медленно-медленно, как бы сомневаясь, нужно ли это движение. Шустрый Понсека сдернул со стола пистолет. А Катя еще стояла у двери. Моряки сбоку не видели правой руки Соланы, Катя видела. Длинный тонкий указательный палец со следами позолоты от сигарет полз к круглой черной кнопке… И Катя прыгнула по уклону вниз — молча, сжав зубы, — и рванула капитана за шею и руку. И внезапно, будто проснувшись, капитан вскрикнул, извернулся и схватил Катю за горло.
— Бабушка!.. — прохрипела Катя.
Железные пальцы сжались на ее шее… Больше она ничего не видела.
…Понсека оглушил капитана приемом парижских бандитов — носком ботинка ударил в висок. Дювивье подхватил девочку. Черный бант на ее косе развязался и соскользнул на пол.
Матрос-голландец сидел верхом на спине неподвижного Соланы.
— Свяжи его! — приказал Дювивье. — В лазарет, Понсека! Врача к девочке!..
Субмарина наполнилась топотом, кто-то кричал по судовому радио, вызывая врача в лазарет. Часть команды во главе со вторым помощником забаррикадировалась в столовой экипажа. Несколько минут шли переговоры через дверь.
Уговорили — второй помощник согласился выйти и осмотреть торпедный аппарат Соланы.
И наконец Бен Ферри отдал долгожданный приказ:
— Командую «Голубым китом»! По местам стоять, к всплытию!
Загудел ревун.[13] Команда занимала свои места, кто весело, кто с тревогой, — ведь бунт, за это «премия» бывает скверная…
Снова полная тишина наступила в субмарине. Нетерпеливая тишина перед возвращением на поверхность, к живому свету.
Командир поста погружения и всплытия доложил — все готово. Можно всплывать. Старшина гидрофонистов доложил: с поверхности окликает крейсер «Жанна д'Арк». Требует позывные.
— Ответить: субмарина «Голубой кит» всплывает с застопоренными машинами. Нужна срочная медицинская помощь.
Коротышка Бен кивнул командиру поста погружения и всплытия.
Зашипел сжатый воздух.
Субмарина рванулась вверх.
Что же делали в институте, пока далеко в море происходили все эти события? Мы расстались с Дровней в шестнадцать тридцать восемь, когда начальник Проблемного отдела вел отсчет от десяти до нуля.
Черненко вывел Игоря за дверь, к Татьяне Григорьевне. Мудрый Евграф Семенович уже распорядился по-своему в коридоре: толпа стояла в отдалении, только бабушка сидела у двери.
Кресло, стакан воды и валидол для бабушки спроворил тот же Евграф Семенович.
— Дорогая Татьяна Григорьевна, — внушительно сказал Черненко, — всё, всё уладится! Мальчик побудет с вами.
Он шепнул Игорю:
— Помалкивай, хлопец! — и прошел в лабораторию, прежде чем бабушка успела спросить что-либо.
Она только подняла руку, а Черненко был уже за дверью.
— Ноль! — произнес академик.
Загудели, задрожали перегруженные машины. Стрелки на белых циферблатах рванулись вправо и запрыгали, отскакивая от упоров. Старший оператор доложил:
— Мощность на оси — ноль.
И все поняли, что лепесток взял на себя полную мощность установки, он опять был перегружен, хотя «Ясень» остался в далекой Бухаре, чтобы хватило мощности на лепесток!
— Проходит головные антенны! — крикнул оператор.
Люди стояли по стенам и смотрели на ковер. Белый непрозрачный туман заклубился над полом. Яков Иванович всматривался в туман и сжимал спинку стула, будто помогал ревущим машинам, будто принимал Катину тяжесть на свои руки…
Туман понесся вверх.
— Что это?! — вскрикнул женский голос.
Машины умолкли.
На полу неподвижно лежала рыба. Ее меч, обросший тонкими водорослями, высовывался за край ковра.
Академик деревянными пальцами поправлял воротничок и галстук.
Яков Иванович, изжелта-белый, сдвинулся с места. Кашлянул. Сел к расчетному столу и взялся руками за щеки.
Мучительная тишина повисла в лаборатории. Все было ясно. Девочка не могла целый час продержаться на поверхности моря. Она утонула. Вот в чем повинны они все: Катя Гайдученко утонула! Рыба, приплывшая на место, где погибла Катя, случайно попала в лепесток.
Все боялись смотреть на Якова Ивановича. А за дверью ждала бабушка…
Все смотрели на горбатое мокрое чудовище. Острые костяные очертания рыбы делали ее похожей на самою смерть, на страшную, холодную смерть посреди пустынного океана.
Первым очнулся академик. Он подошел к Якову Ивановичу и присел на корточки у его стула.
— Яков, Яков… дружище!
Гайдученко собрал глаза в точку — поверх его головы. И начал приподниматься, упираясь в стол руками. Заплакала молоденькая операторша.
Яков Иванович глядел на рыбу.
— Смотри, Михась!
Академик беспомощно оглянулся, не понимая его.
— Смотри на спину!
Все вдруг увидели — на спине рыбы помещались два пластмассовых предмета. Они обросли зеленью под цвет рыбьей кожи. Из-за них чудовище казалось горбатым.
Это была надежда. Не все поняли это так быстро, как Яков Иванович. Рыба оказалась прирученной! Уже взрослой эта громадина побывала в руках человека. Ведь такие тяжелые предметы не укрепишь на спину мальку.
Замаячила слабая надежда. Катю могли спасти при каком-то неясном участии рыбы. Корабль мог уже уйти к моменту перемещения, а рыба осталась на месте происшествия.
Слабая, маленькая надежда — насколько она лучше безнадежности! Никто не слыхивал о рыбах-спасателях — писали только о дельфинах, но все равно — в лаборатории будто солнце проглянуло. Уже теоретики бросились к столу, чтобы подсчитать возможные координаты конца лепестка. Уже директор шепотом рычал на телефонистку, требуя немедля соединить его с Москвой, с президиумом Академии наук. По другому телефону вызывали кран, чтобы убрать рыбу из лаборатории. Радисты должны вскрыть и рассмотреть обе коробки на рыбьей спине.
Все принялись за работу, чтобы не смотреть на Гайдученко. Ничего нет хуже, чем сочувственные взгляды. А Яков Иванович собрался с силами и вышел к теще. Бабушка кинулась навстречу, спрашивая:
— Где Катюша, Яков Иванович? Что у тебя лицо перевернутое?..
Профессор твердо решил: Татьяна Григорьевна не узнает правды, пока возможно ее скрывать. Он взял старуху за руки и спросил:
— Мамо, вы мне верите?
— Верю, Яков. Что с Катюшей?
— Произошла ошибка… Нет, вы меня выслушайте. Ошибка, связанная с институтскими делами. Катя и вот этот мальчик узнали случайно кое-что… подсмотрели. Катерина скрывается от меня, боится. Мальчик оказался более смелым и пришел сюда. Ступайте пока домой, мы все выясним и…
— Что с Катюшей?
— Мамо, я же вам сказал! Прячется Екатерина.
— Где она прячется?! Ты мне брешешь, Яков Иванович!
— Ступайте домой! — уговаривал Гайдученко. — Как выяснится, я вам позвоню. Ступайте! Поймите, я очень спешу. Любовь Павловна вас проводит до дому. Ступайте…
— Пойдемте, пойдемте! — вмешалась подоспевшая Любаша. — Пойдемте, Татьяна Григорьевна!
Они прошли мимо гудящей толпы. Евграф Семенович взял под козырек, отдавая честь горю бабушки Тани. Хорошо, что она этого не видела.
Квадратик стоял, подняв серьезное лицо к профессору. Яков Иванович нашел, не глядя, его руку и на секунду замер. Маленькая рука была похожа на Катину и так непохожа, и все-таки… Будто он взял в руку надежду, и она сжала его пальцы — все будет хорошо!
