Минуты через две раздалось мягкое шлёпанье по паркету, словно прыгали две лягушки, и появился Фибах. Но не во фраке с бабочкой, как можно было ожидать при такой обстановке, а в длинном, метущем пол парчовом халате и домашних туфлях. И, хотя он всячески изображал неторопливое пробуждение, непохоже было, чтобы он только что встал. Глазки за стёклами очков сверкали бодро и хищно. За ним так же неторопливо выступал павлин, готовый к поручениям и услугам.
— Доброе утро… Как спалось, мои юные полуночники? — проворковал Фибах. — Полагаю, без тяжёлых сновидений?
— В общем, да, — заставил себя улыбнуться Аксель. (Оказывается, это иногда труднее, чем блуждать в горах!)
— Скажите спасибо мне! — довольно хохотнул профессор. — Вы мне сегодня нужны свеженькими…
— Как это? — тревожно спросила Кри. Видно, ей вспомнились игривые замечания Фибаха о его возможном людоедском будущем.
— Ну, я немножко вмешался в работу линии доставки… Велел, чтоб вам в ужин добавили кое-какие снадобья, вызывающие крепкий сон… о, не волнуйтесь, ничего вредного!
— Так вот почему я ничего не помню из своих снов! — не удержавшись, гневно воскликнул мальчик.
— Ну и, конечно, уже успели поболтать с родителями? — промурлыкал Фибах, однако глазки его смотрели насторожённо и тревожно. Аксель невольно сжал кулаки, но вовремя овладел собой, так как ждал этого вопроса. И, тяжело дыша, вежливо ответил:
— Их дома нету… Они, знаете… очень дорожат своей работой. Вечером…
— А как вам нравится моя столовая? — с явным облегчением продолжал профессор, косясь на Кри, которая заморгала и отвернулась.
— Просто класс! — солгал Аксель. Увидь он всё это где-нибудь в музее, ему бы и впрямь понравилось, но в быту он любил скромность. — Особенно вот это! — добавил он искренне, указывая на картину.
— А… это Рембрандт, — небрежно бросил Фибах, делая плавный жест экскурсовода. — «Ночной дозор»… Почти оригинал. Куда деваться, питаю слабость к великим старикам…
— Вы это утащили из музея? — с интересом спросила Кри. Она не знала, кто такой Рембрандт, но раз он великий, то и стоит, наверное, не три евро. И вряд ли обманщик Фибах захотел платить, это так на него не похоже… Наконец-то она видит настоящего грабителя не на экране!
— Я не сказал «оригинал», — ледяным тоном ответил профессор. — За кого вы меня принимаете? Я сказал: «Почти оригинал». Молекулярно точная волшебная копия, ясно? В глазах коллекционеров она бы стоила немногим дешевле подлинника, уверяю вас… Ну и, конечно, нет такой экспертизы, которая могла бы их различить.
— А почему «ночной»? — спросил Аксель. — По-моему, на картине светит солнце!
— О, это целая история… Полотно больше трёхсот лет висело в Амстердаме, в комнате с коптящим камином и потихоньку покрылось копотью. Вот со временем и возникло мнение, будто дозор изображён ночью. Но я, — самодовольно добавил Фибах, — в какой-то мере и впрямь сделал его ночным. Хватит им бездельничать! Что поделаешь, нам, волшебникам, иной раз нужно поупражнять на чём-нибудь своё мастерство…
— Так я и думал, — сказал Аксель. Честно говоря, ему подобное и присниться не могло (даже теперь, когда стала сниться всякая чертовщина), но мальчику уже казалось, что иного он и не ждал. Ну конечно! Фибах гоняет этих бедняг по пустым ночным коридорам лишь затем, чтобы тоже слыть волшебником среди всяких там старших и младших духов. И собственного духа придумал себе затем же! Подражает какому-нибудь Многоликому…
— А помост? Это вы их заставили его таскать, да?
— Но должен же я был позаботиться о сохранении великого замысла! Я таки задал хлопот этим ребятам, потребовав, чтобы вид дозора спереди не менялся. На картине-то задних и так видно, а вот в наших коридорах, да ещё когда они карабкаются снизу вверх… Им пришлось искать сначала плотников, а потом носильщиков по всем музейным картинам мира, мне же — платить сверхурочные, да ещё для ночной смены! Сами понимаете, если днём носильщик отлучится с холста, посетители музея это заметят. Но главное, на что жалуются те два лодыря, чёрный и белый — постоянно, видите ли, надо придумывать темы для разговора! Как будто я виноват, что на картине они беседуют… Ну-с, а почти всю обстановку здесь я скопировал с Музыкальной, или же Гобеленовой комнаты в замке Линдерхоф. В замке, принадлежавшем его величеству королю Баварии Людвигу Второму… — Фибах сделал паузу, поглядывая на детей и проверяя, оценили ли они всю глубину сказанного.
— А зачем? — наивно спросила Кри.
— Что зачем? Зачем он ему принадлежал?
— Нет. Зачем вы её скопировали… обстановку?
— Не ради всей этой роскоши, молодые люди, — величественно и не без раздражения ответил профессор. — Я выше таких вещей! Я бы захохотал над ними! Но меня тронуло и подкупило то, что Линдерхоф был не парадным замком, а местом отшельничества! Уединения короля, который отвернулся от не понимавшего его мира… Это напоминает мне о многом…
Тут уж не только Акселю, но и Кри стало ясно, что профессор намекает на сходство королевской судьбы со своей собственной. И, помня о задании Хофа, который, наверное, был уже здесь, мальчик тут же сказал:
— Да, уж если кто и похож на короля Людвига, то это вы!
«Учусь врать с утра до ночи, — грустно подумал он. — Это похуже, чем с Дженни… Неужто вся взрослая жизнь такая?» Но Фибах тут же расцвёл:
— Юный льстец! — промурлыкал он, грозя пальцем. — Ладно, оставим в покое мою душу и займёмся вашими телами… (Кри вздрогнула). — Я имею в виду — окажем честь небольшому обеду в честь моих многообещающих гостей!
Многообещающие гости оглядели небольшой обед и почувствовали небольшое головокружение. Это был стол средневекового феодала! В центре его на золотом блюде с монограммой «F» истекала соком огромная бычья ляжка. А вокруг неё, как малые укрепления вокруг главной крепости, стояла несчётная гвардия мясных, печёных и рыбных блюд, вазы с тропическими фруктами, напитки и торты… Из серебряных ведёрок со льдом торчали горлышки бутылок. Некоторые из этих угощений дети, правда, ели и дома, но кое-какие — лишь по праздникам, а большинство не могли бы и назвать… Кри начала бурно глотать слюну, да и Аксель почувствовал тоскливое бурчанье в желудке.
— Ну, хоть это оценили! — вздохнул профессор. — Что ж, таковы люди… Недаром Наполеон говорил, что путь к сердцу солдата лежит через желудок. Не так, моя милая… вот специальная вилочка… А что тебе положить, друг Аксель? Слева от тебя — жаркое из говядины в уксусе по-мюнхенски, справа — запечённый ливерный паштет, прямо — фазан с зелёным можжевельником, справа от него — жаркое из фаршированной свиной грудинки, а чуть наискосок, вон за той салатницей…
— Хватит! — взмолился Аксель. — Дайте мне оглядеться, пожалуйста!
И, из духа противоречия, выбрал заячью спинку с шампиньонами. Кри тем временем занялась огромным маринованным карпом, который грустно держал во рту ломтик лимона: рыбу в семье Реннеров ели не часто. В последующие полчаса слышалось только звяканье ножей и вилок: разыгравшийся детский аппетит дал о себе знать. Фибах жевал вяло, но то и дело подливал себе коньяку: было видно, что он пытается отвлечься от многих забот.
— Профессор, — сказал наконец Аксель, принимаясь за десерт (ананасный крем и клубничные пирожные). — Расскажите нам о волшебниках! — При этом он зорко огляделся, пытаясь угадать, где затаился Хоф. Ему даже показалось, что радужно-алое сиденье одного из роскошных кресел за спиной у Фибаха приплюснуто больше, чем у остальных. Но он не был уверен.
— О волшебниках? — протянул профессор, мрачно разглядывая на свет очередную порцию спиртного. — А на что они вам сдались, волшебники? — Он выпил рюмку залпом и выковырял глаз-маслину из морды жареной косули, которая, поджав золочёные копыта, лежала перед ним на блюде. — Держитесь от них подальше, мой вам совет! Давайте лучше поговорим о Шворке, от которого зависит наше с вами будущее…
— Нет-нет, о волшебниках, о волшебниках! — хором закричали дети, стуча вилками и ножами по тарелкам в знак протеста.
— Ничего не хотим делать, пока не расскажете! — объявил Аксель. — И потом, посудите сами: чем мы вам поможем, если при этом ничегошеньки не понимаем? Мы видим, что вы — великий учёный, — тут он не лицемерил, — но не можем понять, насколько! Где кончается то, что вы сделали сами, и начинается волшебство? Зачем вам Шворк? И все эти Элоизы?
— Да, зачем? — поддержала Кри, деловито запихивая в рот ломоть орехового торта со взбитыми сливками. И, понимая, в чем главный козырь Акселя, добавила: — Великий учёный должен не только угощать тортом, но и учить!
— Хм… верно, — согласился Фибах, рисуя своё «F» на поверхности шоколадного желе, которое Кри не взяла бы после этого в рот, даже умирая от голода. Он откинулся на спинку кресла, поковырял в зубах и, понимая, что искушение много сильнее его, добавил: — Впрочем… вы ведь никому не расскажете! — И, поймав напряжённый взгляд серых глаз Акселя, сладко улыбнулся: — Я вам заплатил за это. Да и кто бы вам поверил? Мне иногда самому кажется, что я вижу затянувшийся сон…
