— Ну, раз ты так думаешь, тогда иди сама.
— Идти? — озадаченно переспросила Мила. — Куда идти?
Рыжеволосая девочка по ту сторону зеркала на мгновение отвернулась от Милы и указала рукой в том направлении, куда уходил длинный коридор.
— Туда, конечно. Неужели ты не видишь, что здесь больше некуда идти?
Мила кивнула.
— Вижу.
— Ну вот и иди! — довольно резко повторила девочка. — Если я — твое отражение, как ты считаешь, то я не могу пойти туда первая. Это должна сделать ты.
Мила стояла в нерешительности и смотрела на укутанную негостеприимной тенью дверь в конце коридора.
— Ну! — подстрекала ее девочка из зазеркалья. — Ты идешь? Или боишься?
Мила уловила насмешку в ее голосе.
— Я не боюсь, — гордо ответила Мила.
На самом деле дверь в конце коридора пугала ее, и ей совсем не хотелось туда идти. Но девочка смотрела на нее с таким самодовольным видом, что Мила не могла признаться себе в своем страхе. К тому же общество ее двойника стало ей вдруг очень неприятным. А потому Мила равнодушно отвернулась от обращенного к ней насмешливого взгляда и, не сказав ни слова, пошла по коридору в сторону загадочной двери.
Она не оглядывалась назад и не знала, идет за ней ее зазеркальный близнец или остался стоять на месте. Миле даже не хотелось поворачивать голову в сторону зеркала. Ей казалось, будет лучше, если от зеркала она будет держаться подальше. Оно внушало ей ничуть не меньше опасений, чем дверь, к которой она приближалась все ближе и ближе.
Когда до цели оставалось не больше четырех шагов, Мила остановилась. Она нерешительно посмотрела на дверь — мрачную, темную — и подумала о своем недавнем ощущении, когда ей отчего-то пришло в голову, что за этой дверью ничего нет, потому что мир мертв. Но колебалась она лишь несколько секунд. Решительно приблизившись к двери, Мила взялась за ручку, потянула ее на себя и… шагнула в беспросветную тьму.
Это место не было пустотой, потому что под своими ногами Мила ощутила твердый пол. Просто здесь совсем не было света.
Мила медленно шла вперед, не видя, куда ступают ее ноги. Тишина здесь была гнетущей — Мила вдруг поразилась тому, что не слышит даже звука своих собственных шагов. Ей казалось странным, что, перемещаясь в абсолютной темноте, она не натыкается ни на какие предметы. Почему-то именно в этот момент в ее сознании раздался тревожный звоночек, который заставил ее обернуться назад.
Позади нее сомкнулась тьма. Дверь, в которую она вошла, исчезла.
Мила почувствовала, как страх сдавил ей горло. Она точно помнила, что оставила дверь открытой, и не слышала, чтобы дверь захлопнулась. Повинуясь резкому приступу паники, Мила пошла обратно. Она выставила обе руки вперед, надеясь наткнуться ладонями на дверь, которая, по ее представлениям, должна была быть рядом, — Мила не успела уйти далеко. Но она шла и шла в темноте на ощупь, а двери все не было.
Ужас обрушился на нее ледяной лавиной. Ее воображение услужливо нарисовало картину: она будет вечно блуждать в этой тьме и никогда-никогда не проснется! Ей безумно захотелось выбраться отсюда, но ее уже охватило отчаяние, заглушая все мысли, кроме одной: «Страшно!»
На короткий миг она услышала собственный голос. Это был какой-то неразборчивый возглас потерявшегося и напуганного существа. Почему-то ее еще больше испугало, что она услышала свой голос как бы со стороны. И в этот момент раздался звонкий смех и появился свет.
Свет исходил из зеркала, за которым стояла рыжеволосая девочка. Ее смех был заливистый и веселый, но у Милы не было ни малейшего желания веселиться вместе с ней. Она часто дышала, как после быстрого бега.
А девочка хохотала и хохотала. Смеха и света становилось все больше: вокруг Милы появлялись новые зеркала, и в каждом из них стояла и смеялась рыжеволосая девочка — копия Милы.
Мила огляделась: вокруг нее всюду были зеркала, куда бы она ни посмотрела.
— Я же говорила тебе, — сквозь смех сказала ей девочка, — ты существуешь потому, что существую я! Ты — мое продолжение!
И тут зеркала стали по очереди гаснуть, но лишь на мгновение. А когда они снова вспыхивали светом, по ту сторону зеркальной границы стояла уже не ее рыжеволосая копия… Там был Многолик. Он хохотал так же громко и безудержно, как до него зазеркальный двойник Милы. От его смеха звенели переливами все зеркала.
— Ты существуешь потому, что существую я, Мила, — зловещим, ядовитым шепотом сказал он. — Ты — мое продолжение!
Не в силах оторвать глаз от его лица, Мила лихорадочно затрясла головой и хриплым шепотом забормотала:
— Нет… Нет… Нет… Нет… Нет…
Потом она пронзительно закричала, чувствуя, что сходит с ума от его голоса, без конца повторяющего одно и то же: «Ты мое продолжение… мое продолжение… мое продолжение…», и, размахнувшись, бросила что-то тяжелое в ненавистное отражение Многолика.
Под звон разлетающегося вдребезги зеркала Мила проснулась.
* * *
Было темно. Мила повернула голову к окну: небо было чернильно-черным, и только неполный месяц освещал глубокую ночь — до рассвета было еще далеко. Откинув одеяло, Мила поднялась с постели. Пошарив ногами по полу, отыскала комнатные тапочки. Мила не стала зажигать перстень и в потемках направилась в туалет.
В слабом свете луны, проникающем в окна, Мила благополучно добрела до двери в туалет, но, шаря правой рукой в поисках дверной ручки, левой непроизвольно оперлась о статую болотной кикиморы, темным, размытым пятном выделяющуюся на фоне стены. Даже в темноте Мила увидела, как статуя пошатнулась. Девочка уже решила, что кикимора сейчас рухнет прямо на нее — вот грохоту-то будет! — как вдруг что-то яркой вспышкой сверкнуло над головой кикиморы и стремительно полетело вниз.
Мила резко вскинула руки, пытаясь защититься от спикировавшего на нее предмета, и вдруг, к своему величайшему изумлению, неожиданно ловко его поймала.
Это оказалось прямоугольное зеркало в резной деревянной рамке — то самое, которое вечером на голову кикиморы, вернее — на кувшин, стоящий на голове кикиморы, положила Кристина.
Сейчас из зеркала на Милу смотрело ее собственное испуганное отражение: взлохмаченные рыжие волосы, которые в темноте были вовсе не рыжими, а скорее темно-каштановыми, почти черные, расширенные от испуга глаза — их серый цвет сейчас притаился под слоем темных красок ночи — и белеющий в темноте кончик носа, на который падал из окна свет неполной луны. Мила успела подумать о том, что вспышкой, так испугавшей ее, видимо, был отразившийся в зеркале лунный свет, как внезапно с зеркалом стали происходить удивительные метаморфозы. Сначала в зазеркалье все заволокло туманом и ее собственное взлохмаченное отражение исчезло. Потом поверхность зеркала огрубела, пошла трещинами и стала похожа на осколок льда. Лед совсем не холодил руки и очень быстро растаял. Перед Милой вновь было зеркало, но теперь в зазеркалье уже не было ее отражения. Хотя лицо, на котором застыла надменная улыбка, адресованная ей, Миле, было очень похоже на ее собственное. И даже следы ночи на нем лежали те же. Мила знала, что глаза на этом лице должны быть серыми, но сейчас они были почти черными. И даже темно-каштановые волосы не ввели ее в заблуждение — она слишком хорошо помнила, что они рыжие, как у нее. Хотя нет, память Милы вдруг оживила почти забытое воспоминание: когда-то, еще до того, как этот человек изменился, оттенок его рыжих волос был гораздо красивее, чем у нее.
Лукой Многолик чуть наклонил голову, сощурил презрительно глаза и… в считанные мгновения исчез в гуще темно-серого тумана. Туман скрылся под толщей арктического льда, лед растаял, и перед Милой снова появилось ее отражение в самом обыкновенном зеркале.
— Мила, ты что там делаешь? — раздался осовелый шепот.
Мила обернулась: Белка приподнялась на постели и смотрела в ее сторону.
— Зеркало Анжелы упало, — невозмутимо ответила Мила также шепотом. — Чудом поймала. Иначе разбилось бы.
— А-а-а, — протянула, успокоившись, Белка и сладко зевнула. — Понятно.
Она снова опустила голову на подушку, натянула одеяло до ушей и тут же уснула.
Мила какое-то время беззвучно стояла, держа в руках зеркало. Потом вздохнула, поднялась на носочках и, водрузив зеркало обратно на кувшин, отправилась наконец в туалет.
* * *
В выходные Мила решила сходить к Акулине. Ей редко выпадала возможность просто побыть рядом со своей опекуншей: рассказать о своих делах и узнать последние новости от Прозора и Барбариса.
Прозор, как всегда, был в курсе всех событий, происходящих в Троллинбурге, и в письмах советовал Акулине и Миле быть бдительными и осторожными. Коротышка Барбарис передавал Миле привет, а насчет кристалла Фобоса высказался лаконично и определенно: «Фурия его возьми, этот чертов кристалл!» Мила с трудом представляла себе, что будет делать с кристаллом Фобоса вышеназванная фурия, но без колебаний согласилась с пожеланиями Барбариса.
