— Ну а что дальше? — продолжил Голос. — Такой простой человеческий вопрос: что дальше? По прошествии некоторого времени я понял, что мне все же кое-чего недостает. Это мне-то, чьи возможности неисчислимы!
Теперь слушайте меня внимательно. Я поведу вас и моих будущих слушателей к моему выводу по ступенькам.
Первая. Великим химикам снятся формулы искомого вещества.
Вторая: поэты порой умирают со строчкой недописанного стихотворения на устах.
Ньютону некоторые его открытия тоже пришли во сне — мысль не оставляла его круглые сутки, как и многих других ученых.
Тяжело заболел знаменитый математик (не помню его имени, но эту историю я почему-то запомнил). Близким, что находились у его постели, временами казалось, что он уже умер. Пришел его друг, тоже математик. И, чтобы удостовериться, что коллега жив, он задал ему вопрос:
— Галуа (предположим), квадрат двенадцати?
— Сто сорок четыре, — прошептал лежащий при смерти математик.
Таких историй, как эта, — множество. И все они об одном — о богатстве, которым наделяет Природа иных людей. Известный писатель сказал об одном из них (и обо всех вместе): "Очарованная душа"… Очарованная душа — как, наверно, это прекрасно! Их богатство всегда с ними — им не нужно воровать его во дворцах королей и султанов, в дворцовых сокровищницах, в подвалах банков, в музеях… Это богатство называется… Талант. Это внутреннее богатство, оно, бывает, безмерно, человеку не хватает жизни, чтобы исчерпать его до дна!
Я им не обладаю.
Знаете, о чем я стал с некоторых пор жалеть? О том, что я не писатель, не ученый, не музыкант, не художник, не математик, не драматург, не скульптор…
Я, оказывается — как горько мне было это осознать! — простой жулик и властолюбец. По сравнению с одаренными людьми я — пустота, ведь я ничего-ничего не могу создать — ни слова, ни холста, ни формулы, ни дворца, ни красивого моста… Я и в пустоту-невидимость обратился из-за своего стяжательства… Я не вижу теперь даже своего лица, тела, рук — все это исчезло; кто-то наказывает, кажется, меня за мою жажду не своих богатств. За то, что я зарюсь на чужое…
Всю жизнь я гнался за богатством, что находится вне меня, за чужим, и, может быть, проглядел свое…
И теперь я, нестандартный жулик, завидую нищему поэту, который, возвращаясь ночью в свою каморку, читает небесам строчки, которые сверкают не хуже бриллиантов. Завидую художнику, кладущему на холст один за другим все лучшие и лучшие. мазки. Физику, что вскочил из-за своего стола, где на листе бумаги им только что написана гениальная формула. Он скачет по комнате, как безумный, — как я завидую ему!
Вы мне не поверите, я знаю. Чтобы поверить мне, нужно мною стать. Побыть мною… но вам ведь не дано стать невидимкой. Вам придется верить мне на слово.
Да, да, ощущение внутреннего богатства — богатства, которое всегда при тебе, оно твое и никто его не отнимет, оно безмерно, неисчерпаемо, оно источник особой радости — это, наверно, не хуже чужого бриллианта, которого ты всего лишь случайный владелец…
— Почему вы столько говорите о бриллиантах? — встрепенулся журналист.
— По очень простой причине, — ответил Голос. — Я вчера украл "Регента". Посмотрите на него — вот он…
Сначала на зеленой скамейке проявился несвежий светлозеленый носовой платок, потом воздух кристаллизовался в большой, квадратный, с закругленными углами бриллиант со множеством плоскостей и граней, сразу заигравший десятками разноцветных огоньков. Журналист не верил своим глазам.
— Да ведь это же знаменитый на весь мир "Регент"!
— Правда, он великолепен? 140 каратов!
— Боже! Я видел его как-то в одном из залов Лувра.
— Я унес его без особого труда. Знаете, какая за ним история?
— Примерно да.
— Когда-то он украшал корону Людовика ХIV, потом им владел сам Наполеон, бриллиант украшал эфес его шпаги… Почти всю эту ночь я не спускал с него глаз, а наутро, когда устали глаза, подумал, что в его истории, может быть, упомянут и меня, авантюриста и жулика, мне будет посвящено полторы строчки, читая их, люди будут только усмехаться… Единственный мой "подвиг", благодаря которому человечество будет знать обо мне, — кража "Регента". Эта мысль пришла ко мне только утром и мне вдруг захотелось вернуть камень на место. Но было поздно: на ноги поднята вся полиция Парижа.
— И что вы все-таки сделаете?
— Пока не знаю. Я только человек, а у человеческой мысли должно быть время, чтобы добраться по множеству извилин до какого-то вывода. Она должна вызреть — вот нужное слово…
Журналист с трудом оторвал взгляд от сверкающего камня и поднял глаза, чтобы вернуться к действительности, чтобы посмотреть на деревья сквера и людей на дорожке, и… увидел на скамейке перед собой пожилого человека с сеткой морщин на давно небритом лице — мужчину в коричневом мятом пиджаке.
— Э-э-э… послушайте… — он не сразу нашел нужные слова, — это с вами я только что разговаривал?
— Неужели?! — вскричал мужчина и поднес руку к лицу, чтобы разглядеть. — Боже! Опять тот же фокус! Это уже третий раз! У вас нет с собой зеркальца?
— Нет.
— Я так давно не видел себя… — Собеседник даже не взглянул на бриллиант. — Как я выгляжу? Мой нос все еще на месте? Он у меня не на лбу?
Журналист не отрывал глаз от него глаз.
— Вы давно не брились…
— Зачем это невидимке? — Незнакомец жадно разглядывал свои крупные кисти. — Хоть это… Черт, ну и ногти! Нет, я в самом деле похож еще на человека?
— Спрячьте камень, на нас обращают внимание.
Но было поздно — возле них остановились двое мужчин.
— Мы вас побеспокоим, — сказал один. — Это ваша вещичка? — Он показывал на "Регента" на несвежем носовом платке.
Журналист почувствовал себя на мгновение соучастником преступления. Он посмотрел на своего собеседника. А тот поднял уже глаза на мужчину, задавшего вопрос. Облизал потрескавшиеся губы. Потрогал щетинистый седой подбородок.
— Нет, конечно, нет. — Голос его внезапно охрип.
— Она упала с неба, не так ли? — спросил второй. — Оба были молоды, по-спортивному ладны, в спортивного же покроя куртках.
— Вам придется пройти с нами, — сказал первый. — Но сначала протяните руки.
— Зачем?
— А вы не догадываетесь? — Он уже вынимал из заднего кармана брюк наручники. — Ваш камешек очень-очень похож на "Регента" из Лувра.
Второй взял со скамейки бриллиант вместе с платочком, завернул в него камень и уложил во внутренний карман куртки.
— Значит, все кончилось этим… — пробормотал незнакомец, вставая, — так банально… — Он протянул руки с отросшими грязными ногтями и потрепанными обшлагами.
И исчез.
— Э-эй! — крикнул первый парень тому месту, где только что стоял пожилой мужчина в коричневом пиджаке, — Эй, где вы? Не шутите с нами! Жан, держи его!
— Но где он? — крикнул второй, расставив руки и присев. — Черт, он испарился!
Оба парня принялись — на удивление прохожим — шарить вокруг себя, приседая, делая фехтовальные выпады и прыжки, потом они стали ширить круг своих странных движений, похожий, может быть, на африканский танец, — вокруг них собирались зеваки, все больше зевак. Журналист стоял возле скамейки неподвижно, на его запястьях были наручники.
Парни скоро поняли, что потеряли возможного грабителя, вызвали по мобильнику полицейскую машину, куда и сопроводили журналиста. Машина отъехала, круг зевак немедленно собрался в небольшую толпу посреди сквера, обсуждавшую приключение. Слово "невидимка" среди множества других не прозвучало ни разу. Превращений шефа-робота никто не заметил.
Из полицейского управления журналиста выпустили в тот же день Его рассказ о невидимке поначалу посчитали бредом, но у него были свидетели — те двое спортивных парней, переодетые, как оказалось, полицейские. Пленку видеокамеры посмотрели, на ней было снято интервью в Лувре, где прохаживалась русская Думская делегация.
Журналист вышел на улицу и впервые после пережитого свободно вздохнул. Но не успел он сделать и трех шагов, как услышал рядом с собой знакомый голос:
— Как вы себя чувствуете? Я виноват перед вами…
— Ничего, такое со мной не впервые, — ответил журналист, не удивляясь уже появлению рядом невидимки. — Я научился разговаривать с полицейскими.
— Вот и хорошо. Можно, я обопрусь на вашу руку? Я страшно устал за последние дни. Я кое-чего вам недосказал…
Невидимка шел, тяжело опираясь на руку журналиста, на чьем другом плече висел кофр с видеокамерой, кассетами, диктофоном, блокнотом, прочей дребеденью и недопитой бутылкой воды.
— Как видите, моя невидимость дала трещину. Кто-то шутит надо мной, и я теперь не знаю, когда я снова обнаружусь, в каком месте. В каком подвале, в каком музее, у чьей короны. И теперь полиции известно, с кем она имеет дело. Боюсь, что она придумает что-то против невидимки… Погодите, дайте мне передохнуть.
