— Никак в Кулемку ввалился?
— Ввалился, — кратко ответил Алексей Палыч.
— Это значит, сегодня у нас воскресенье… Ну, эту еще отмыть можно разов с пяти. Синяя, она еще ничего, сносная. Вот которые на неделе вваливаются, с теми хуже. Этих хоть в щелоке вари — не отмывается. Я тебе, хочешь, мыла дам? Такое у меня мыло есть, «черное», оно для собак употребляется. Вот оно с трех разов отмывает.
— Буду очень благодарен, — сказал Алексей Палыч и попытался было сунуть дежурной рубль, но рука его была отведена спокойно и с достоинством. В отличие от больших городов, в Кулеминске и его окрестностях еще не привыкли брать деньги за помощь.
Дежурная оказалась права: после третьей перемены воды Феликс принял вполне сносный вид. Запарившийся Алексей Палыч ополоснул его, велел одеваться, а сам вышел на свежий воздух.
Становилось прохладно. Небеса над головой начали синеть. Оценит ли кто-нибудь в этих небесах хлопоты Алексея Палыча, отплатит ли чем-то за это? Забегая вперед, следует сказать, что и оценят и отплатят. Но — по своему, по небесному разумению.
Возвращались в Кулеминск электричкой.
Выбора у Алексея Палыча не было, и он повел Феликса в тот же подвал.
Между тем, пока происходили все эти события, Август Янович отрабатывал свою смену в парикмахерской. Его постоянные клиенты отмечали, что был он в этот день неразговорчив, даже как будто сердит.
Губы Августа Яновича беспрестанно шевелились, словно он что-то жевал или разговаривал сам с собой.
После смены Август Янович не пошел домой, а направился прямо к Алексею Палычу. Того не оказалось дома. Парикмахер, похрустывая коленками, принялся курсировать между домом и школой. Неподалеку от школы он и встретил Алексея Палыча с Феликсом.
— Алексей Палыч, — сказал парикмахер, — очень хорошо, что я вас встретил. Я вас, можно сказать, даже искал. Я все знаю.
Только парикмахера еще не хватало сегодня Алексею Палычу! Обычно спокойный, Алексей Палыч сразу же почувствовал раздражение.
Поначалу он сдержал себя лишь потому, что знал о болтливости парикмахера и боялся огласки.
— Что же вы знаете, Август Янович?
— Все. Джинсовый костюм, кеды, путевка в спортлагерь; жена ваша ничего не знает об этом мальчике.
Алексей Палыч машинально отметил наиболее слабое место в заявлении парикмахера и уцепился за него.
— Какое вам дело до моей жены?
— До жены — никакого. Меня интересует, кто этот мальчик.
— Август Янович, — сдерживаясь, сказал Алексей Палыч, — давайте говорить спокойно. Я никогда не вмешивался в ваши дела. Почему вы должны вмешиваться в мои? Почему я не имею права гулять со своим воспитанником?
Алексей Палыч инстинктивно применил тот же метод обороны, что и с Анной Максимовной: на вопрос он отвечал вопросом. Но парикмахер был хоть и самодеятельным, но все же следователем, он сразу брал быка за рога.
— Я вас очень уважаю, Алексей Палыч, — сказал парикмахер, — но этот мальчик не ваш воспитанник. Он вообще не из нашего города. Я хочу знать: кто этот мальчик?
Последнюю фразу Алексей Палыч умышленно пропустил мимо ушей и прицепился к предпоследней.
— Вы еще скажите, что он не с нашей планеты!
— Этого я не скажу, я еще не сумасшедший. Вы мне ответьте на один вопрос: кто этот мальчик? И я уйду.
— Я ведь тоже могу задавать вопросы, — с раздражением сказал Алексей Палыч. — Но я не понимаю, с какой стати вы ко мне привязались.
— Бросьте, Алексей Палыч, — по-дружески сказал парикмахер, — вы все понимаете. Сам факт, что вы не посылаете меня к черту, а разговариваете со мной, говорит о многом. Неужели так трудно ответить на простой вопрос?
Против этого возразить было трудно. Если бы рядом не было Феликса, то, может быть, Алексей Палыч как-нибудь и выкрутился бы. Но Феликс стоял рядом с ним, внимательно следил за разговором и не понимал, почему старик пристает к Алексею Палычу и почему тот не может ответить.
— Может быть, я так и поступлю, — сказал Алексей Палыч. — Может быть, я вас и пошлю. Кажется, это единственный способ закончить наш разговор.
Чем больше сердился Алексей Палыч, тем спокойней становился Август Янович. Он чувствовал уже, что почти оправдался за козлиные прыжки возле лагеря. Признайся сейчас Алексей Палыч, что Феликс его девятый сын от десятой жены, или выдумай еще какой-нибудь бред — и старик успокоился бы и даже сам предложил мировую. Но Алексей Палыч был раздражен, вилять перед парикмахером ему не хотелось.
Тем более, что у парикмахера был отвратительно самоуверенный вид.
— Есть еще один способ закончить наш разговор, — сказал Август Янович. — Можно признаться.
— Вам?
— Именно мне.
Терять было нечего.
— Значит, так, — сказал Алексей Палыч, — вы, Август Янович, идите, пожалуйста, к черту.
Август Янович ни капельки не обиделся.
— Может быть, вы мне разрешите поговорить с мальчиком? Мальчик, как тебя зовут?
— Феликс.
— Прекрасное имя. А где ты живешь?
— В лагере.
— А где ты жил до лагеря?..
— В ла…
Алексей Палыч загородил Феликса спиной.
— Оставьте мальчика в покое и уходите!
— Нет, я не уйду! — возвысил голос парикмахер. — Вам не удастся обмануть Августа Яновича! Август Янович не так прост, дорогой Алексей Палыч. Он прекрасно знает, что вы украли этого мальчика!
Август Янович заговорил о себе в третьем лице — это с ним случалось, когда он волновался. А он разволновался неожиданно для себя: мысль о краже ребенка осенила его внезапно. Он уже не думал о том, что вся жизнь Алексея Палыча была посвящена занятию прямо противоположному.
— Но Август Янович этого так не оставит! — воскликнул парикмахер. — Он защитит этого мальчика! Он поднимет на его защиту весь город! Весь народ!..
Парикмахер не успел сказать все, что хотел. Он хотел сказать еще: «Всю страну!». Однако при словах «весь народ» Август Янович, воспламеняясь, поднял свой маленький кулачок и потряс им перед лицом Алексея Палыча.
Для Феликса этого оказалось достаточно. Поняв этот жест как нападение на учителя, он высунулся из-за его спины и толкнул парикмахера в грудь.
Август Янович сделал два шага назад и рухнул на землю. Алексей Палыч бросился его поднимать, но парикмахер оттолкнул протянутую руку.
— Ножом, Алексей Палыч… — бормотал он, сидя на краю канавы. — Бейте лучше сразу ножом. Где у вас нож? Почему я не вижу ножа, Алексей Палыч?
Алексей Палыч схватил Феликса за руку и быстро пошел прочь.
Уже стемнело.
В школьном дворе никого не было. Отомкнув подвал, Алексей Палыч завел туда Феликса.
— Побудешь тут до утра?
— Хорошо, — согласился Феликс. — А утром мы пойдем в лагерь?
— Еще не знаю, — сказал Алексей Палыч. — Ничего я сейчас не знаю. Зачем тебе нужно было толкать этого старика?
— Я за тебя заступился.
— Лучше бы ты не заступался. И в лагерь возвращаться неловко, и здесь тебя теперь не оставишь: старик шум поднимет. Да теперь он тебя и в лагере не оставит в покое. И жене моей про тебя расскажет. Просто не знаю, Феликс, что мне с тобой делать.
— Палыч, — сказал Феликс, — я и раньше догадывался… Немножко… Боре я не говорил. Но сегодня я уже точно понял — я не такой, как все ребята. Почему ты не мог сказать этому старику, кто я?
— Не хотел. Да и нельзя было.
— А мне тоже нельзя сказать?
— Тебе? — Алексей Палыч задумался. — Тебе, наверное, можно, ты уже взрослый. Только я боюсь, что если тебе рассказать, то… тебе легче не станет. Может даже стать тяжелее.
— Я хочу знать правду, — сказал Феликс. — Я вижу — тебе тоже плохо. Я уже знаю: если нельзя сказать правду, всегда плохо. Но я не понимаю, как может стать плохо от правды.
— Бывает правда, которую лучше не знать, — сказал Алексей Палыч. — Ладно, завтра я попробую тебе объяснить. Хотя я и сам не знаю, что будет завтра.
— Завтра… — усмехнулся Феликс. — Мне все время говорят «завтра», «потом», «после». Иди, Палыч, отдыхай. Свет я зажигать не буду: я знаю, что ты меня прячешь.
Алексей Палыч вернулся домой поздно. Его не спросили, где он был, Анна Максимовна промолчала: с некоторых пор она вообще старалась поменьше спрашивать.
Алексей Палыч поставил будильник на семь, но будильник ему не потребовался: всю ночь он ворочался, думал, но, как можно догадаться, ничего не придумал.
Наступило утро тяжелого дня — понедельника.
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ — ДЕНЬ 1-й
Конец и начало
— Нет, ты мне скажи: зачем ты туда полез?
— Сначала скажи: зачем ты ее каждый день красишь?
— Это совершенно не твое дело.
— Если твое не мое, то и мое не твое.
— Пока что отец — я. Мое дело — спрашивать, твое — отвечать. Если ты мне все расскажешь по-честному, то я, может быть, тебя прощу.
