– Ой…
–Что?
– Я потерял барабанщика. Ольчика… Наверняка там, на палубе. Ховрин, можно вернуться?
– Нельзя, – серьезно сказал Ховрин. – Я понимаю, но нельзя. Судно же под арестом. Сейчас его конвоируют в гавань погранзоны…
– Жалко барабанщика.
– Жалко… Но, значит, такая у него судьба, Он сделал все, чтобы спасти тебя, и… ушел… Ах, какая досада!
– Что?
– То, что сразу мы не знали твою историю. Надо было там же внести в протокол. Теперь попробуй доказать, что этот подонок хотел утопить тебя с контейнером.
– Не все ли равно?
– Можно было бы впаять ему еще одну статью: покушение на жизнь несовершеннолетнего.
– Да он же все равно покушался! Когда стрелял в меня!
– Не стрелял он, не успел. Это я выстрелил. А он теперь будет говорить, что хотел только попугать…
– А мне показалось, что выстрелил, – с сожалением пробормотал Оська.
– В такой момент чего не покажется…
– Ховрин… Знаешь, как обидно было умирать? Главное, совсем рядом со своими. И ты недалеко, и яхта у борта, а никто не слышит, как я мычу… – Оська всхлипнул.
Ховрин не стал утешать. Сел рядом, положил Оськину голову себе на колени, стал гладить волосы. Оська глотнул слезы и прошептал:
– Я только не понимаю: почему он меня сразу не кинул за борт. Со скобой на шее… Меньше возни было бы.
– Наверно, рассчитал: если откроется, его не смогут обвинить в убийстве. “Я, – скажет, – просто привязал мальчика к контейнеру, чтобы шума не было…” Всех убеждал бы в этом… а может, и себя…
– Ховрин, а вот такие, как он… они люди?
– Увы. Как ни странно, да… Только другой породы… Хорошо, что он не успел выстрелить. Мог бы и попасть. Что я сказал бы тогда твоим родителям?.. Господи, а что я скажу им теперь?
– Ничего. Прокатились на яхте… Я маленько ободрался, зацепился за трос.
– Сегодня – ничего. Завтра – ничего. А потом все станет известно. Я же не могу не дать материал в газету. А тебе, наверно, придется давать показания, ты один из главных участников… Мама и отец после этого не подпустят тебя ко мне на полмили…
– Ховрин, ты же ни при чем! Я сам полез на “Согласие”… Можешь даже отлупить меня за это линейкой!
– Спасибо за разрешение.
– Ховрин… а с мамой Норика и с другими теперь что будет? Их… куда?
– Сперва, наверно, поселят на погранбазе. А там будет видно…
– Их не выдадут?
– Едва ли. После истории с контейнером наше правительство не захочет выглядеть пособником убийц…
– А когда Норик сможет увидеть маму?.. Ховрин, ты чего молчишь?
– Ось…
– Что?!
– Не вскакивай… Я сразу хотел сказать, да не решался…
– Что?! Они убили ее?!
– Нет, что ты! Но ее и еще двух женщин не оказалось среди арестованных.
– А где они?!
– Те, кто был в контейнере, сказали, что этих троих отделили еще при посадке. Увели куда-то…
Вот так… Минуту назад была в Оське усталая радость победителя, и разом – нет ее! Только боль в затылке и ободранных ладонях. Только опять гадкий запах во рту. Только…
– Оська! Только не вздумай снова слезы пускать!
“Слезы, не слезы – какая разница? Это ничего не изменит. Ни-че-го…”
Между кокпитом и бортом была неширокая полоса палубы. Оська лег на нее грудью. Свесил руки и голову. Внизу, в метре от палубы, бежала назад бурливая вода. Зыбь по-прежнему подымала и опускала “Маринку”, только быстрее, чем ночью – потому что шла навстречу. Потом сделали поворот, и ветер опять стал почти попутным. Вода была зеленой и прозрачной, потому что совсем рассвело. Открылся Город. Из-за него выплывало золотое солнце.
Каким праздничным, каким победным был бы этот рассвет, если бы…
А теперь что? Теперь еще хуже, чем прежде. Раньше хоть было точно известно – везут в Цемесск. А теперь где искать ее, маму Норика? После того, что случилось, упрячут неизвестно куда.
“Это я виноват…”
Видимо, сказал это Оська вслух.
– Ни в чем ты не виноват. Наоборот.
– Ага. Скажи еще: “Ты сделал все, что мог”.
– Ты сделал все, что мог. Даже больше…
– Норику от этого будет не легче.
– Да. Но тебе должно быть легче.
– С какой стати? Если ему плохо… Что я ему скажу?
– Пока ничего не надо говорить. Сперва попытаемся что-то узнать… Может, все еще повернется по-хорошему.
Но Оська не верил, что повернется по-хорошему. Раз уж сорвалось, покатится под уклон. Всё хуже, хуже…
Но почему вышло именно так ? Может, потому, что он потерял барабанщика?
А если бы не потерял? Не все ли равно… Оська чувствовал, что злые дела множества взрослых людей сильнее волшебства всех на свете ольчиков… если даже верить в это волшебство всерьез…
Шарик на цепочке вдавился в Оськину грудь. Оська повозился, вытащил шарик, зажал в кулаке. Гладкая бусина быстро затеплела. Словно даже толкнулась в ладони…
“И ты не можешь помочь, – без упрека, устало сказал ему Оська. – И Даниэль…”
Но все же где причина неудачи? Ее не могло быть! Оська же чувствовал! Всё шло по велению доброй судьбы! Даже машина времени работала на успех! В неудаче была дикая неправильность – словно нарушение законов природы!
А может, все это опять сон?
…– Ховрин, – сказал из рубки девичий голос, – тебя на связь. Подойди.
– Кто?
– Командир Юра…
Ховрин легко хлопнул по Оськиной спине.
– Подожди. Не вздумай кидаться за борт. Я сейчас…
Миновали маяк на Казачьем мысу. Потянулся желтый берег с развалинами древнегреческого полиса. Солнце брызгало навстречу. Оська закрыл глаза…
– …Ось…
– Что? – И глаз не открыл.
– Ось… – осторожно сказал Ховрин. – Юра сообщает: те трое нашлись… Да тихо ты! Черт… Как пружина… Их держали почему-то отдельно, в трюмном отсеке. Теперь они все вместе…
– И она ?
– И она… Капитан раскололся. Кричит: “Я не виноват, меня заставили, мне угрожали!” Все валит на боцмана, который оказался и не боцман вовсе, а начальник конвоя… Ось, а вот это не надо. Теперь-то зачем реветь? Не смей.
– Буду… – И Оська уткнулся носом Ховрину в грудь.
Минут через двадцать подошли к пирсу. Здесь стояли катера и парусники Ковалевского яхт-клуба.
Еще издали Оська увидел Норика. Тонкую фигурку в желтом, с черным кругом на груди – будто мишень.
Как он узнал? Как отыскал эту загородную базу? На чем приехал в такую рань?
Едва шхуна чиркнула бортом о кранцы, Оська вылетел на пирс.
– Чип, привет! – Он уже смыл забортной водой слезы.
Норик не ответил и смотрел мимо.
– Норик… ты чего?
– Ничего… Я вчера вечером зашел к тебе, а мама твоя говорит: “Он ушел в плавание на ночь”.
– Ну… да…
– И не мог позвать меня? – полушепотом сказал Норик.
– Я… не мог. Честное слово.
– Ну… тогда хотя бы не скрывал, что идешь на яхте. Ты ведь знал про это с утра.
– Знал…
– Боялся, что буду проситься с тобой?
– Да, – вздохнул Оська. Потому что это была правда. – Ты стал бы проситься, а тебе нельзя.
– Хватит уж нянчиться с моим сердцем! – Норик метнул в Оську ощетиненный янтарный взгляд. – Я вам не инвалид!
– Не в этом дело! Дело в том… что…
– В том, что это измена, – тихо и неумолимо сказал Норик. – Говорил про сигнал: “Держаться вместе, соединенно”, а сам…
Повернулся и пошел. Локти торчали, лопатки сердито двигались под юнмаринкой, словно хотели сбросить со спины черный круг-мишень.
Он уходил, как уходят насовсем.
Этого еще не хватало!
Оська бросился следом. Мелкий гравий врезался в босые ступни – сандалии-то остались на “Согласии”. И попал под ногу торчащий из гравия булыжник…
Что ж, природа требует равновесия. За победы и радости надо чем-то платить. Оська заплатил болью в пальцах правой ноги и разбитым локтем. Сел, помотал головой. С локтя крупно закапало на гравий.
Норик уже не уходил. Обернулся, уронил руки, смотрел на Оську, округлив рот.
– Ч-черт, и платка нет… – Оська, морщась, зажал локоть.
– У меня есть, вот. Чистый…
– Спасибо, Норик…
– Дай, я замотаю… Ух как рассадил.
– Сон в руку, – вздохнул Оська. – Хотя во сне была нога. Даже обе…
Норик непонимающе молчал. Затянул узел. Потом сел на гравий рядом, проговорил – без упрека уже, а со скрытой виноватостью:
– Думаешь, мне так уж хотелось на яхту? Просто обидно… Я боялся…
– Не бойся, Норик…
– Я боялся, что ты не вернешься к середине дня. А мы с тетей Зоей после обеда уезжаем в Цемесск. И когда я вернусь, неизвестно. Вдруг больше… совсем…
Словно ощущая спиной и плечами тяжесть ночных событий, Оська сказал:
– Не поедете вы в Цемесск, Норик.
