Рис. 9. Он вонзил рога в бок бедной рыбы, большой, но бессильной, крепко сжал и держит ее, как в клещах.
Ногами он крепко уцепился за стебелек листа, а рыбу держал своими клещами, не выпуская ее ни на один миг. Уж не сосал ли он ее? Я очень внимательно следил за ним, но никак не мог подметить никаких особых движений. Жевать он не мог, потому что жевать было нечем. Значит, он мог питаться только как сосунок.
Сколько прошло времени за этим наблюдением, я не знаю. Может быть, час, а может быть, более. От воды веяло приятной прохладой, а сверху ласково пригревало солнышко. Лежать было мягко и удобно, и потому времени я не замечал. Наконец, мой зверь выпустил свою жертву. Клещи его раздвинулись. Острые, как иглы, концы их он вытащил из рыбы и оттолкнул ее.
Рыба, конечно, была мертва. Свободная от клещей хищника, она медленно всплыла наверх как раз у самого листа, на котором я лежал. Я подхватил ее рукой и без труда вытащил целиком на свой лист.
Увы, это была уже не рыба, а только кожа да кости ее. Когда я поднимал ее за середину, она гнулась и висла, словно толстый пустой мешок. Очевидно, все нутро, все соки ее были высосаны начисто. Никакая пиявка не сделает этого так искусно и так основательно.
Пока я рассматривал жалкие остатки бедной рыбы, я чуть не прозевал своего хищника, который сначала сидел неподвижно в той же самой позе на том же самом месте. Наконец, он стал выражать беспокойство, ходил в воде по стеблю вверх и вниз и как будто что-то разыскивал. Затем недалеко от самой поверхности он крепко уцепился всеми шестью лапами за край листа и замер в неподвижности.
Я смотрел на него, не спуская глаз, потому что теперь он был очень близко от меня. Как вдруг, я вижу, кожа на голове у него лопается, не в виде одной длинной прорехи, как у личинки комара, а сразу в виде нескольких прорех. Я сейчас же сообразил, что начинается какое-то превращение и стал глядеть на хищника во все глаза.
Но я ошибся. Из широкой прорехи показалась голова — та же самая рогатая и усатая голова, какая и была. За головой показались ноги. Передними ногами хищник уцепился за лист и вылез постепенно весь из своей старой шкуры, как из мешка. Шкурка же осталась висеть на том самом месте, где и была.
Очевидно, он только линял. Вырос из старой шкуры, которая стала тесна ему, и сбросил ее, как тесную обувь. Конечно, к этому времени под ней у него выросла другая молодая шкурка, на первых порах тонкая и нежная. Очевидно, поймавши рыбу, он так сильно насосался, что ему стало тесно в старой шкуре и потребовалось сбросить ее поскорее.
Мне очень хотелось достать сброшенную шкурку и рассмотреть поближе, но достать было очень трудно. Рука моя была коротка для этого, а никакой подходящей палки у меня не было. Не видно было ее нигде и поблизости.
Я смотрел на шкурку и соображал, как мне легче и удобнее достать ее. Как вдруг я вижу нового зверя, — совсем не похожего на всех прежних. Огромный, широкий и плоский, черный и глянцевитый, с шестью шиповатыми ногами и с двумя усами, он быстро поднимался со дна как раз у того места, где висела шкурка. Поднявшись до нее и перебирая лапами, чтобы ухватиться за лист, он ухватился нечаянно за висевшую шкурку и оторвал ее от листа. После этого она выплыла наверх.
Я не знал теперь, что мне делать, ловить ли шкурку или следить за невиданным зверем.
Зверь, конечно, был интереснее, да и страшнее. Если бы он задумал влезть ко мне на мой лист, я не знал бы, куда мне от него спасаться. Лист был гладкий, а кругом вода. Если бы он быстро прыгнул ко мне, тут мне и конец: схватил бы меня всеми шестью шиповатыми и крючковатыми лапами и урваться некуда. Тяжелый и крепкий, точно броненосец, окованный железом, он мог совсем придавить меня своей тяжестью, потому что был раза в три больше меня.
Надо сознаться, что мне сделалось так страшно, как никогда еще не было. И я уж соображал, что в случае опасности мне лучше ухватиться за тот стебель тростника, который стоял почти рядом. На нем раньше сидел комар, и я мог легко влезть на него, как на дерево. Я догадывался, что такой огромный и неуклюжий зверь, который плавает в воде, не может лазить по деревьям.
Но зверь, напугавший меня, вовсе не думал лезть ко мне на лист. Наверное, он совсем и не заметил меня. Он просто выплыл наверх, высунул задний конец своего брюшка на воздух и так повис неподвижно у самого листа вниз головой.
Повисевши таким образом несколько минут, он опять нырнул в воду и поплыл ко дну, перебирая лапами в воде.
Я вздохнул свободно и успокоился. На этот раз я был спасен. А если он пожалует ко мне вторично, я успею придумать что-нибудь и переправиться с этого листа на другой либо прямо на берег.
А теперь я вспомнил о шкурке, которая спокойно плавала на поверхности недалеко от моего листа. И чтобы достать ее, стал рукой загребать воду к себе. От этого вода заколыхалась и стала двигаться ко мне, а вместе с ней стала приближаться ко мне и шкурка. Наконец, я мог уже схватить ее прямо рукой.
Она была почти такая же тонкая и прозрачная, как и у личинки комара, только гораздо грубее той. Очевидно, это была тоже шкурка личинки, но чьей, вот вопрос?
Я осторожно расправил ее на листе и выправил все лапы, чтобы шкурка приняла форму той личинки, которая ее сбросила. Сделать это было легко, потому что шкурка нигде, кроме головы, не была повреждена нисколько.
Когда я расправил ее и немного изогнул хвостовую часть, то увидал, что моя шкурка очень похожа на рисунок, который я видал недавно в книге о насекомых. Я стал припоминать, чья личинка была изображена на рисунке и, наконец, вспомнил. Я был так рад этому, что даже воскликнул вслух:
— Ведь эта личинка жука-плавунца! И какая же она страшная, огромная и прожорливая! Съедает разом целую рыбу почти с себя ростом! Никогда бы не поверил этому, если бы не увидал собственными глазами!
— Ну, думаю: если это личинка жука-плавунца, то не был ли то сам жук, этот плоский, широкий броненосец, который так напугал меня сейчас и который высовывал свое брюшко из воды?
— Конечно, это был он! Ему понадобился свежий воздух и он выплывал за ним. Я читывал, что его дыхальца помещены в задней части и, значит, он набирал в них воздуха на запас. Теперь я все вспомнил и сообразил! И если он опять пожалует ко мне, я уж ни капли не испугаюсь его. Теперь я сразу узнаю его, потому что на рисунке видал не только личинку, но и самого жука.
Но долго еще пришлось мне ждать его. Может быть, в это время он и выплывал не раз где-нибудь в другом месте, но не возле меня. Пробыть же долго под водой без воздуха он не мог. Наконец, я стал уже терять терпение. Как вдруг, вижу, торчит из воды усатая голова и лезет ко мне прямо на лист. Если бы я хотел пошалить, я мог бы дернуть его за один ус. Тогда он, испугавшись, нырнул бы опять в воду. Но шалить я не думал. И совсем не боялся теперь такого смирного, хоть и огромного жука. Поэтому я не мешал ему вылезть ко мне на лист.
Не знаю, захотелось ли ему погреться на солнце или надоело ему плавать в воде. А может быть, он устал и захотел отдохнуть да надышаться воздухом подольше. Только он преспокойно вылез на мой лист, сел на нем, не обращая на меня никакого внимания, и принял покойную и неподвижную позу. Уж не дремал ли он на солнышке?
Я воспользовался этим и стал ходить кругом него да осматривать его со всех сторон. Это был обыкновенный крупный жук, похожий на всех других жуков. Но крылья у него были жесткие, грудь и брюшко — также в жестком панцире. Поэтому весь он похож был на броненосец либо на подводную лодку, окованную железом со всех сторон. Чтоб осмотреть его хорошенько, я лазил под него и видел, что нигде у него нет ни одного мягкого и нежного места. Если бы я стал колоть его иглой, я бы не нашел места, через которое можно проткнуть его. Только сзади под крыльями у него есть небольшая впадина. И, должно быть, в нее-то он и набирает воздух, когда поднимается из воды на минутку, чтобы подышать.
А я уже давно читывал, что все насекомые дышат не ртом, а брюхом.
Затем, у него интересны задние лапы. Они покрыты густыми длинными волосами, и эти волосы помогают ему плавать. Я видел, как в воде он загребает воду этими волосатыми ногами, точно веслами.
Я осматривал его не спеша, потому что мой броненосный бегемот сидел без малейшего движения, и я думал, что он заснул.
Как вдруг, я вижу, он поднимает свои жесткие, негнущиеся, как железо, крылья. Из-под них развертываются другие крылья, тонкие, нежные и огромные, как паруса. Он взмахивает ими по воздуху и медленно, с натугой поднимается ввысь.
— Прощай, милый друг, — успел сказать я ему вдогонку и скоро потерял его из виду. Он исчез где-то вдали над берегом пруда.
Очевидно, он вылез ко мне на лист только за тем, чтобы хорошенько обсушиться для полета. Правда, вода и так скатывалась с него, как с гуся.
— Хорошо, — подумал я, — такому зверю. В воде он плавает, как рыба, и ныряет там всюду, как дома. На суше он может делать все то же, что и мы. А надоест сидеть на одном месте, так он умчится в высь поднебесную, словно птица. Везде ему хорошо и везде он чувствует себя привольно. А я вот сижу тут без движения на убогом листе и никуда не могу перебраться с него. Эх, полетел бы и я сам, посмотрел бы на землю с высоты и окунулся бы в широкий воздушный простор!
