С грустью смотрели дети на ее фигуру, которая возвышалась на верхушке утеса. Наконец Энни сжала руку брата и посмотрела на оставшегося кота. Он сидел, показывая на дорогу, проходившую по пляжу. Жиль стиснул ракушку в руке.
Слишком озадаченные и погруженные в свои мысли, чтобы разговаривать, дети пристроились за провожатым и двинулись в сторону дома.
По пути кот спешил, как будто понимал, что они могут опоздать к ужину и детям достанется на орехи. Однако никто, кроме поварихи, не обратил внимания на их позднее возвращение, и они тихонько пробрались к себе на мансарду.
— Что ты обо всем этом думаешь, Жиль? — спросила Энни, когда, наконец, они уединились. — И особенно про ее исчезновение. Бросить нас одних на берегу моря? Вот тебе и добрый человек!
— Ничего не думаю, — ответил брат. — Возможно, у нее были еще какие-то важные дела. А вот что меня действительно интересует, так это штука, которую она нам дала.
Он извлек из кармана большую зеленую Раковину и осторожно положил на стол между собою и сестрой.
— Как она прекрасна! — воскликнула Энни. — Дай послушать. Может, она напомнит шум моря.
Она взяла Раковину и поднесла к уху.
— Здорово! — Энни даже закатила глаза от восхищения. — Море как будто хлынуло в комнату. Ничего подобного не слушала раньше. Ты почти ощущаешь соленый вкус воды, летящие брызги… Ой, все пропало… Она разогревается, уже горячо, еще горячей. Ой, Жиль, она не обожжет меня?
— Нет-нет, — поторопился успокоить брат. — Не сомневайся. Только, ради Бога, не урони ее! Ты ведь слышала, что сказала Агнесса: эта Раковина никогда не разогревается настолько, чтобы дошло до ожога.
Все еще сомневаясь, Энни, однако, продолжала держать Раковину у уха. Вскоре лицо ее сделалось растерянным.
— Что это? — прошептала она. — Я слышу кто-то говорит обо мне… Это повариха. Точно. Она возмущается, что я ужасно насорила хлебными крошками под столом. Но ведь это неправда. — Энни отняла Раковину от уха и протянула через стол брату. — Это ведь твои крошки, Жиль… Я не уронила на пол ни одной, ну почти не уронила… А сейчас она остывает. Вот опять холодная.
— Что ты сочиняешь? — усомнился Жиль, забирая у нее Раковину. — Ты услышала внутри голоса? Тебе, наверное, почудилось. Я знаю, она может становиться горячей и холодной, но голоса… Дай-ка я послушаю.
Мальчик поднес Раковину к своему уху.
— Ничегошеньки, — заключил он через пару минут. — Ничего, лишь слышно как шумит море.
— А ты подожди, подожди! — запальчиво сказала Энни. — Подожди, пока она опять станет горячей. Именно тогда я услышала голоса.
Жиль вернул Раковину на стол.
— Послушай, Энни, — нахмурился он. — Уж не хочешь ли ты сказать, что эта Раковина умеет разговаривать?
— Я бы тоже не поверила, — ответила Энни. — Если бы не услышала сама. Но Раковина не говорит сама. Она только передает, что о тебе говорят другие.
— Какая чепуха! — возмутился Жиль. — Сущая чепу… О-о-о… О-о-о!
Он отдернул руку от Раковины.
— Опять греется, — догадалась Энни. — Но лучше послушай ее, пока не остыла.
Жиль попробовал еще раз. И голос его задрожал:
— Это папа… И говорит он про меня.
Последовала пауза, один при этом слушал, а другая терпеливо ждала.
— Ну, тут ничего существенного, — заговорил он наконец, хмуря брови. — Иногда я думаю, папа меня не понимает. Ему бы получить плохого сына! «Плохо, что этот несносный мальчишка уже в кровати, — вот что он сказал. — Я не могу найти мой молоток. Он бы его быстро сыскал. Единственное полезное дело, на которое пригоден Жиль, — это находить разные вещи».
— Не огорчайся, — утешила Энни. — Хорошо еще, что тебе все-таки находится применение. Но теперь моя очередь. Дай и мне послушать. Похоже, это очень занимательная игра, не так ли?
— Да, конечно, — согласился брат, возвращая Ракушку. — Но все зависит от того, что именно ты услышишь.
Энни тут же крепко зажала Раковину в руке и приложила к уху.
— Море, — пробормотала она. — Бормочущее и беспокойное, пенящееся и окатывающее брызгами.
И она начала напевать про себя мелодию, как бы повторяя песню волн, накатывающихся на берег и устало стекающих обратно. Вдруг она остановилась. Лицо ее озарилось. Глаза раскрылись пуще, а рука еще плотнее прижала Раковину к уху. Наконец, она опустила Раковину на стол, проводив ее странным взглядом.
— Дорогая моя, — пробормотала она, — конечно, я знаю это и сама. Но я не догадывалась, что это знает кто-нибудь еще.
— Ну что там еще? — проворчал Жиль.
— Кто-то сказал, что я всегда вела себя лучше всех девочек в городе. Но я не узнала голос. Но ведь это правда? — с этим она передала Раковину через стол. — Твоя очередь, Жиль.
Сама она угнездилась в кресле, сложив руки на коленях.
— Послушай! — вскричал Жиль, вскакивая и с грохотом отодвигая стул. — Тихо, погаси свечу. Кто-то собирается подняться сюда. Ведь все думают, мы спим… Ладно. Доберемся до кроватей и при свете луны. Давай все-таки попробуем разобраться в сути этой штуковины. Ты заметила что-нибудь особенное в том, как Ракушка говорит?
— Конечно, — ответила сестра. — Она при этом всегда разогревается.
— Да, — кивнул брат. — Но ты обратила внимание: когда ты держишь ее, то голоса говорят только про тебя. А когда держу я — только про меня. Думаю, это и есть ее секрет. Давай попробуем еще.
Так, сидя в пижамах, дети провели несколько часов. Когда один из них внимал Раковине, другой прислушивался, не раздадутся ли на лестнице шаги, и тогда придется прервать игру.
Энни слышала, как мама говорила про новое платьице, которое хочет сшить для нее к Пасхе. Жиль еще раз услышал, как папа говорил про него, и Жиль с Энни слышали, как отзывается о них доктор Сеймур. Каждый слышал хромоножку Люка и что тот говорил о каждом из них в отдельности, укладываясь спать на свою постилку из соломы.
Становилось все темнее. В домах гасли огни, люди ложились спать, и Раковина разогревалась все реже. Дети были уже уверены, что постигли ее секрет: держащий Раковину в руках ощущал тепло, когда кто-то где-то говорил именно о нем.
За этим занятием оба чертовски устали. Спрятав Ракушку под подушку, Жиль пробормотал прежде, чем уснуть:
— Я думаю, это волшебство… Точно волшебство… А ты что думаешь?.. Это волшебство, Энни?
Но с той стороны, где стояла кровать сестры, не раздалось ни звука. Энни уже спала.
Ни свет ни заря Жиль разбудил сестру, запустив в ее кровать тапочек.
— Нам нужно решить, кому отдать Раковину, — заторопил он и напомнил слова Агнессы: «Кто вручит ее нуждающемуся в ней, сам будет счастлив». Пожалуй, наш папа в ней нуждается. Что скажешь?
Энни, хотя еще не совсем проснулась, возразила:
— Подумай, Жиль, что папа будет делать с такой штукой? Он ведь очень разумный человек. Станет он тебе таскать Раковину в кармане и ждать, когда она ни с того ни с сего разогреется и ее можно будет послушать. Нет, Жиль, мы должны предусмотреть все наперед. Я не удивлюсь, если нам доставит немало трудов наделить ею кого-нибудь из взрослых, хотя бы для пробы.
— Ну, а что ты скажешь насчет доктора Сеймура? — закинул Жиль.
— Глупости! — отвергла Энни. — Я не уверена, что до этого ограниченного старого брюзги дойдет суть нашего предложения.
— Но он мнит себя очень важной персоной, — напомнил Жиль. — Такому было бы интересно узнать, что думают о нем люди.
— Сеймуру интересно узнать, что я могу сказать про него? Не смеши! — возразила Энни. — Нет, он совсем не подходит для нас. И почему мы начали с людей с тугим кошельком и имеющих вес в обществе? Если примеряться к ним, то, боюсь, Раковина просто уйдет от нас и, может, принесет кому-то кучу неприятностей. Давай начнем с бедных и несчастных, которые не смогут навредить нам, даже если не разберутся, чего мы от них хотим. Агнесса ведь не сказала, что счастье и удача придут именно от того, кому мы отдадим Раковину. Главное, чтобы мы нашли того, кому она действительно всех нужнее. Агнесса ведь не отдала нам ее просто так. Сначала мы, наверное, должны попробовать, может, даже не с одним человеком, а затем посмотреть, что получится.
— Бедные и нуждающиеся? Пожалуй, — пробормотал Жиль задумчиво. — И такой человек у нас есть, это слепой Михаэль.
— Верно! — загорелась Энни. — Кто не может видеть, действительно нуждается в особой помощи. Хотя у нас с ним и могут быть трудности. Ведь Михаэль очень недоверчив. Впрочем, он неплохо относится к нам, а это уже кое-что.
С тем и порешили.
Михаэля всегда было легко найти. Обычно он сидел у восточного входа в храм Богородицы, под аркой с вырезанными святыми, в солнце и дождь, от темна до темна. Около него сидела его дворняга Тимоти, которая благодарила, как могла, тех, кто бросал деньги в маленькую коробочку, висевшую у слепого на груди. Каждое утро собака провожала слепого к церкви и каждый вечер — обратно домой.
