— Я не говорил — остаться. Я подумал: а если взять их с собой? На Луга… Это можно?
— Это… наверно, можно… Больше дюжины, крупный переход, решать должен Круг Настоятелей, но нет времени… Я обязан рискнуть. В конце концов, наша общая вина, что безындексные дети до сих пор были почти вне нашего внимания… Эта проклятая беспомощность, мы можем так мало…
— У вас будут неприятности?..
Петр коротко засмеялся:
— Не в этом дело… Нарушение Устава всегда несет опасность непредсказуемых последствий. Но это я возьму на себя… В конце концов, мы все в служении своему делу достаточно эгоистичны. Знать, что сделал больше, чем был обязан, и лишний раз прославил Хранителей, — это ли не награда? — Петр опять усмехнулся.
«А ведь я тоже эгоистичен в том, что делаю, — подумал Корнелий. — Так ли уж близки и важны для меня эти ребята? Я боюсь за себя — что не смогу потом жить спокойно, если предам их…»
— Я знаю, о чем вы думаете, — осторожно проговорил Петр.
— Не трудно догадаться, — буркнул Корнелий. И не почувствовал смущения.
— Детям не так уж важны ваши побуждения. Главное, что они увидят Луга…
— Вы уверены, что им там будет хорошо?
— Я знаю… Я несколько раз встречал мальчика, он приходит оттуда. Он обычный ребенок того мира. Удивительная отвага и ясность души. Если все они такие, можно верить, что дети там не знают обид…
— Да помогут нам Хранители… — шепотом сказал Корнелий и сжал в кулаке монетку.
— Да будет так.
…Теперь они шли и шли к тайному выходу, о котором, по уверению Петра, не ведали уланы. Петр оглянулся.
— Это маленькая дверца под аркой каменного моста через овраг, сверху идет монорельс. Дверцу все принимают за вход в каналы коммуникаций, она заперта. Я дам вам ключ… Детей старайтесь подвести незаметно. Для меня это, кстати, главная тревога. Если власти узнают про тайный ход, нашему делу будет нанесен большой урон…
— Я понял. Нельзя ли будет дождаться темноты?
— Нет. «Открытие врат» происходит лишь в течение нескольких минут. До этого момента осталось не более двух часов.
— Я успею.
Он успеет. Он все сделает как надо. Корнелий ощущал нервную решимость, и не было ни капли страха. Была цель. Вот, оказывается, что нужно для жизни, черт возьми! Знать, чего ты хочешь! Тогда возможен любой риск. Тогда удача — твой сторонник.
«Это не твоя мысль. Это говорил бородатый шкипер Галс из фильма «Красный огонь маяка Санта–Клара».
«Не все ли равно! Значит, не зря я смотрел эту ленту. Значит, хоть что–то в моей жизни было не зря…»
Он пробьется! У него талисман — монетка Цезаря… Уланы не успели тогда, на улице, уловить его индекс, а храм крепко экранирован, Петр сказал… Главное, переулками и садами проскользнуть к тюрьме. А на обратном пути вряд ли кто заподозрит воспитателя с ребятишками в школьных костюмах…
Коридор уперся в каменную кладку с железной дверью. Настоятель Петр из складок сутаны вынул тяжелый ключ, вставил в скважину. Замок сработал неожиданно мягко.
— Возьмите…
Ключ оттянул брючный карман. Звякнул о монетки.
— Можно идти?
— Постойте… — Петр прислушался, еле заметно отвел дверь. В сумрак вошел зеленый травянистый свет. — Сейчас пойдет поезд. Как зашумит — шагайте.
Послышался нарастающий свист и гул монорельсовые вагонов. Дверь приоткрылась пошире.
— Ну… давай. Будь осторожен… — Петр неожиданно обратился к нему на «ты».
Корнелий коротко вздохнул, кивнул. И когда поезд был уже над головой, шагнул в лопухи.
Сначала тропинкой по дну оврага, затем через большой заросший парк, а дальше глухими переулками — такой был путь Корнелия до тюрьмы. Хвала городу, где высотные районы со стеклянными офисами то и дело перемежаются путаницей старых кварталов с домами, церквями и бастионами прошлых веков.
Корнелий шел быстро, но с большой оглядкой. Конечно, он понимал, что уланы если и не махнули рукой на беглеца, то караулят его у храма. Но во–первых, можно было опять напороться на какую–то случайность. А во–вторых, трезвые мысли — одно, а нервы — другое. Они натянуты были так, что порою в ушах начинался обморочный звон.
«А ведь это мой первый в жизни настоящий риск, — скользнула позади лихорадочной тревоги самодовольная мысль. — Мое первое приключение».
«Дурак! — тут же оборвал он себя. — Это тебе не кино».
«А что делать, если кино въелось в мозг и печенку? — с трезвой насмешкой рассудил он о себе. — Поневоле примеряешь штаны и шпоры киногероя…»
В какое–то мгновение и вправду показалось, что перенесся в глубь стереоэкрана, в середину фильма, где режиссер умело перемешал фантастику, смертельные опасности и надежду на счастливый исход.
«Зато я живу! Черт побери, не гнию, как в последние дни, а живу!»
Возможно, это мысленное соединение с хладнокровным, решительным героем кино и помогло Корнелию Гласу в следующие полчаса.
В квартале от школьной проходной Корнелий увидел, что навстречу ему бежит старший инспектор Альбин Мук.
— Ты где?.. Ты… куда… — Альбин задыхался. Капли усеивали лоб и скулы. И паника металась в глазах. — Господи, куда ты девался?
Четко понимая, что произошло страшное, Корнелий упруго зажал в себе отчаяние. Не дал растечься по мускулам тошнотворной слабости. Сказал с изумительным хладнокровием:
— Чего ты бесишься? В соседнюю лавку ходил, ребятишки попросили.
— Пойдем… Ну пойдем же! — Альбин ухватился за рукав. — Скорее…
— Да что случилось?
— Комиссия… Будет через сорок минут! Кто–то им капнул. Или про тебя, или что–то другое… не знаю. Но надо это… Ты извини… Все равно когда–то надо. Если тебя обнаружат, мне хана…
Он трясся. Была в нем смесь жалкой виноватости, отчаянного страха и какой–то хорьковой агрессивности. В рукав он вцепился намертво.
«А ведь что–то такое должно было случиться, — сказал себе Корнелий. — Ты это знал. Ты этого ждал. Ну–ка, не теряй головы, мальчик…»
— Нашел, что ли, исполнителя? — спокойно, даже с каплей насмешки спросил он.
— Нет… Я сам. Ампулу раздобыл… Или ты сам? А… Ты извини…
— Ну, пойдем, пойдем… Да не цепляйся так, никуда я не денусь. Мужик ты или истеричная девица?
— Да? Вот хорошо… Ты извини. Ты же знаешь, я к тебе всей душой. Все, что мог. А теперь — никак…
— Ладно… — Корнелий изобразил зевок. И в эти секунды сотни (нет, тысячи!) планов рождались и рушились в нем. — Мне самому осточертела эта волынка. Мышиная жизнь. Пошли…
— Ты только не обижайся…
Корнелий освободил рукав. Спросил небрежно:
— Бутылка–то есть? Дашь хлебнуть на дорожку?
— Ага… Это мы с милой душой. Ты только… В общем, ты понимаешь…
Мимо сонного улана они прошли в тюремный двор. Корнелий шагал теперь чуть впереди. Руки держал в брючных карманах. В правом кармане — массивный ключ от двери под мостом. Все заледенело в Корнелии.
Дорожка вела мимо одноэтажного дома с камерами.
— Вот что, старший инспектор, — снисходительно и даже ласково произнес Корнелий. — Ты только не трепыхайся так. Сорок минут — это масса времени. Сорок человек, а не одного можно отправить в мир иной. Давай все делать благопристойно и по порядку…
Альбин улыбнулся искательно и недоверчиво.
— Я хочу отдать тебе одну вещь… — раздумчиво объяснил Корнелий. — Берег ее до конца, она вроде талисмана. А теперь уж зачем она мне. Возьмешь на память… Давай зайдем, я спрятал ее в камере. Хорошая штука, будешь доволен…
Он опередил Альбина, вошел в коридор, затем в камеру, где жил первые тюремные дни. Не оглядываясь, лег животом поперек постели, зашарил в промежутке между койкой и стеной.
— Ч–черт, не найду… Помоги–ка, отодвинуть эту бандуру. — Он взялся за край тяжелой казенной кровати.
Инспектор Мук, нерешительно дыша, нагнулся и ухватился рядом, справа.
— Раз–два… — сказал Корнелий.
Альбин послушно потянул. Корнелий выпрямился и кулаком с зажатым ключом ударил его по затылку. Со всей силой своего скрученного отчаяния.
Инспектор Мук молча упал лицом на одеяло.
Корнелий вышел в коридор, старательно задвинул на кованой двери старинный засов. Ровным шагом прошел через двор. Сердце не Колотилось, а как–то всхлипывало. Но он неторопливо шагнул в проходную. Сказал молодому, с круглыми щеками улану:
— Ну как служба?
Тот криво зевнул: скучища, мол.
— Альбин, то есть инспектор Мук, велел пока не тревожить его никакими звонками. А как приедет комиссия, позволите.
— Понял, — опять зевнул улан.
Корнелий взял со стола стакан, отколупнул крошку. Из обшарпанного сифона плеснул на дно шипучей струйкой, пополоскал, вытряхнул брызги в открытую дверь. Налил полстакана, выпил.
— Да, кстати. Там привезли заключенного, сидит в третьей камере. Он буйный. Если услышите, что орет и барабанит, не обращайте внимания.
