Ознакомительная версия.
Мы с Петькой мотались на заднем сиденье, Чиж съёженно и цепко сидел рядом с отцом Венедиктом. Я видел черные нечесаные волосы, тонкую мальчишечью шею и плечо в прорехе. Шея и плечо были одного цвета с этой машиной. И чувствовалось – они закаменели.
Мы мчались извилистыми проулками, в объезд стеклянно-многоэтажного центра. Видимо, Чиж командовал. Наконец машина стала у развалившегося забора из пластиковых плит. Мы пролезли в дыру. Оказались на тропинке среди брошенных дырявых лодок и разбитых катеров. Репейники и белоцвет – ребятам по плечи.
– Скорее, – нервно попросил я.
Чиж оглянулся. Глаза – черные, сумрачные и… спокойные.
– А зачем спешить? – сказал он хрипловато. – Никуда теперь не уйдет…
– Сколько раз уходил…
– А теперь не уйдет, – повторил Чиж. И неторопливо пошел впереди.
Петька придержал меня за рукав:
– Пит, оружие с тобой?
Еще бы! Я не вынимал руку из кармана куртки, где лежал "ПП". И качнул этой рукой: здесь, мол.
– Это хорошо… Пит, стреляй сразу, полным напряжением. Чтобы наверняка…
– А… разве я должен стрелять?
– А что же ты должен делать? – изумился Петька.
– Сдать в полицию. Для следствия, для суда…
– Ох, Пит, – укорил меня Петька, словно младенца.
Я оглянулся на отца Венедикта, тот шуршал рясой в двух шагах позади нас. Спросил глазами: "Как мне быть? Что скажете вы?"
– Я священник, а не судья, – сказал он. – Решайте сами… Полоз – воплощение дьявола, и если вы сумеете уничтожить сатанинскую силу, это не грех, а благо…
Чиж, который шел впереди, вдруг посмотрел на нас. Видимо, слышал разговор. Спросил громко:
– Но все же он ведь и человек тоже?
– В какой-то степени. К сожалению, – ответил отец Венедикт.
Петька на ходу попросил меня шепотом:
– Когда будешь стрелять, попроси ребят, чтобы ушли. Но Чижа не прогоняй.
– Почему?
– Так… Он должен убедиться…
– В чем?
– В том, что можно стрелять… в живого. Иногда…
– Зачем ему это?
– Чтобы не ходить вот таким… виноватым. Он застрелил одного недавно…
– Как? – я сбил шаг.
Все тем же шепотом Петька объяснил:
– Одного гада. Из самодельного пистолета, вроде поджига… Потому что тот гад полез на Чижика…
– Как полез?
Петька сбоку глянул на меня с угрюмой досадой:
– Не знаешь, что ли, как взрослые скоты лезут на мальчишек?
"Вот тебе и Пристаня, – подумал я. – Романтика вольной жизни…"
– Петь, а к тебе… никто не приставал?
– У нас у всех были поджиги. Или заточки… На всякий случай… – Он посмотрел назад. – Отец Венедикт, можно Чижу простить этот грех? Он же защищался…
– Бог простит, – сказал тот одними губами. – А смотреть, как Питвик стреляет, все-таки не надо…
У меня внутри словно колыхалась тяжелая вода, у самого горла. Такое вот волнение… Не страх, не тревога, а ожидание неизбежного.
Никто не попался навстречу. Мы прошли недалеко от хибары Китайца, рядом с ней тоже никого не было.
Опять потянулся узкий проход – с одной стороны кирпичные развалины пакгауза, с другой – глухая бетонная стена с остатками проволоки наверху. И тропинка среди высокой сурепки.
Тропинка вывела на берег. На свободный травянистый пятачок, загороженный со всех сторон. Слева – вытащенная на сушу баржа, справа – груда вагонеток и штабель гнилых ящиков. Из-под них тянулись и сворачивали к берегу ржавые рельсы узкоколейки. Выходили на решетчатый мосток. Он был с покатым наклоном и обрывался над водой. У въезда на мосток стояла на рельсах грузовая тележка с поручнями.
На тележке в скорченной позе, обхватив одной рукой поднятое к подбородку колено, сидел Феликс Антуан Полоз.
Несколько мальчишек, разных, но чем-то одинаково похожих на Чижа (выражением лиц, может быть?), стояли цепочкой. Спиной к Полозу. Оборванные, невозмутимые. На нас взглянули без удивления.
Чиж сказал все так же сипловато, глухо:
– Все, робины. Идите…
Они молча пошли мимо нас – в проход за нашими спинами. Шагая мимо отца Венедикта, каждый шепотом говорил "здравствуйте".
Мы подошли ближе к Полозу. И я понял, почему он не может бежать. Его правая кисть была прикована к поручню тележки черным металлическим наручником.
Тихо-тихо было. Только стрекозы шуршали крыльями. Под низким солнцем светились в сорняках мелкие желтые цветы. Блестело битое стекло. Голубела в узкой Овражной бухте вода, на том берегу курчавились заросли заброшенного сада. Чирикнул воробей, сел на поручень рядом с Полозом. Хорошо ему было, воробью. А Полозу плохо…
Но он держался спокойно. Узкое складчатое лицо его – без парика, с темной стрижкой ежиком – казалось чересчур длинным. И была на нем смесь пренебрежения и скуки.
Полоз проговорил негромко:
– Ну вот и явились. Вся компания…
– Как вы его изловили? – спросил отец Венедикт у Чижа.
Тот, глядя в землю, сказал с покашливанием:
– Выследили… Он думал, что здесь искать не станут, затеряется. Полиция и не искала. Но мы знали…
– Ловкие мальчики, – снисходительно заметил Полоз. – Я не учел… Даже кандалы раздобыли.
– Добра-то… – выдохнул Чиж. И кашлянул опять.
– Ключик от кандалов у тебя? – спросил отец Венедикт. – Дай-ка мне…
Чиж глянул быстро, колюче:
– Но вы с него не снимайте! Уйдет!
– С живого не сниму, – тихо сказал отец Венедикт. И сунул ключик в складки рясы.
Полоз принужденно улыбнулся:
– Все же пришлось присутствовать на казни, святой отец…
– Не на той, на какой тебе хотелось, – отозвался отец Венедикт. – Да и не казнь это, а… уборка нечистот.
– А вот это вы зря, – серьезно возразил он. – Всегда следует уважать противника… По крайней мере настолько, чтобы выслушать его перед концом… А вы, господин Викулов, согласны со мной? – он опустил ногу, сел удобнее, наклонил набок голову.
Страха в его глазах не было.
Но и у меня не было. Прежняя тяжесть растаяла. Осталось лишь досадливое нетерпение, с которым обычно хочется вытащить засевшую занозу. Будет неприятно сперва, но потом – облегчение. Надо только прижечь ранку, чтобы не осталось заразы. Я прижгу ее с сознанием, что уничтоженный мною Полоз больше никогда никому не принесет вреда.
Я вынул пистолет, сдвинул до конца ползунок регулятора мощности и муфту фокусировки. Теперь можно было уложить наповал мамонта.
Полоз наблюдал молча.
– Шли бы вы отсюда, ребята, – сказал отец Венедикт.
Но Чиж не двинулся – стоял, расставив ноги и глядя на свои разбитые башмаки. А Петька плечом прижался к моему левому боку.
Полоз сел поудобнее. Смотрел на меня, не отрываясь. Он был в мятых брюках, в старых туфлях на босу ногу и в засаленной клетчатой рубахе. И правда будто житель Пристаней. Но это был Полоз. Он смотрел мне прямо в глаза. Змеиными своими зрачками.
– Бесполезно, – сказал я. – Ты хороший гипнотизер, но сейчас не уйдешь. – И поднял пистолет. Петька прижался ко мне плотнее.
Полоз бархатно так, сочувственно проговорил:
– Надо ли стрелять, Питвик? Выбейте полено из-под колеса, и делу конец…
И правда, этого хватило бы! Мосток с рельсами уходил к воде наклонно, тележку сдерживал только сунутый под колесо деревянный брусок. Выдернуть – и тяжелая тележка, набирая скорость, покатит к отвесу. А глубина здесь – сразу. Бывший овраг…
– Нет, – сказал я. – Лишняя гарантия не помешает. Ты слишком изворотлив.
– Ну стреляй, – согласился он с коротким зевком. – А ты когда-нибудь убивал людей? Не боишься взять грех на душу?
– А ты не человек. Ты воплощенная гнусность. Садист и некрофильская дрянь! Тебе мало было мучить отдельных пацанов, захотелось государственного масштаба… Откуда столько ненависти в одном… в одной оболочке? Что за дикий вывих природы?
Признаться, он своими зрачками все же тормозил меня. Я ощущал, что растет неуверенность. И тогда представил огненный шар над черным пароходом и взлетающие в горячий воздух ребячьи тела. А еще – как у кладбищенского забора вжимается в травку Сивка-Бурка: "Дядечка, не надо!" Тряхнул головой, двумя руками поднял "ПП". Петька у меня под боком сжался.
– Подожди, – громко сказал Полоз. – Минуту! Я хочу справедливости. Хочу, чтобы ты знал… Откуда ты взял, что у меня была ненависть? Я любил детей! Да! Любил их как раз за страдания, которые через меня посылала им судьба. За то, что этими страданиями они искупают грехи мира. За то, что вносят в мир гармонию, уравновешивая своей болью счастье других. Ибо изначально Вселенная построена на равновесии добра и зла… Я ведь уже объяснял тебе это однажды…
– Когда?!
– Недавно. Ночью…
– Значит, это был не сон?
Он мелко засмеялся, складки его лица затряслись. Худое тело – тоже…
– Межпространственник… Так и не понял, что такое сон и где граница…
– Ладно, как-нибудь разберусь. А сейчас, уж не обессудь, я нарушу гармонию и равновесие между добром и злом. – И я снова поднял "ПП".
Ознакомительная версия.
