– Конечно, – сказал я. – Если не нравится… так чего же?..
– Это тем более интересно. – Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. – Ну, а если вам не понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против – это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
– Ну и пускай старший. Если плохой… Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.
– Достаточно, Шмель, – сказала Елизавета Максимовна. – Мы еще к этому вернемся.
– Итак, ребята, – Елизавета Максимовна поднялась с места. – У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?
Все подняли руки.
– Кто за Летицкого? Опять все подняли руки.
– Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
– Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
– Ну что же, – сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. – Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.
А она заметила меня и сказала:
– Иди, Костя… пожалуйста… Зайди после… – И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого – Мишку или Алика?
– Да все равно, они ведь близнецы, – сказал я. – Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
– Ты, Шмель, можешь не острить, – сказал Мишка Летицкий.
– Извини, Алик, больше не буду, – нарочно ответил я.
– Я вот тебе сейчас дам за Алика, – сказал Мишка.
– А ты разве Мишка? – спросил я.
– А ты сам не видишь!
– Не вижу, – сказал я. – Я думал, ты – Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна…
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:
«Вера Аркадьевна. Зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный»
Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту – теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.
Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома – поленницы и между ними – улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить, – подумал Костя. – Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень тол стая. Там описано, как один шпион…
Зазвонил телефон на столике.
– Подойди, – сказала Зинаида. – Если меня, то нет дома.
– Почему нет, когда ты дома? – сказал Костя.
– Костенька, у меня послезавтра зачет, – взмолилась Зинаида. Телефон все звонил.
– А будешь на меня маме жаловаться?
– Не буду, не буду, – нервно сказала Зинаида. Костя снял трубку.
– Алло! Зину? – Костя искоса взглянул на Зинаиду и ухмыльнулся. – Сейчас посмотрю.
– Ты что, с ума сошел? – прошептала Зинаида.
– А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще – почему я должен врать из-за тебя? – шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.
– Костя!
– Нет, ты объясни. Ну чего ж ты молчишь? Смотри, а то позову. Сама всегда говоришь: Костя да Костя… Врать нечестно!.. А сама – честно?
– Господи! Ну ладно, нечестно! – простонала Зинаида, прикрывая рукою рот.
– Сознаёшься?
– Сознаюсь.
– Так ты запомни, – прошептал Костя. – Алло! Вы слушаете? Зины нет дома.
Едва сияющий Костя повесил трубку, Зинаида бросилась к нему. Костя, хохоча, нырнул под стол и вылез с другой стороны. Зинаида обежала кругом, а Костя – снова под стол.
– Чертежи опрокинешь! – крикнула Зинаида.
– А ты не ври! – отозвался из-под стола Костя. – Вам можно, а мне нет, да?
– Ты со мной не сравнивайся, тебе еще до меня учиться и учиться.
– У тебя научишься, – ответил Костя.
Спорить с Костей было бесполезно. Зинаида знала – у него всегда в запасе тысяча слов; только папа мог его унять. Но папа далеко, он на льдине. Зинаида вздохнула.
– Вылезай, не трону.
– Дай слово!
– Даю.
– Дай честное комсомольское.
– Честное комсомольское. Пластырь! Липучка! Зануда!
– Студентка-лаборантка-врунья, – немедленно отозвался Костя, вылезая из-под стола.
Нет, соревноваться с Костей было бесполезно. Зинаида снова вздохнула и взялась за чертеж. Костя уселся на диван и принялся вспоминать, о чем он только что думал. Это было что-то очень важное. Следы на снегу… Собака… «Щупальца осьминога»… Вспомнил!
Костя побежал к телефону и набрал номер. После короткого разговора он схватил пальто и устремился к двери.
– Куда? – крикнула Зинаида. – Поешь сначала.
Но Костины каблуки грохотали уже где-то на третьем этаже. На втором этаже Костя позвонил. Дверь открыл Борис.
– Здорово! – сказал Костя.
– Тихо ты, – прошептал Борис.
– Чего тихо?
– Указатель велел не шуметь. Он пишет чего-то.
Указатель – подполковник в отставке и Борькин сосед – был очень строг. Он состоял в домовой комиссии. Он наблюдал за порядком и ругался с дворниками. В остальное время он писал стихи для детей. Эти стихи не печатали. Их возвращала Указателю в конвертах со штампами: «Комсомольская правда», «Мурзилка», «Пионерская правда», «Костер», «Пионер», и за это Указателя в доме уважали и побаивались.
– Подумаешь, Указатель… – сказал Костя. – Идем во двор.
– Некогда.
– Всегда тебе некогда!
– Я приемник собираю, – сказал Борис.
– Всегда ты приемник собираешь. Не видал я твоих приемников! Какой приемник? Покажи.
Борис повел Костю в комнату. На столе, покрытом газетой, лежали какие-то детальки, проволочки, кусочки олова. Рядом на проволочных козлах дымился электропаяльник.
– А где приемник? – спросил Костя.
Борис засмеялся:
– На столе.
Костя еще раз внимательно оглядел стол, но не увидел ничего, похожего на приемник.
– Да вот же! – Борис показал на маленькую дощечку, на которой были прикреплены белые и красные проводки и какие-то маленькие детальки.
– А-а, – протянул Костя. – А я думал, что это телевизор. «Знамя» или «Рубин».
– Честное слово, приемник, – сказал Борис. – Он на полупроводниках, потому и маленький. Его можно в карман засунуть и слушать.
– Врешь, – вяло сказал Костя. Он понимал, что Борис не врет; он слышал уже о таких приемниках, они действительно помещаются в кармане. Можно на уроке слушать трансляцию со стадиона или если зададут на дом стихотворение, а его передают по радио… Слушай и повторяй за артистом. Костя давно мечтал о таком приемнике. А Борис вот взял и сделал. Костя даже чуть-чуть обиделся.
– Хочешь, я потом тебе сделаю? – предложил Борис.
– Я и сам сделаю, – презрительно сказал Костя. – Сто штук! Один выберу, самый лучший. А остальные выброшу!
Борис опять засмеялся. Он ничего не говорил, а только смеялся. И Костя, который никогда не терялся, сейчас не знал, что сказать. Уж лучше бы Борис спорил. Но Борис не спорил – все было ясно. Костя стоял и придумывал какие-то самые остроумные слова, которые должны были уничтожить Бориса, несмотря на его приемник.
