Мохов, однако, не выдержал роли бесстрастного медика. Неожиданно присвистнул и покачал головой:
— Ну, Петр… Заварил похлебку…
— Значит, все это очень трудно? — сумрачно спросил Корнелий.
— Технически, пожалуй, не очень… Но у Петра будет куча сложностей и объяснений с настоятельским кругом… Впрочем, выхода действительно не было, он это докажет… А вот я ничего доказать не смогу, когда на той стороне ученая братия снова начнет костерить почем зря Михаила Алексеича Мохова…
— Извините. Если бы я знал, что…
— И что бы вы сделали? — с великолепным ехидством поинтересовался Мохов. И вдруг улыбнулся с обезоруживающей детскостью: — А, да чего там… Это же исключительно мои проблемы! Можно сказать, этические. Сам шумно декларировал невмешательство сторон, а теперь… Ладно, за себя и за ребят не волнуйтесь, сделаем…
Это «за себя», поставленное перед «ребятами», уязвило Корнелия.
— И все–таки я волнуюсь. За ребят. Как они там, куда…
— «Ва», как говорит любезнейший наш Кир. Вы окажетесь в зоне обсерватории «Сфера». Там обратитесь к сотруднику Михаилу Скицыну. Кстати, крайне оригинальная личность, мой заклятый противник. Он всегда преисполнен энтузиазма и все заботы возьмет на себя… Ребят, скорее всего, разберут по семьям. Уж чего–чего, а гуманизма там у них не занимать… Порой излишек его оборачивается неожиданной стороной, но это, к счастью, лишь против старых дурней вроде меня.
Корнелий смотрел с нерешительным вопросом.
— Дабы не оставлять вас в недоумении, изложу суть. — Мохов опять по–новому, нервно усмехнулся. — Я был сотрудником обсерваторской спецгруппы «Кристалл–два», крепко разругался с руководством и, сильно опередив других в эксперименте — честно это говорю, — ушел через грань, сюда… Были и другие причины… Длинная история. А для меня вдвойне сложная, ибо я был резким противником практических контактов разных пространств. Как говорится, сторонником «невмешательства во внутренние дела», во имя осторожности. Чтобы не вызвать непредсказуемых последствий… А пришлось не только вмешаться, но даже связаться со здешним подпольем… Поскольку нынешние служители храма Девяти Щитов есть не что иное, как часть системы сопротивления государству. Борьбы с нынешней машинной властью. Пришлось выбирать: или работать на эту власть, или быть с ее отрицателями…
— Я обыватель… — скованно сказал Корнелий. — г Никогда не думал, что в стране есть организованное сопротивление.
— К сожалению, не очень организованное, разношерстное… И… — Он словно спохватился. — Я к нему имею лишь косвенное отношение. Поскольку все, кто занят теорией Кристалла, увы, не могут остаться вне кипения человечес ких страстей и споров… Впрочем, ну их к черту… — Мохов неожиданно сник.
Корнелий деликатно сказал:
— Последнее время я то и дело слышу об этой теории. О кристаллическом строении Вселенной. Значит, это очень серьезно?
Мохов словно обрадовался вопросу:
— Это одна из древнейших теорий. До последних лет она считалась невероятными бреднями, вроде алхимии или астрологии. Факты взаимопроникновения пространств замалчивались или отрицались. Впрочем, как и сейчас… Но отрицать их полностью уже невозможно. Вот и были созданы научные группы из сторонников этой теории… Впрочем, вам это не интересно. К тому же я чувствую, что вы тревожитесь за детей. Не бойтесь, Анда о них позаботится, она золотой человек.
То, что Мохов увидел его беспокойство, было Почему–то приятно Корнелию. А еще приятнее, что он сказал про Анду «золотой человек».
«Ой, Корнелий, Корнелий…»
Впрочем, большого беспокойства за ребят он не чувствовал. Ощущение безопасности и доверчивости пришло к нему в таверне «Проколотое колесо» сразу. Даже вопрос, когда и как случится переход, не очень волновал. И Корнелий сказал искренне:
— Почему же! Теория Кристалла меня очень интересует. Я слышал о ней еще в детстве. — Он едва не добавил, что в те годы был дружен с Петром, но опять шевельну лось чувство вины. И он только произнес: — Тогда мне даже казалось, будто я в ней что–то понимаю…
Мохов кивнул:
— Начала теории довольно просты. В них разбирается даже мой сын, он пятый класс окончил… Вот смотрите..
Мохов шагнул к панели. В черной глубине большого экрана повис зеленоватый, реальный — хоть пощупай — кристалл. Он был похож на полупрозрачный, заостренный с обеих сторон карандаш.
— Представим, что у Вселенной именно такое строение…
Корнелий кивнул:
— Я представил… Но тогда вопрос: почему мы не видим этой стройности в натуре? Галактики — это лохматые спиральные образования…
— Ну, голубчик мой! Вы рассуждаете, как мой давний оппонент доктор д’Эспозито. Он хотя и доктор, но полный… простите… Нельзя же представлять модели так буквально. На самом деле данные здесь плоскости кристалла — это многомерные пространства…
— Да, я понимаю…
— Материальные субстанции возникают именно внутри этих пространств. Это во–первых… А кроме того, даже такая наука, как кристаллография, утверждает, что в местах нарушения кристаллических структур часто появляются спиральные образования. Как аномалии…
— Следовательно, мы — крупицы одной из аномалий, — усмехнулся Корнелий.
— Мы — не знаю, — в тон ему ответил Мохов. — Но здешняя система якобы машинной власти — явно социальная аномалия.
— Почему «якобы»?
— Не будьте наивны. Вы всерьез полагаете, что йыпади миллионный шанс на премьер–министра, этот господин оказался бы на вашем месте? Машинная объективность — это сказки для оболванивания обывателя… Простите.
— Не за что. Я действительно обыватель до мозга костей, за что и плачу теперь по всем векселям… Однако вам не кажется, что данная модель Кристалла чересчур уж… простовата? Как быть, например, с бесконечностью мироздания?
— Очень просто! — У Мохова появились нотки азартного лектора, он кинул пальцы на клавиши компьютера.
Кристалл вытянулся, изогнулся, сомкнул концы и превратился в этакий граненый бублик.
Корнелий засмеялся.
— Ничего смешного, — слегка обиделся Мохов. — Классическое решение проблемы конечного и бесконечного… Гораздо сложнее другое. Никто не может обосновать теоретически принцип перехода через грань. Точнее, с грани на грань. Почему вдруг соединяются пространства? Как?
— А если так? — Корнелий коснулся клавишей. Уж что–что, а играть на этих штуках он умел. Граненое кольцо послушно разорвалось, Кристалл слегка перекрутился и соединил концы опять. — Если грань А мы соединим с гранью Б, грань Б с гранью Ц и так далее, все плоскости сольются в одну, как в кольце Мёбиуса. И тогда…
— Хм… — Светло–синими своими глазами Мохов глянул со снисходительной иронией. — Это ваше объяснение делает вам честь, однако идея не нова. Мы со Скицыным независимо друг от друга рассчитали этот вариант еще четыре года назад. Я даже дал термин: «Мёбиус–вектор» Но…
Но Корнелию было уже не до того. Мысли кинулись назад, к тревоге. Кольцо Мёбиуса, школа, Цезарь…
— Михаил… Алексеевич. А что все–таки можно сделать для того мальчика? Для Цезаря Лота?..
Мохов досадливо слегка пожал плечами:
— Петр же обещал. Соберем все сведения, он даст задание своим людям. Их, людей этих, конечно, мало. Но постараются найти, помочь… А вы свое дело сделали, ваша совесть может быть спокойна.
Совершенно искренне Корнелий вспылил:
— Меня в данном случае интересуют не терзания собственной совести, а судьба мальчишки!
— Господи, да я не хотел вас обидеть! Будут искать его… Возможно, Хранители свяжутся с командорской группой, задача–то прямо для них… Если эта полумифическая группа действительно все еще существует.
— Как вы сказали? Командорская?
— Не слышали старую легенду о Командоре? Он при числен к Хранителям, хотя не все это признают… Жил ког да–то человек, командор флота, капитан каперского фрегата, он сделал целью своей жизни спасать и хранить от бед детей с особыми, порой необъяснимыми талантами и свойствами… Командор считал, что дети эти — люди будущего, когда каждый человек овладеет множеством чудесных способностей. Вплоть до полета без крыльев и чтения мыслей… Сказка, не лишенная, видимо, реальной основы. И логики…
— Сказка, — вздохнул Корнелий. — Впрочем, кто знает… Вы считаете, что Цезарь — один из таких детей?
— А его странная история с исчезновением индекса — не чудо ли?
«Где–то он теперь?» — подумал Корнелий. Но разговор продолжать не стал. Мохов мог заподозрить его в нытье и недоверии.
— Так вот, о Мёбиус–векторе… — неожиданно громко вдруг сказал Мохов и отвернулся к панели. И без паузы, не глядя назад, ровным голосом произнес: — Иди сюда, паршивец, уши надеру…
