Ричард Ричард бродил один.
Он, отдыхая после выборов, весь взмокший от волнения, решил принять душ, а когда Бермудия стала исчезать, растерялся, надел только джинсы и футболку, поэтому остался без своей привычной защиты, и это его приводило в отчаяние. Он шел вдоль берега, пугливо озираясь и бормотал:
– Какой маленький остров… И столько людей… Скоро здесь будет не воздух, а суп из микробов… Я пропал!
Ольмек и Мьянти, представлявшие свои нации тоже в единственном числе, ходили среди недавних сограждан и уговаривали всех объединиться.
Никто не хотел. Всем казалось, что припасов, захваченных из Бермудии и чудом уцелевших, хватит только на их группу.
Впрочем, поневоле приходилось обращаться друг к другу. Бермудяне всегда жили на всем готовом и не взяли с собой самых элементарных вещей. Они привыкли, например, что если понадобится зажигалка или спички, они тут же появляются. А многие обходились и без зажигалок и спичек: воображелать огонь мог бермудянин самого низкого уровня; некоторым, как фокусникам, нравилось время от времени поджигать кончик собственного пальца, облитый воображенным бензином, – как известно, если пламя тут же погасить, оно не успевает обжечь кожу. И вот теперь, когда понадобилось сварить или разогреть имеющиеся продукты, оказалось, что ни у кого нет огня. Кто-то пытался воспользоваться стеклышком часов, как лупой, чтобы поджечь бумажку или сухую траву, – ничего не получалось, да и солнце уже заходило. Кто-то стучал камнем о камень, надеясь высечь искру. Кто-то крутил палочку в отверстии сухого пня, вспомнив, что когда-то так добывался огонь. Наконец нашлись спички – у Бонса, благоразумно сунувшего их в карман, – он как повар предусмотрел, что, возможно, придется готовить пищу в полевых условиях. Развели один костер. К нему вежливо приходили посланцы разных групп с ветками и сучками, поджигали их и бежали к своим, чтобы там тоже развести костер.
Вскоре над островом поднялся десяток дымков.
Насытившимся людям стало казаться, что не все потеряно. В конце концов, они, скорее всего, в том же районе Бермудского треугольника, где и пропали, а движение здесь оживленное – и кораблей много, и самолетов. Правда, пока никто не заметил ни одного корабля и ни одного самолета.
Чувствовали себя все по-разному.
Дукиш Медукиш, умиравший до этого много лет, начал умирать по-настоящему.
Вокруг него собрались родственники и помогали, чем могли: они не хотели допустить его смерти прежде, чем вернутся окончательно – туда, где Дукиш Медукиш, преисполненный благодарности, одарит каждого солидной частью наследства. Они были в этом уверены.
Роджер-Обжора вместе с весело лающей Глючкой бегал от группы к группе и просил дать кусочек чего-нибудь. Ему давали: продукты пока имелись и – ребенок все-таки. Правда, через некоторое время Роджер с удивлением почувствовал, что больше не может есть. Его даже начало подташнивать.
– Я же теперь нормальный! – догадался он. – Я теперь не буду хотеть все время есть! Как здорово!
Тут он увидел знакомую фигуру, испугался и припустил к ближайшим кустам, на ходу крича:
– Ник! Ник, где ты?
И Ник, услышав, тут же прибежал.
– Чего это вы? – добродушно удивился боцман Пит, а это был именно он. – Посмотрите, у меня даже линьков нет!
Он улыбался.
Но Роджер ему не верил:
– Не подходи! Ник, а ты смотри внимательно.
Ник хотел ему напомнить, что чудеса кончились и он вряд ли сможет вырвать линьки из рук боцмана.
Но в этом не было необходимости: линьков у Пита в самом деле не было.
– Наконец-то я не хочу тебя выпороть, дорогой Роджер, – растроганно сказал Пит. – Ты не представляешь, как мне это надоело! Хочешь скушать чего-нибудь?
– Нет, спасибо, я и так облопался.
У моря уныло бродил Пятница. Настя заметила его, подошла, протянула руку:
– Хочу поблагодарить вас за все, что вы пытались для меня сделать. Вы очень старались. Спасибо, Пятница.
Пятница вяло пожал руку и поправил:
– Джон Смит. Так меня зовут. Я больше не Пятница.
– И опять несчастливы?
– Почему? Просто думаю: какого черта я тогда сел в этот самолет! Никогда себе не прощу!
И Пятница, то есть Джон Смит, продолжал бродить у воды, с ненавистью глядя на бескрайний океан и с любовью туда, за горизонт, где находились, по его предположениям дом, работа, семья. Как все было хорошо, спокойно, уютно…
Мануэль, накормив Лауру и соорудив ей что-то вроде шалаша, сидел возле него и хмуро о чем-то думал.
– Чего это ты помрачнел? – спросила Лаура. – Я с тобой, и ты теперь не хочешь меня убить. Чего тебе еще нужно?
– Читал я одну книжку, – невпопад ответил Мануэль. – Про рыцаря, который всю жизнь любил одну прекрасную даму. Даже после того, как она умерла. И сам умер потом на ее могиле.
– Чудесная история! – вздохнула Лаура.
– Дурацкая история. И рыцарь этот дурак. Нет чтобы нормально жениться, завести детей…
– Ты хочешь сказать, что зря потерял двадцать лет? – обиженно спросила Лаура.
– Именно так. Ты не обижайся. Я понял, что любовь – это что-то вроде гриба в душе. Сначала он веселит, а потом одурманивает. Это ядовитый гриб. От него – галлюцинации. А я вместо того, чтобы вырвать его с корнем, подкармливал его. Потому что мне нравились эти галлюцинации.
Лаура вскипела:
– Послушай! Если я тебе не нужна, зачем ты за мной ухаживаешь? Шалаш вот построил – зачем?
– Я мужчина все-таки, – ответил Мануэль. – И я же тебя все равно люблю. Даже теперь, когда не хочу убить.
Лаура удивилась:
– Я думала, что только в Бермудии бывает такая путаница.
– Путаница не в Бермудии, а в нас, – грустно сказал Мануэль.
Потом обвел глазами остров и добавил:
– Завтра надо решить, что будем делать.
И улегся спать.
Хуже всех, возможно, пришлось Куда Глаза Глядят. Похмелье, откладывавшееся на много лет, настигло его. Он страшно мучился, у него все болело, он очень хотел выпить. Но никто из бермудян почему-то не прихватил спиртного, да и сам он не взял – не предполагал, что собственный организм устроит ему такую пакость.
– Одна надежда, – бормотал он, – что похмелье не будет вечным. А если, как в Бермудии, навсегда? Тогда со скалы – в море, другого выхода нет.
Увы, большинство бывших бермудян пребывали в отвратительном настроении – и Элвис Пресли, разом постаревший и обрюзгший, и Жертва Рекламы, и Детогубитель с Детоненавистником, и китайские кули, и японские камикадзе…
Пожалуй, лишь Глючке было если не весело, то совершенно так же, как всегда. Она ничего не заметила.
А Мощный Удар чувствовал прилив энергии. Он сообразил, что скудное количество продуктов в самое ближайшее время приведет к ссорам и конфликтам. Возможно, даже к войне. И уж тут Мощный Удар себя проявит. Это ведь будет борьба за выживание, поэтому Мощный Удар заранее решил, что он победит всех и станет последним героем. Он заранее обдумывал, с кем сначала объединиться (чтобы предать), на кого напасть, с кем заключить временное перемирие. Он ходил по острову и осматривался: что можно использовать в качестве оружия.
Кстати, никто из бермудян не захватил автомата или пистолета. Да и не было у них привычки хранить оружие – оно появлялось в крайних случаях, тут же потом исчезая.
А Ольмек, вспомнив свой опыт прибрежного охотника трехтысячелетней давности, смастерил острогу из ствола небольшого деревца, примотав к нему ветками сухой травы заостренный камень. Долго он бродил по мелководью, всматриваясь в воду, и вернулся с пустыми руками.
– Мне это не нравится, – сказал он Мьянти.
– Что?
– Нет ни рыб, ни моллюсков, нет ничего. Какая-то мертвая вода. В Бермудии ведь тоже, вспомни, не было животных, кроме тех, каких мы воображелали. Была только настоящая собачка у этого обжористого мальчика, Роджера, да и та попала вместе с ним.
– Ты считаешь, что это все еще Бермудия?
– Не знаю. Но это какой-то ненастоящий остров.
Кривой Блюм, как и Мощный Удар, предвидел, что скоро может начаться заварушка. Поэтому он решил настроить своих учеников на решительные действия.
– Вспомните, чему я вас учил, двадцать два абордажных крюка вам в ребра! Налетел – схватил – съел – остался жив!
– А если хватать будет нечего? – спросил Кислый Юл.
– Ну, тогда… Тогда…
– Тогда будем хватать друг друга и займемся людоедством, – пошутил Шутник Вацлав.
– Наш Блюм самый толстый, его на всех хватит! – хихикнул Эмми-Драчун.
– Что?! – взревел Блюм.
– Вы не кричите! – с достоинством сказал Командир Томас. – А ты, Эмми, не говори глупостей. Есть никто никого не будет. И хватать тоже не надо, Юл прав, похватаем, а дальше что? Или вместе спасемся, или вместе пропадем, вот что я думаю.
Не прошла даром скаутская выучка: все поняли, что Томас говорит разумные вещи. А он опять чувствовал себя командиром. И это ему очень понравилось, несмотря на смертельную опасность.
