Да, множество препятствий пришлось преодолеть нам в пути, однако я не буду рассказывать о них подробно, ибо длинный рассказ не обходится без прикрас, а рассказ без прикрас — прекрасный рассказ, как утверждает мудрое присловье, и я ограничусь описанием лишь еще одного происшествия, А случилось вот что. Пустившись после очередной ночевки в путь, мы наткнулись на некоего Эгбина, причем заметил его раньше всех я. Верней, сначала до нас донеслось тяжкое зловоние, а потом уж я увидел Эгбина. Ни разу в жизни не приходилось мне сталкиваться с таким страшным существом. На пальцах ног у него суетились мириады песчаных блох, которые откладывают яйца под кожу всякому путнику, наступившему где-нибудь на их гнездовье в песке. Блох было столь много, что их вылупившиеся из яиц детеныши не помещались у Эгбина на пальцах и пробирались под кожей до колен, а во время ходьбы выдавливались наружу и мелко прыгали от колен вниз к вымазанным черной грязью ступням его. В тех местах, где блохи выдавливались — а выдавливались они почти везде, — ноги у Эгбина сочились кровью, ибо их покрывали гнойные язвы, и он приклеивал к ним листья, из-под которых змеились вниз тягучие ручейки белесой сукровицы. На теле у него непрерывно лопались нарывы величиной с мою голову и больше, окропляя землю сгустками зловонного гноя. Мыться ему запрещалось по велению вековечного табу, и он непрерывно почесывал череп, обтянутый под редкими волосами бородавчатой, будто у жабы, кожей. Из глаз у него всегда текли желтоватые слезы, из носа струились зеленоватые сопли, и он ежеминутно высовывал язык, по которому ползали мелкие слизни, чтобы облизать покрытые соплями губы. В его черных, гнилостно вонючих зубах копошились личинки трупных мух, а вокруг сновали трясинные пауки, причем пауков этих он все время смачно жевал, как буйволы жуют свою травяную жвачку. Будьте уверены, уважаемые слушатели, что я лишь в общих чертах описал вам Эгбина, а про самые страшные особенности не сказал, и вы уже, надеюсь, догадались, что, когда он стал радостно хохотать, подступая к нам все ближе, мы наперебой принялись умолять его уйти с нашей дороги, ибо не могли приблизиться к нему, опасаясь умереть от удушья его зловонием. По счастью, через несколько минут Эгбин свернул в лес и скрылся среди деревьев. Однако был среди нас охотник по имени Ото, младший брат Арамады-окунрина, который пошел за ним следом, и никто не знает его дальнейшей судьбы — жил на земле человек, а потом как в воду канул: ни слуху о нем, ни духу.
Дня через три после этой встречи услышали мы голоса небесных петухов и вышли на прямую дорогу, ведущую к небесам. Вскоре нам повстречались двое прекрасных юношей в сверкающих белых одеждах; дружелюбно поздоровавшись, они спросили, куда мы держим путь, и, услышав наш ответ, сказали, что если идти прямо, то через некоторое время подступишь к воротам в Небеса, а на Лангбодо ведет дорога, ответвляющаяся от главной вправо у Дорожного Знака, на котором написано: «В Горний Лангбодо, где живут мудрецы»; если же миновать этот знак, то вскоре дорога разделится на две и левая пойдет к Адским, а правая — к Небесным воротам. Прощаясь, юноши предупредили нас, что у поворота на Лангбодо мы услышим небесное пение и нам очень захочется идти вперед, не сворачивая, однако мы все же должны пересилить себя и свернуть к Лангбодо, ибо в Небеса допускаются лишь умершие, а живых у Небесных ворот ожидает суровое наказание — их отдают на съедение диким зверям или же превращают в гомидов лесных.
Мы сердечно поблагодарили дружелюбных юношей и, отправившись дальше, услышали вскоре небесное пение. О друзья мои! Мне горестно сознавать, что я не в силах описать вам чарующую силу этого неземного пения, ибо, прожив на земле даже тысячу лет, ничего подобного человек не услышит. Пел хор; однако столь велико было единение певцов, что голоса их сливались в едином напеве — могучем, звонком и сладкозвучном. Очарованные, стояли мы у поворота на Лангбодо, и не было у нас сил свернуть; а Коко-окун, младший брат Олохуна-ийо, слепо двинулся к небесам, и наши мольбы вернуться, никак не действуя на него, зажигали в наших собственных сердцах жаркое желание пойти вслед за ним. Заметив это, мудрец Имодойе попросил Олохуна-ийо запеть, чтобы мы вспомнили, куда лежит наш путь, и, когда песня его, многократно усиленная гулким эхом поднебесных лесов, чуть приглушила небесное пение, мы нашли наконец в себе силы свернуть к Лангбодо. А какая судьба постигла Коко-окуна, никто из нас не знает до сих пор. Одни говорят, что его сожрали дикие звери, другие утверждают, что он был превращен в гомида, третьи рассказывают, что стражи Небесных Ворот, сжалившись над ним, одели его в наряд Бессмертных и допустили на небеса, — но это всего лишь слухи, и я не знаю, какому верить. Достоверно только одно — он ушел к небесам на наших глазах, и никто его с тех пор не видел.
Ну а мы, свернув к Лангбодо, шли весь день и, когда настал вечер, устроили привал, поужинали и легли спать, не ведая, что до цели нашего похода — рукой подать. Наутро мы обнаружили, что у нас истощились запасы провизии, и пустились в путь натощак, с опаскою размышляя, не придется ли нам умереть от голода на подступах к Лангбодо. Все было бы в порядке, захвати я скатерть, подаренную мне на прощанье женой-духевой из Бездонного болота, когда мы расставались неподалеку от хижины моего дяди, — проголодавшись, мы всякий раз получали бы по моему велению отборнейшие яства, — однако скатерть я, к несчастью, оставил дома. Вскоре, впрочем, выяснилось, что и так все в порядке, ибо часа через два мы подошли к Лангбодо.
Должен сразу же сказать вам, друзья, что город этот невообразимо величав и на диво великолепен, однако редкостную красоту его невозможно описать, перечисляя отдельные подробности, — даже рассказ об улицах, похожих на изумрудные просеки в цветущем лесу, или о домах с зеркальными стенами, серебряными дверями и оконными переплетами из чистого золота не поможет постичь вам, уважаемые слушатели, сколь удивителен город, именуемый Горним Лангбодо.
Явившись туда, мы послали королю весть о нашем прибытии, и он оказал нам любезный прием — повелел своим служителям вволю накормить нас и напоить, а после трапезы, снабдив по-королевски светозарной одеждой, препроводить в тронный зал. Королевский дворец сверкал, как яркая звезда летней ночью, а король, сидящий на троне, напомнил нам рассветное солнце со слепящим, однако участливым и добрым взглядом. Он радушно восприветствовал нас и по очереди обнял каждого, а мы пали пред его троном ниц и в один голос воскликнули: «Честь и слава тебе на веки веков и по праву, о великий властелин!» Когда с приветствиями было покончено, король пообещал нам, что мы вернемся домой с тем, за чем пришли, однако сначала должны будем провести семь дней у мудреца по имени Ирагбейе, в его доме с семью покоями.
Ирагбейе, неповторимый и бесподобный среди людей на земле, славится глубочайшей мудростью, которая дарована ему небесами. А повесть об его появлении на свет заслуживает, как мне кажется, вашего пристального внимания, друзья, и я очень рад, что могу ее вам поведать. Правда, для того чтоб вы поняли ее, мне придется сначала объяснить вам, кто такой Огодого.
Огодого — Небесный Гончар, формующий из глины детей, которых Господь наш ежегодно посылает в мир. Имя свое он получил благодаря хвале Господу, возносимой им всякий раз, как увенчивается успехом искусный труд его, ибо он привык восклицать, глядя на дело рук своих: «Славой твоей да восславится слава Господа, дитя!», и обитатели небес прозвали его Огодого, что значит «Славой-да-восславится». Вылепленных из глины детей Огодого доставляет в кузницу Сокоти, и тот, обжигая, закаляет их, чтоб они выдержали потом дыхание Господа.
На заре жизни, сотворив прародителей наших Адама и Еву, Господь намеревался вдыхать в детей человеческих жизнь вечную, а потом отсылать их обратно к Огодого, чтобы тот выдавал им одежды бессмертия, ибо в кладовых его хранилась одежда как для Бессмертных, так и для Смертных. Если бы первые люди вели добродетельную жизнь, род людской не был бы наказан смертью и прародители наши жили бы с нами по сей день, помогая нам постигать мудрость мира, так что величественные строения из камня в земле Египетской, например, — памятник мудрой искусности древних, — были бы понятны для нас наравне со всеми другими, бесчисленными и удивительными, свершениями прежних поколений. Однако голове барана когда-то не повезло, и овцы лишены рогов до сих пор, а злодеяния, совершенные когда-то нашими предками, обернулись гневом Господа, и он приказал Огодого облачать созданных им детей в одежды смертных, чтобы, едва познают они жизнь на земле, уносила их из мира смерть. И все же Ирагбейе стал бессмертным, ибо, когда Господь вдохнул в него жизнь и отправил к Огодого за одеянием, того не было дома, и, соскучившись ждать, Ирагбейе оделся сам, выбрав по случайности одежду бессмертного. И хотя Господь не ожидал подобной случайности, Он тем не менее подтвердил для Ирагбейе жизнь вечную, посчитав, что одеяния, созданные Словом самого Господа для бессмертных, должны даровать бессмертие всякому, кто надел их, даже если причиной тому была простая случайность.
