— И не записали?
— Одни считают, что он Хранитель, другие и сейчас не согласны… Его звали Галиен Тукк… Разве вы не слыхали?
— Представь себе, нет… А почему кто–то не согласен?
— Говорят: разве один мальчик может спасти целый город? Говорят, неправда…
«Один мальчик может спасти целую страну. Если получится… Нет, пока рано об этом…»
— Наверно, может все–таки. Ведь Юхана–трубача причислили к Хранителям… Кстати, возьми свою монетку. Это же оло, да? Когда теряется такой талисман, человеку бывает плохо, я видел…
Они посмотрели друг на друга, в глаза. Цезарь прочно зажал монетку в ладони. И сказал очень–очень серьезно:
— Спасибо. Но все–таки пойдемте в подземелье. От локаторов не спасет никакое оло.
«Зачем я мучаю мальчишку?» — спохватился Корнелий.
— Пойдем… Чезаре.
От форта остались фундаменты. Засыпанные, заросшие татарником. На скате плоского бугра, между каменным выступом и косо вросшей в землю гранитной плитой, Цезарь раздвинул могучие сорняки и показал черную щель…
Подземелье оказалось чем–то вроде сводчатого кирпичного погреба. Довольно сухого. Сверху, в пробоину свода, падал очень яркий луч. От него расходился отраженный рассеянный свет.
Первыми ощущениями были сладкая прохлада и защищенность. Корнелий оглянулся, присел на груду битого кирпича у стены. Цезарь стоял посреди погреба. Деловито поджимал то одну, то другую изжаленную ногу, дышал на ладони, проводил ими по волдырям и царапинам. Те исчезали, как смытые…
«И никаких шаровых молний… Однажды, наверно, у него зачесались бугорки — следы прививки, в детстве бывает такое. Он дохнул на ладонь и провел по ним…»
Цезарь посмотрел на Корнелия. Встал прямо. Серьезный и почему–то слегка виноватый. Некрасивый: с длинными руками, с большой головой, с чересчур крупными коленками на тонких ногах, с этой неисчезающей твердостью на скулах. Вот если бы одна улыбка! Чтобы снять заколдованную угловатость и каменность… Но Цезарь смотрел без малейшей теплой искорки.
И Корнелий проговорил тоже с холодной ноткой:
— И что же ты думаешь делать дальше?
Цезарь знал, что делать дальше.
— Ночью я проберусь к дому. Возьму ранец с вещами и едой. Вам надо прожить здесь около недели. Тогда бросят искать, выключат локаторы. И вы уйдете туда… где ребята.
— А ты?
Он шевельнул плечом.
— Конечно, я буду с вами, пока вы здесь.
— Зачем?
Пищу приносить и воду… Охранять… А как же еще?
«Малыш ты мой…» — подумал Корнелий, но сказал сухо:
— Это же не кино с приключениями…
— Да. Но вы меня спасли. Я тоже должен…
— Ну… ладно. А потом?
— Потом поеду в столицу. Искать маму и папу.
— Господи! Где ты их найдешь?
— Я… не знаю. — Цезарь вдруг глотнул, словно загонял в себя слезы. Дернулось тоненькое горло. — Но… надо же что–то делать! Я без них не могу…
Корнелий быстро подошел, взял Цезаря за маленькие, холодные ладони. Тот не сопротивлялся. Только от пальцев словно шел слабый покалывающий ток.
— Чезаре… Чек… А если мы поедем в столицу вместе?
— Но вас же моментально схватят! — Цезарь выдернул ладони.
— Извини, я не сказал тебе… У меня нет индекса. Не стало. Как у тебя.
У Цезаря по–ребячьи мягко округлился рот. И в глазах — изумление, недоверие. А потом понимание: «Да, правда…» Он сказал с жалобной усмешкой:
— Значит, я зря отключил уловитель у сержанта.
— А ты уверен, что отключил его?
— Да, — вздохнул Цезарь. Помолчал и вдруг спросил еле слышно, словно преодолевая себя: — А вы… сами его сняли?.. Индекс…
— Нет… Впрочем, это особый разговор… — Корнелий посмотрел на щетинистую прическу Цезаря и проговорил осторожно: — Ведь если я спрошу, как ты убрал индекс у себя, ты, наверно, тоже не скажешь.
Дезарь опустил голову, прошептал:
— Я не имею права.
«И не надо, малыш. Пока не надо…»
Корнелий уже поднял руку, чтобы провести ладонью по его торчащим волосам. Но тут поехали вниз брюки — под тяжестью пистолетов. Корнелий чертыхнулся, подхватил слабый пояс. Выложил на кирпичи С–2, «дум–дум», запасную обойму, ключ… Столько железа…
Цезарь вдруг попросил:
— Можно я посмотрю пистолет?
«Ребенок все–таки», — обрадованно подумал Корнелий.
Он вынул из С–2 обойму, рывком затвора выбросил на пол патрон из ствола. Цезарь взял пистолет двумя руками. Покачал.
— Тяжелый… У папы тоже был, но не такой, а маленький.
Он сел на корточки, положил пистолет на колени. Вскинул глаза.
— Сколько всего люди напридумывали, чтобы убивать друг друга… Да? Смотрите, даже красиво… — Он провел пальцем по пластмассовому узору на рукоятке.
— Что поделаешь… — сказал Корнелий.
— А вы… правда выстрелили бы в того сержанта? Если бы он сопротивлялся?
Глядя поверх головы Цезаря, Корнелий сказал тихо и честно:
— Да.
— Я понимаю… Вас ведь тоже хотели недавно убить…
— Ты будто стараешься оправдать меня. Дело не во мне, Чек.
— Простите… Я понимаю, что вы меня спасали.
— Уланы убили моего… лучшего друга. За то, что он помогал таким, как ты и я… — Корнелию очень захотелось, чтобы Чек понял его тоску и бесстрашие.
Цезарь медленно встал. Но пистолет не отдал, держал у груди. В мальчишечьих руках длинный С–2 казался большим, как автомат. После долгого и скованного молчания Цезарь проговорил:
— Раз мы оба безындексные… может быть, пойдем отсюда на солнышко? В кустах нас все равно не увидят… А здесь как–то… — Он зябко повел плечами.
…Измученный недавней жарой, Корнелий не пошел опять на солнце. Устроился в проеме входа, ведущего в подземный каземат. А Цезарь — в пяти шагах, на крошечной лужайке среди желтой акации и татарника. Сел на валун, уперся пистолетным стволом в колено, ладони и подбородок положил на рукоять. Покосился на Корнелия, объяснил смущенно:
— С оружием спокойнее, хоть и с пустым…
«Все–таки еще совсем дитя…»
Корнелий сказал:
— Мы тут как на необитаемом острове.
— Да… Только у Робинзона была пища и вода, а нам придется пожить здесь до ночи без ricero…
— Хотя бы до сумерек. Потом я знаю, куда идти. Там покормят и помогут.
— Ваши друзья?
Корнелий промолчал. Друзья ли? Не будет ли он с Цезарем обузой? И в гибели Петра не сочтут ли виновным его, Корнелия?
Цезарь это молчание понял по–своему:
— Вы, наверно, обижаетесь на меня…
— За что, Чек?!
— Я не сказал, как у меня пропал индекс…
— Ну и не говори… Мы многого еще не сказали друг другу. Придет время — скажем.
— Нет, я никогда не смогу… Если папа не разрешит. Я дал ему слово никому ни за что не говорить, как это случилось…
— И поэтому молчал на всех допросах?
— Да…
— Правильно. Если люди узнают, что ты сумел это сделать с собой, они поймут, что ты можешь убирать индексы и у других…
— Папа так и говорил… Но я все равно ни с кем такого не сделал бы! Это же все равно что убить человека!
— Ну, не совсем, — улыбнулся Корнелий и выбрался из щели. — Мы–то с тобой еще живы и помирать не собираемся.
«Штурман Лот понимал, какую взрывчатую силу несет в себе его сын. Какую опасность для Системы. И чем рискует мальчишка. Ведь уничтожат, не дрогнув, если узнают, что он может… Да, но с другой стороны, едва ли штурман Лот считает Систему справедливой. Человек такой отваги и ума — не обыватель, который жизнь проводит у стереоэкрана… Ох, как ты стал мыслить, Корнелий Глас… Не во мне дело… Штурман Лот сейчас, когда Система отобрала у него сына, может ее только ненавидеть…»
Корнелий сел на корточки рядом с Цезарем. У того по плечам бегали пятнистые тени от листьев. Цезарь выпрямился, посмотрел на Корнелия, отложил пистолет. На ноге, над коленом, от шестигранного глушителя остался красный след, похожий на отпечаток большой гайки. Цезарь дохнул на ладонь, провел ею по отпечатку, след мгновенно исчез.
«Цезарь —не Витька, не мальчик из другого мира. Вопроса о вмешательстве в дела другой страны не встанет… Но отец? Как повернутся его ярость и боль за несчастья с сыном? Если встретятся, не схватит ли он Цезаря в охапку, чтобы только спасти, укрыть, спрятать от всех?.. И если он это сделает, разве не будет прав?»
«Но надо еще, чтобы сперва они встретились!»
«А может, не надо? Не лучше ли ради высшей цели, чтобы Цезарь убедился в гибели родителей? Тогда–то он будет свободным от слова, которое дал отцу. И вся ненависть мальчишки обратится против машинной Системы…»
Пролетел над кустами ветерок. Случайность, конечно. Однако шуршание листьев напоминало шелест вишневой сутаны. Словно Петр прошел мимо, шепнув на ходу: «Опомнись, Корнелий…»
«Не бойся, Хальк, я все равно не способен служить великим целям… такой ценой. Чек сказал про отца с матерью: «Я без них не могу…» К тому же на беде ребенка не построишь счастливый мир…»
