– Я извиняюсь, – ответил Алтухов, – но можно подумать, что вам всего хватает. Ты-то ведь тоже в метро пришла не на поезде покататься.
Нина посмотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами, затем отвернулась и вышла из комнаты.
"На кой леший я это сказал", – подумал Алтухов. Его сейчас волновало даже не то, что Нине невыносимо больно вспоминать о своей неудачной попытке самоубийства. Он боялся, что его выгонят на улицу, боялся снова остаться один на один с самим собой. И хотя он давно понял, что Нина – простая баба, и как собеседник равна фонарному столбу, она интересовала его, притягивала тем, что так же, как и он побывала ТАМ, за чертой, и так же по воле случая вернулась назад.
О многом Алтухов собирался спросить у Нины. Он ощущал сейчас непреодолимую потребность говорить, говорить, говорить. Его словно прорвало. Слова сами просились наружу, и Алтухов едва дождался возвращения Нины.
– Ты замужем была? – спросил он, когда Нина вернулась в комнату с чайником в руке.
– Была, – медленно ответила она и принялась собирать на стол.
– Разошлись? – спросил Алтухов.
– Разошлись, – сказала Нина. Алтухов хотел было спросить, почему, но Нина ответила сама. – Он о жизни любил порассуждать, а жизнито никакой и не было. Одни его рассуждения по пьянке.
– Да, да, – покачал головой Алтухов, – рассуждения о жизни и жизнь – разные вещи.
– Садись чай пить, – сказала Нина, – водки у меня нет.
– Ну нет и не надо, – ответил Алтухов и сел за стол. – Я, в общемто, водку и не люблю и не любил никогда. Как-то так случалось – тоска заела. Живем мы как-то все скучно. Я понимаю, жизнь – штука бессмысленная, но мы уж очень скучно живем. Дни какие-то все одинаковые. – Алтухов принял от Нины чашку с чаем и бросил туда сахар. – Вот я прожил больше сорока лет, а вспомнить могу nr силы десять дней. Даже не дней, скорее, минут, мгновений.
Остальное – серые будни. Наверное, это неправильно. Живем от даты и до даты. От получки до аванса. От встречи до встречи. А между ними – мусор житейский. Проживаем его как можем. Я вот всю жизнь мечтал поездить по миру, а был только один раз в Одессе и два раза в Пензе. Представляешь?
– Представляю, – усмехнулась Нина. – Мне бы твои заботы.
– А, – махнул рукой Алтухов, – с моими заботами тебя давно бы уже не было на этом свете. Ты, извини, но вот ты, много видела в этой жизни?
– Отстань, – сказала Нина, – болтаешь и болтай, а меня не трогай.
– Вот-вот, – сказал Алтухов. – Будешь помирать и вспомнить нечего будет.
– Тебя вспомню, – ответила Нина, и Алтухов расхохотался:
– Меня! Меня уже нет, голубушка. Я помер. – Алтухов давно позабыл о чае. В глазах у него снова появился безумный огонек, и он скороговоркой зашептал, будто самому себе: – Интересно, почему человек так цепляется за жизнь? Медом здесь, что ли, намазано? В тюрьме, на дыбе… где угодно.
– Ждут люди, может, получше станет, – ответила Нина.
– Как же, станет, – с тоской ответил Алтухов. – Бунин когда-то написал в своем дневнике: "Как же человек несчастен". Но живут же. Знают, что лучше не станет, а все равно… Инстинкт самосохранения. – Алтухов посмотрел на Нину и внезапно оживился.
– Ну, если только в этом дело, инстинкт-то и перешагнуть можно.
Понимаешь? Тебя и меня удерживает здесь только инстинкт самосохранения. Все. Природа это в нас положила и никакой мистики. А у нас с тобой он уже сла-абенький.
– Кто? – накладывая в розетки варенье, не поняла Нина.
– Инстинкт, – тихо проговорил Алтухов. – Слушай, а давай вместе.
Все равно тебе уже не жить. Смерть-то – она как наркотик.
Попробовал – еще хочется. Это только в начале страшно, а потом с радостью и трепетом. Вон у тебя глаза-то какие пустые. Их уже ничем не наполнишь. Ты ведь тоже мертвая.
– Перестань! – закричала Нина и так ударила чашкой по блюдцу, что почти весь чай выплеснулся на скатерть. – Нет, ты совсем больной. Ты только послушай, что говоришь, что ты несешь…
– Ну, несу, – совершенно спокойно ответил Алтухов. – Может и больной, а зачем ты на больного кричишь? Я же не кричу на тебя, хотя ты и здоровая.
Эти слова привели Нину в такое изумление, что она обхватила голову руками и забормотала:
– Боже мой, Боже мой! Послал мне Господь спасителя. Неужели на Земле нормальных людей не осталось?
– А какая тебе разница, кто тебя спас? – тихо спросил Алтухов. – Я, собственно, могу и уйти. – Алтухов встал и отошел от стола, но потом вернулся и быстро выпил свой чай. – Спасибо за чай, – поблагодарил он, но не тронулся с места. Алтухов переминался с ноги на ногу, смотрел на Нину и чего-то ждал.
– Оставайся, – наконец сказала Нина. – Прости меня ради Бога.
Именно после этих слов Алтухов решительно заявил, что уходит. Он даже надел пальто и принялся обуваться.
– Да оставайся же, – повторила Нина.
Затем она подошла к Алтухову, сняла с него пальто и заставила разуться.
Раздеваясь, Алтухов говорил:
– Ну, зачем это? Я, в общем-то и не собирался пользоваться твоим положением. – Он говорил, а Нина повесила пальто, силой подтащила его к дивану и усадила.
– Сиди, – сказала она, удерживая Алтухова за плечи. – Ты и не пользуешься ни чем. Сиди, я прошу тебя.
Алтухов сопротивлялся, но вяло. И чем дальше, тем слабее. У него отлегло от сердца. Одевшись, он уже представил себе, как выходит на улицу и идет к себе домой. От этой мысли ему сделалось тошно, но сейчас все встало на свои места, и Алтухов даже повеселел. А Нина, наоборот, вдруг опять расплакалась, прижала его голову к своему животу и тонким голосом запричитала:
– Спасибо. Спасибо, что спас. Это я так… это я дура… сумасшедшая. Боже мой… я же смерть пережила… Больше не хочу… Спасибо тебе. Я жить хочу. Пусть одна. Пусть как угодно, только жить. Ой, какая смерть страшная. Я же видела ее, видела.
Алтухов притих и слушал ее причитания, а Нина села рядом с ним, уткнулась ему лицом в плечо и зашептала:
– Знаешь, я теперь не смогу в метро ездить. Как вспомню… страшно подходить к краю платформы. Я сейчас представила, как меня… Мне кажется, если я буду стоять на платформе, кто-нибудь обязательно толкнет, и я упаду на рельсы. Я прямо вижу это.
– Ну-ну-ну, – принялся успокаивать ее Алтухов. – Что ты ерунду болтаешь? Кто тебя толкнет?
– Не уходи от меня, – пискнула Нина. – Давай жить вместе. Не хочешь – не работай. Будем жить на мою зарплату.
Алтухов не сразу и сообразил, о чем речь, а когда до него дошел смысл, он удивленно сказал:
– Ты думаешь, что ты говоришь? Я буду сидеть в этой конуре целыми днями и ждать когда ты принесешь поесть?
– Сиди, сиди, – откликнулась Нина.
– Я же не животное: не кошка, не собака и даже не попугайчик, – ответил Алтухов, и после некоторой паузы добавил: – А работать я больше не могу. Противно. Скучно.
Нина подняла зареванное лицо, обняла Алтухова и снова заплакала.
– Бедненький, – шептала она. – Я тебя вылечу. Вылечу. Ты же спас меня, теперь я тебя спасу.
– Это не лечится, – ответил Алтухов. Ему уже давно надоело слушать причитания этой малознакомой женщины. Более того, она начала его раздражать, и все же он как мог сдерживал себя.- Я понимаю, вдвоем, конечно, легче, – сказал Алтухов, – но это не спасает от одиночества. Да и не знаешь ты меня совсем. Я могу кем угодно оказаться.
– Не можешь, – лепетала Нина, – так, как ты не притворяются. Я тоже пожила на свете, знаю.
– Глупости, – раздраженно проговорил Алтухов. – Зачем тебе это?
Тебе мало своих хлопот?
– Я очень устала одна, – прошептала Нина, а Алтухов усмехнулся и сказал:
– Вот, вот, теплее. И я очень устал. Потому и не хочу ничего.
M`bepmne, есть два вида усталости: женская и мужская. Вы – женщины – существа романтические, заняты только мыслями о себе, да жалостью ко всему, что более вас несчастно. Вам легче. А вообще, я не понимаю, – вдруг взорвался Алтухов, – как можно хотеть жить с человеком, который и жить-то не желает? Что мы будем с тобой делать? Петь друг другу заупокойную? Ерунда. Если тебе так хочется – мне тебя жалко. Честное слово. Жалко потому, что ты еще живая. Ты как висельник, только что слетевший с табуретки: шея уже сломана, а сердце еще бьется. Понимаю – больно. Но так надо же немного потерпеть, а ты на весу пытаешься выскочить из петли. – Алтухов посмотрел на Нину и увидел на ее лице выражение и ужаса, и недоумения. – Прошу прощения за такую мрачную образность, – спокойнее сказал он. – Если хочешь, я могу и попроще…
– Не надо, – сказала Нина. – Уходи. – Она опять достала платок и уткнулась в него лицом. – Это истерика. Сейчас пройдет. Да уже прошло. Иди. Иди.
Не ожидавший такого поворота, Алтухов смешался, но потом быстро надел пальто, обулся и покинул квартиру.
Следующий день начался для Алтухова задолго до рассвета. Он лежал на диване в пальто и ботинках, смотрел в потолок и думал о еде. Он не мог не думать об этом, потому что не ел уже больше двух суток, но и тот последний его ужин в основном состоял из пива.
