Бац!
Нога встает на карниз дальнего здания. Получилось. Я шлепаюсь ничком на крышу, еду на животе по толю и гравию. Никогда так не радовался ссадинам.
Прыжок ничего. А приземление смазал.
Надо отсюда выбираться.
Находим лестницу вниз. Шестнадцать длинных пролетов до вестибюля. Еще один — в подвал. Находим боковой выход. Оба совершенно выдохлись. Отдыхать некогда. Выбираемся на боковую улицу, усыпанную опавшими листьями.
И бежим. Человек и собака. Бок о бок. Квартал за кварталом — на полной скорости. Вместе спасаем свои шкуры. Ньюйоркцы, привычные практически ко всему, на нас косятся. Потом мы уже не можем бежать.
На перекрестке, далеко-далеко от дома Райли, мы валимся на тротуар. Пес пыхтит. Я задыхаюсь.
Получилось, Джиско.
Нет, пока не получилось. Это только начало. Дальше будет только хуже.
Объясни мне, что происходит. Прямо сейчас. Говори. Или думай. В общем, делай, что ты там делаешь.
Не могу. Надо убегать.
Мы уже убежали. Мы совершили прыжок к свободе, помнишь? А теперь идем по Бродвею, дрейфуем в городе, в котором одних людей восемь миллионов, не считая паршивых псов. Они — не важно кто — нас здесь ни за что не найдут. Так что расслабься и объясни мне, что происходит. Начни с того, кто за мной охотится. Заполни кое-какие пробелы, касающиеся места, откуда вы все прибыли. И я буду очень признателен, если ты добавишь кое-какую личную информацию — кто я такой и почему столько народу рвется меня убить.
Нет времени. Твое любопытство в высшей степени понятно и естественно, но ты ошибаешься. Мы не в безопасности. Чтобы нас найти, производят зачистку города, а мы очень заметны. Нас найдут. Выход только один. Надо выбираться из города.
Да ладно тебе. Во мне нет ничего заметного. Обычный американский парень. А вот ты действительно бросаешься в глаза, и не только ростом, но и объемами.
Ты намекаешь на то, что у меня есть лишний вес?
Не обижайся, но милым маленьким щеночком тебя никак не назвать. Был бы у тебя рог, ты бы сошел за носорога. Кроме того, не хочу тебя смущать, но ты ведешь себя не как собака.
А как я должен поступать, по твоему мнению?
Ну, время от времени задирать лапу на пожарный гидрант.
Как это омерзительно!
А нормально общаться с другими собаками? Нечего нос воротить! Ты привлекаешь к себе внимание!
Они обнюхивают меня сзади. Неужели ты полагаешь, будто я должен отвечать им взаимностью?
Собаки так знакомятся.
Предпочитаю светскую беседу и негромкий джаз.
Ты серьезно думаешь, что нас ищут?
Не сомневаюсь. И найдут, это вопрос нескольких часов.
На нас смотрит какая-то леди.
Вижу.
Не отрываясь.
Да.
Надо бежать?
Нет. Она идет к нам. Если бы она была одной из них, то не действовала бы так открыто.
Это массивная женщина с массивной прической, несколькими массивными пакетами и очень массивным ртом, растянутым в сладкую улыбочку.
— Извините, откуда у вас такая великолепная собака?
Исключительно умная женщина. Обращайся с ней почтительно.
Замолчи и не лезь со своими мыслями. Еще не хватало, чтобы нас допрашивала дура-собачница.
— Да вот взял в приюте для бездомных животных.
— Нет, не может быть! Моя свояченица дрессирует собак, мы с ней ходили на выставки. Я уж думала, все породы знаю. Но такого никогда не видела. Он у вас кто?
— Просто большая дворняга, — говорю. — Свалка собачьих генов.
Как ты смеешь оскорблять моих предков?!
— Вы уверены? Вид у него чистопородный.
— Чистокровный дворянин, — отвечаю. — Наполовину датский дог, наполовину ньюфаундленд, наполовину носорог. А линяет, как ангорский кролик.
Она смеется:
— И выкупать его не мешало бы.
Ты прав. Она идиотка. Прогони ее.
— Он всегда так воняет. Сегодня еще ничего.
— Купите ему ошейник и поводок, а то оштрафуют. Сейчас с этим строго. Можно, я его поглажу?
Даже и не думай!
— Давайте. Он обожает, когда ему чешут за ушами. Скребите сильнее, не стесняйтесь.
Я откушу ей руку по локоть.
Она скребет Джиско за ушами, слышно, как скрежещут ногти.
— Какой славненький песик!
Убери ее от меня, пока я не прокусил ей сонную артерию.
И тут я внезапно чувствую, как по спине бежит холодок. Черный автофургон. Едет по другой стороне Бродвея. Тонированные окна. Внутри ничего не видно. Но я чувствую, что фургон ищет меня. Прячусь за женщину, пытаюсь ею заслониться.
Джиско, фургон!
Знаю.
Джиско льнет к собачнице. Только что не лижет ей коленки. За ее сумками его не видно.
Тут происходит странная вещь. У меня в голове возникает четкая картинка. Медленно идут люди. Едут машины. Черный фургон. Он испускает вязкие ленты света, они тянутся ко всем прохожим. Вроде рентгена.
Две ленты света направляются к нам с Джиско. Не увернуться. Нас найдут. От этого не спрячешься.
Левую руку начинает покалывать, а потом припекать. Гляжу вниз. Часы испускают голубоватое сияние. Два световых щупальца достают до нас, и голубоватое сияние их отражает. Фургон едет дальше по Бродвею.
Я не совсем понимаю, что произошло, но мне кажется, что отцовские часы нас только что спасли.
Между тем тетенька с прической в полном восторге от того, что Джиско к ней ластится. Не знает, что он прячется. Считает, что встретила верного четвероногого друга.
— Ой, какой ласковый песик! Дай-ка я еще разок почешу тебе ушки! — И втыкает ему в загривок ногти на добрый дюйм.
Должно быть, свежевание нервов немногим хуже.
Фургон проехал. Как ты думаешь, они сюда вернутся?
Промедление смерти подобно.
Уговорил. Сейчас смоемся.
— Извините, мэм, мы опаздываем к ветеринару. Надо ему глистов выгнать.
Она отдергивает руку.
— Приятно было поговорить. Всего хорошего.
Скатертью дорога.
Сворачиваем с Бродвея на боковую улочку. Ладно, как мы будем выбираться из Нью-Йорка и куда направимся?
Ты у меня спрашиваешь? После всех этих унижений и оскорблений ты еще хочешь, чтобы я руководил операцией?!
До сих пор они просчитывали каждое мое движение, поэтому я с удовольствием прислушаюсь к любым советам.
Они мастерски управляют причинно-следственными связями. Поэтому мы обратим причинность при помощи старинной игры в курицу и яйцо.
Это как?
Выбери какой-нибудь предмет. Быстро.
Теряюсь. Обращаю за помощью взор в небеса. Вижу самолет.
Самолет.
Хорошо. Это курица. Где яйцо?
Что-то мне не ухватить твою мысль.
Где выводят самолеты?
Самолеты не выводят. Их делают. На заводах.
Где они впервые поднялись в воздух?
Братья Райт. Полуостров Китти-Хок.[4]
Хорошо. Нам туда.
Ладно. Только сначала давай заглянем в этот зоомагазин.
Ни за что. Ужасное место. Как невольничий корабль. Братья и сестры, восстаньте! Вам нечего терять, кроме своих цепей!
Собаки и кошки в крошечных грязных клетушках начинают лаять и мяукать.
Усталая продавщица нервно оглядывается.
— С чего это все одновременно проснулись? Вам что-то подсказать?
— Мне нужен поводок и большой ошейник.
— У меня два такого размера. Шипованный и со стразами.
Шипованный.
— Давайте со стразами.
Почему?
Не идут тебе шипы, ясно?
Неясно. Откуда ты знаешь? Видите, братья и сестры, как он со мной обращается? О, жалкое племя дураков! Обрушим на них благородный гнев!
Собаки и кошки мечутся. Канарейки орут. Попугаи осыпают меня потоком брани по-английски и по-испански. Даже тропические рыбки выписывают в аквариумах яростные зигзаги.
Продавщица дергается.
— Ерунда какая-то… В чем дело?
— Не знаю, — говорю я и расплачиваюсь. Застегиваю ошейник со стразами на толстой шее Джиско и прицепляю поводок-цепочку. — Может, проголодались. До свидания.
Выволакиваю пса из магазина.
Какое отвратительное место!
И что? Тебё-то какое дело? Прекрати привлекать к себе внимание!
Пес фыркает.
А еще считают, будто «гуманизм» переводится как «человечность»…
Пенсильванский вокзал,[5] час пик. Толпы издерганных людей. Жители пригородов, едущие домой с работы. Туристы. Командированные. В этом хаосе никого не заметить и не запомнить. Даже слепого подростка в бейсболке и темных очках, который стучит своей тросточкой, следуя за крупной собакой-поводырем. Собака рвется вперед, и паренек чуть не падает с высокой каменной лестницы.
